Цитаты из книги «Призраки и художники (сборник)»

одежда миссис Браун неизменно бросается в глаза: лаймово-зеленая сорочка с черными кружевными вставками, оранжево-розовые креповые штаны, и на все это напялен фуксиево-красный и киноварный фартук! Но это бы еще ничего, если бы она то и дело не вязала – причем годами – ужасные джемперы для Наташи и Джейми. Всех цветов радуги, в невообразимых сочетаниях: со светлыми разноцветными полосками на белом фоне, со скачущими помпончиками в виде вишенок; а к ним диковинные длинные шарфы из пушистой ангоры в разноцветную полоску – тошнотворных оттенков, какие иногда бывают у мороженого.

она хорошо вяжет на спицах, крючком и вышивает гладью по шелку, умеет даже ткать гобелены (вышивка и гобелены, впрочем, слишком дорогое удовольствие, не самая ее любимая техника). Она сама шьет себе одежду из всего, что попадает в руки: старые плюшевые шторы, арабские покрывала, парашютный шелк, собственные старые брюки. Вещи у нее получаются отменно броские: с декоративными заплатами, бахромой, галунами и умопомрачительными пуговицами. Робин думает: вот уж поистине живой образец безвкусицы.

Робин думает, что его причуды – из-за Искусства. Ему не приходит в голову, что, может быть, его ненависть к миссис Браун – это оборотная сторона его собственной беспомощности, зависимости от жены, которая и деньги зарабатывает, и всех «строит». Он убежден, что Дебби прекрасна, воплощение чистоты и порядка. Зато миссис Браун – воплощение хаоса: дико выглядит, тайком курит и разводит грязь (хотя, если уж дело на то пошло, она скорее разметает ее по углам, перераспределяет по дому).

камешки есть на пляже в любой стране. Во все четыре стороны света этого полотна простиралась галечная пустыня, был еще сухой лист или два да несколько соломинок, разбросанных тут и там, и зловеще сияли трое насекомых. Картину купила одна галерея, у него затеплилась надежда на сотрудничество, но новых заказов не последовало, не случился взлет;

Вскоре они устроили себе каникулы на юге Франции: поработать на пленэре с яростным солнечным светом. Вышло ужасно. Робин пытался накладывать на полотно крупные яркие мазки в духе Матисса и Ван Гога, но выходило водянисто, слабо и нелепо, и ничего он с этим поделать не мог. Единственная удачная картина из той поездки: какой-то красный жук, и тут же рядом большой жук-скарабей с иззелена-черной сверкающей спинкой, и яркая зеленовато-желтая бабочка – все трое расположились на заурядно-серой, розоватой, песочной, тускло-желтой, белой и терракотовой гальке, такие пестрые, но блеклые

По ночам он взволнованно рассказывал о Матиссе: кристальная чувственность великого полотна Luxe, calme et volupté парадоксально перетекает в религиозное ощущение природы сущего. В Матиссе нет излишней мягкости, говорил он Дебби, а есть мощь, спокойная мощь. Дебби согласилась: «Да, именно так!» – прониклась его идеей.

Как-то в детстве тетка подарила ему набор гуаши, и он нарисовал герань, а потом аквариум. И до сих пор ему памятен запретный, как ему тогда почудилось, всплеск чувственного восторга от самого первого влажного карминового мазка по бумаге, от медленного кружения влажных волосков в лужице кобальта; штришки желтой охры и оранжевого ложились на матово-белое, и оживали влажные, извилистые рыбьи хвостики и плавники. От него было мало толку в других делах, поэтому родители не особо возражали против такого выбора профессии. Вооружившись кистями и красками – уверил он себя, – он сумеет одолеть художественное училище. Без них он чувствовал себя серым клочком тумана в полной серого тумана вселенной. Он изображал маленькие яркие предметы в громадных пространствах серого, темно-желтого или бежевого. И все вокруг говорили: «Что-то в его работах есть». Или еще менее определенно: «В его работах есть что-то». Вот только этого чего-то, пожалуй, недостаточно, прибавляли они про себя, но Робин слышал только то, что говорено вслух.

У Дебби голова забита эффектными купальниками, кастрюлями оранжевого морковного супа с изумрудной петрушкой, губной помадой на основе винограда, сливы, мака и розы, блеском для век, румянами – и призраками несозданных гравюр. Пальцы ее помнят медленную кропотливую работу резцом по дереву, с тихой, неуемной тоской она думает о том, что не стала иллюстратором, но с этим чувством можно смириться и жить.

Дебби, чья степень и чьи художественные навыки оказались более востребованы, устроилась оформителем интерьера в корсетный магазин, а затем на одну из низших должностей в журнал «Место женщины», где вскоре получила повышение. Она была прекрасной сотрудницей, хорошо зарабатывала, семья жила на ее доходы. По сравнению с ее заработками доход Робина оказался ничтожным, не стало смысла держаться за место преподавателя…

Они знали плотское счастье, пусть и не слишком затейливое, и счастье это бросало отсвет на Робина, на всю их совместную жизнь, от чего картины его казались причудливее и ярче, а может, и впрямь становились такими?