Ни один человек не мог рассказать, как живётся душам, достойным обитать в небесном раю. А есть ли райские уголки на земле для еще живых? «Есть, но не про нашу честь!» «Но случается, кому-то повезёт». Они нежданно-негаданно окажутся в раю на нашей грешной земле. Случается!
Это было давно. Отца, первоклассного садовника, пригласил на работу пан Ростковский. На рассвете, когда пан ещё спал, отец осмотрел огромный сад. Бродил меж деревьев и цветников сада часа два. Вернулся в домик, где мы будем жить, и, радуясь, сказал:
– Анюта! Дети! Мы попали в рай на земле…
На рассвете из пятинедельного вояжа вернулся в свое имение хозяин, помещик Стефан Баранский. И не один. Пан Стефан и его гость сошли с добротной брички, и кучер, прозванный Коньком-горбунком, направил усталых лошадей к конюшне.
– Хорошо ли съездили, пан Стефан, добро ли гостилось? – спросил, устало улыбаясь, управляющий поместьем Николай Ивинский.
– Еще как…
Выкатилось весеннее солнышко, брызнуло розовым сполохом на аккуратно подстриженную бороду и на всю его подтянутую фигуру с выправкой в прошлом кадрового офицера.
– Письмо мое получил?
– Получил, пан Стефан.
– Все выполнил, как просил тебя?
– Все до кропли. Флигель не узнаете: капитальный ремонт, новая мебель. Уют и красота. И флигель, и беседка сияют, будто бриллианты в запустении сада.
– Запустению – конец. Привез специалиста, можно сказать, насильно забрал у графа Чапского. Он намерен свое поместье продать, с долгами расплатиться и укатить в Скандинавию, в сосновую избенку – замаливать свои грехи. Это Бернард Шунейко, садовник.
– А я подумал – художник или музыкант.
– А он, этот садовник, и то, и другое, только в своем деле. Я, как увидел, что он у графа Чапского натворил, обезумел.
– Ты, Николя, видел когда-нибудь черные розы? И никогда бы не увидел, не привези вот этого уникума. Ты видишь зеленый ящик? В нем корни черных роз. Распорядись, Николя, чтоб вещи пана Шунейко отнесли во флигель, а ящик – в беседку.
Пока мужчины вели беседу, их с интересом разглядывали из окна повариха Евдокия и Эвелина-дурочка, племянница помещика Баранского.
– Эвелинка! Сообрази, кто этот красавчик в бархатной толстовке, что приехал с хозяином?
– Можа, дохтур?
– Не-а, дохтуры очки на нос цепляют и бородатые, а етот… Тьфу на тебя, чуть яишню не спалила.
– Ой, мамочка! Хочу – скачу, хочу – не-е, горелица у кишине.
– Эвелина по-воробьиному поскакала, продолжая петь: «Хочу – скачу, хочу – не-е…» Евдокия замахнулась на Эвелину рушником:
– Уймись! Иди приглашай дядю Стефана и его гостя к завтраку.
– Ой, мамочка родная! Не пойду – осрамлюсь… – и Эвелина ускакала прочь из кухни.
– И за что Господь обидел это несчастное дите? – Евдокия перекрестила свой согрешивший рот, но тут же подумала: «И на что мне, Господь, два фунта голимого жира под бородою…»
– и вновь заговорила вслух:
– Ну вот же у Ивинского не наросло сало под бородой, у Стефана Баранского, может, какая где шишковина и наросла, дак не на виду, – она оглядела стол – все, вроде бы, ладно: красуется разваляй с налимом, скворчит яичница с ветчиной, на большом блюде отварная картошка, посыпанная укропом, малосольные огурцы под смородиновым листом, отварная телятина, нашпигованная чесноком. Батарея наливок и настоек, на какие была большим специалистом Евдокия, а уж о яблочном сидре и говорить не приходится: вкус, запах – не уступят шампанскому. Как она этак творит – секрет поварихи.
– Все! – сказала Евдокия вслух. – Завтрак для панства-крулевства готов. Упивайтесь, нажирайтесь – все к вашим услугам. Пойду с поклоном приглашать откушать… – совсем недавно Евдокия стала разговаривать сама с собой. Как-то Николай Ивинский случайно услышал ее бормотание, спросил:
– Ты с кем это беседы ведешь, Евдокия?
– А сама с собой, все веселее на душе, – повариха подавила зевок, – скорей бы приехал Тимофей Иванович с гуты.
Шла третья весна пребывания садовника Шунейко у пана Стефана Баранского. Старый сад было не узнать: появился и свой питомник, к нему у садовника особая страсть, как и к созданным им черным розам. В это лето он с нетерпением ждал появления волшебниц – черных роз. У садовника загадочное настроение. Он улыбается, касаясь рукой головок цветов на клумбах. «Что это было со мной – явь или сон?..»
А было вот что. Полдень. Усталый садовник освежил себя холодной водой из колодца, умыв лицо и руки, вошел во флигель и растянулся на роскошной софе.
Он спал. И надо же было случиться такому – в раскрытую дверь влетела оса. Она кружилась над его лицом, выбирая место для посадки. Садовник вскинул руку – сейчас получишь, назола! – и тут рука его, обессилев, упала на то место, где сердце отстукивало секунды. Никакой осы нет, а кружилась над садовником бабочка-лимонница – живой цветок. Опустилась на руку, поиграла крылышками в такт биению сердца, вспорхнула, и вот она уже на губах мужчины. Ее прикосновение было таким нежным и сладостным, что с губ спящего сполз тихий стон. Ему не хотелось открывать глаза – продлись, волшебный сон! Но вот опять загадка: незнакомый аромат. Он как злой дух проникает в сознание полусонного, и садовник мучительно пытается вспомнить, где и когда этот сатанинский запах кружил его голову до умопомрачения. Вспомнил! – Ирина, французские духи. Не может быть, я не хочу ее видеть. Глаза… Чудеса да и только. Перед ним в плетенном из лозы кресле сидела совсем юная девушка, и была она так красива, так живописна и так неожиданна. «Однако…, – подумал садовник, – кто она?»
– Можете продолжать свой отдых. Я сейчас уйду. Меня зовут Юлией. И я ваша ближайшая соседка. Поместье моего отца Ивана Чмыха, конезаводчика, и сад вашего пана Баранского разделяет березовая роща с вороньим граем и ручьем Говорунчиком. Это я дала ему такое прозвище. Нравится? «Господи! Как она красива. Зеленые глаза русалки, пронзительный взгляд, золотистые локоны на обнаженном плечике с кожей цвета топленого молока. И роща, и ручей…» А птицы так хорошо поют. Заслушалась и не заметила, как оказалась на чужой территории. Мне стало любопытно. Иду дальше и вдруг – терем-теремок. Захотелось посмотреть, кто же в этом тереме живет…
Садовник, как молнией пораженный, вскочил со своей софы, хотел сказать что-то нужное, доброе в таком неординарном случае, но язык прирос к гортани. Стоит перед красавицей истукан-истуканом. «Кокетливая соломенная шляпка. Бабочка-лимонница. И французские духи, их бесовская сила… А мои губы, она коснулась их своими – коснулась! А сейчас как ни в чем не бывало сидит и рассказывает. И голос у нее сладкогласой сирены».
– Прошла наш старый сад, рощу, перебралась через ручей… Чужая территория. Любопытно. Иду и вдруг – терем-теремок. Захожу и что вижу: на роскошной софе спит богатырским сном прекрасный рыцарь. А я устала, присела в это кресло, смотрю на вас, отдыхаю. Знаете, мы, конезаводчики, – народ грубоватый. Вы, Бернард, сын опального потомственного дворянина, а потому вынуждены работать садовником у шляхтича Баранского. Не обижайтесь, вы это поймете – все будет наоборот, весна да и только.
– До свидания, пан садовник. Эскузе муа.
И ушла в своем белом с кружевами платье, и растворилась в кипени цветущего сада. А садовник смотрел ей вслед и думал: «Может, это был мираж?..» Закрыл глаза. Кольца золотистых кудрей на полуобнаженном плечике, смешинка на губах, и глаза… «Боже мой, да у нее глаза русалки. Зеленый омут. Затянут, погубят. Чур меня, чур меня…»
Заклинание не помогло. Через три дня после посещения флигеля садовника, Юлия, как привидение, появилась вновь. Она поздоровалась и произнесла:
– Господи! Как у вас хорошо. Цветы, цветы. И какой-то особый мир, будто обиталище добрых духов и… ангелов.
– Я счастлив, что вам здесь нравится, – обрел дар речи садовник, – ангелов до вашего появления не было…
– О пан садовник, я не могу быть ангелом. Я – грешница. И у меня сегодня день рождения. Сделайте подарок для грешного ангела – букет ваших дивных цветов.
И она, окунув лицо в прохладу тюльпанов, нарциссов, крокусов и огненных жарков, посверлила свою жертву омутами русалочьих глаз, унесла букет, а с ним и душу садовника.
Юлия пришла к нему во флигель через несколько дней. Садовник ждал ее прихода и опасался, чувствуя, что добром это не кончится. И все же ждал, жаждал ее прихода, не обольщаясь желанными надеждами. И вот опять она в двух шагах от него… Боже, как красива, как романтична в одежде, по-весеннему воздушной.
Где-то далеко-далеко, за невидимым горизонтом исчезало солнце.
– Как неуютно и скучно у моего папаши: сено, овес, быки, коровы, овцы, свиньи… Отвратительный запах дегтя и навоза, хотя живность находится и далеко от дома. Но мухи… Тоска.
– Это жизнь вашего папы, Юлия.
– Но это не моя жизнь. Не моя! Я увлекаюсь музыкой, поэзией, пишу стихи. Вот послушайте:
Люди, вы – звезды
Туманные, ясные.
Живу вместе с вами,
И это прекрасно!
Нравится?
– Мне все, синьора, нравится, что с ваших уст срывается.
– Однако, садовник не прост. Я много о вас знаю, вы – сын потомственного дворянина, селекционер, автор черных роз. Это правда?
– Возможно. Но есть такая мысль: когда о человеке много знаешь, он становится неинтересным.
– Значит, я для вас должна быть интересной, вы обо мне ничего не знаете. Когда раскроются бутоны черных роз, вы подарите мне три цветка. Один будет моим, второй – маме, а третий – судьбе.
– Я провожу вас, панна Юлия. Темнеет.
– А я, пан садовник, не хочу уходить, – она открыла дверь в терем-теремок…
В августе Юлия уехала в большой город. Она увезла с собой три черные розы редкостной красоты и воспоминания – как еще одну сказку о любви.
А что же садовник? А садовник, пан Шунейко, не хотел больше жить. Его обуяла лютая тоска. Он отрешенно бродил по саду, пинал носками сапог ни чем не повинные яблоки. Он все чаще стал присматриваться к старым яблоням, выбирал сук. «Закинуть бы на него веревку с петлей и – конец мукам…» Куда девался тот франтоватый красавец, всем довольный в своей жизни? Нет его больше, будто молнией опаленный ясень. Отросли борода с усами. Полное запустение в тереме, где остался стойкий аромат французских духов. Нет больше Юлии, нет! Она ушла из жизни садовника, как сон. А он все еще не может избавиться от этого дивного сна. И потому гибнет.
О проекте
О подписке