Орк прошел сквозь них, и стражи рассыпались в пыль, как высохшая глина. Внутри башни стены бились, как сердце, а под ногами шевелился ковер из черных червей, сливающихся в узоры. Лестница, ведущая вверх, была не из камня – из сросшихся позвоночников, щелкающих при каждом шаге. На вершине, в комнате без потолка, открывавшей вид на багровое небо, стоял алтарь. Не каменный – живой. Плоть его дышала, а на поверхности выступали вены, по которым текла не кровь, а мгла. На алтаре лежал нож. Лезвие – осколок тьмы, рукоять – ребро, обмотанное волосами. Череп в руке Грак’зула вдруг застыл. Руны вернулись, но теперь они были белыми, как кость, и светились так ярко, что орку пришлось прищуриться. Где-то в глубине сознания зазвучал рог – не снаружи, не внутри, а между. Он звал. Требовал. Орк взял нож. Лезвие обожгло ладонь, оставив шрам в форме спирали. Он не успел осмыслить боль – стены башни содрогнулись, и плоть алтаря разорвалась, открывая проход в Бездну Последнего Шёпота. Там, внизу, за вихрем теней и забытых имен, ждало нечто. Не бог. Не демон. Нечто, для чего даже в языке Пепельных Пустошей не было слова. Грак’зул шагнул вниз. Вслед ему рассмеялись зеркала. Бездна Последнего Шёпота встретила Грак’зула вихрем пепла и шепота, в котором тонули голоса павших кланов. Воздух дрожал, словно сама тьма боялась того, что скрывалось в ее сердце. И там, среди хаоса, возникла она силуэт, проступивший из дыма, как мираж, рожденный жаждой. Женщина-орк. Ее кожа, цвета вулканической бронзы, переливалась в свете незримого пламени, будто под ней текли реки расплавленного металла. Длинные ноги, иссеченные шрамами-узорами, словно карта забытых битв, вели к бедрам, мощным и округлым, как холмы Пепельных Пустошей. Между ними – темная полоса плоти, скрытая тенями, двигавшимися сами по себе, будто живые. Живот, плоский и жесткий, как щит воина, поднимался к груди, где тяжелые, полные груди с сосками цвета обсидиана дышали в такт шагам. Ее руки, сильные и изящные, с пальцами, украшенными кольцами из когтей, приглашали. Лицо – резкое, с высокими скулами, губами, как раны от клинков, и глазами, горящими желтым огнем, – обрамляли волосы, сплетенные из дыма и пепла, струившиеся до поясницы.

– Ты устал, Пожиратель Пепла, – ее голос был глухим рокотом, как землетрясение под кожей. – Здесь можно отдохнуть.

Она провела ногтем по своему ребру, и плоть расступилась, обнажив подобие входа – дверь в плоть, в тепло, в забытье. Грак’зул почувствовал, как череп в его руке дрогнул, а нож с ребристой рукоятью заныл, будто предупреждая. Но тело уже отвечало на зов. Они сошлись в танце, где не было места нежности. Ее пальцы впились в его спину, оставляя кровавые руны, ее рот прижался к его шее, зубы сдавили горло, не разрывая кожи. Ее бедра обвили его, как удавы, плоть к плоти, жар к жару. Даже воздух вокруг них плавился, превращаясь в марево, где границы тел стирались. Но в этом соединении было не страсть – голод.

– Отдайся, – прошептала она, и ее голос стал множественным, эхом из тысячи глоток. – Я дам то, что ты ищешь.

Ее кожа начала меняться. Шрамы раскрылись, став ртами, шепчущими обманы. Волосы из дыма превратились в щупальца, обвивающие его руки. Глаза провалились вглубь, став бездонными колодцами, из которых полезли личинки с человечьими лицами. Суккуб, притворившийся плотью, чтобы выпить душу.

Но Грак’зул засмеялся. Его рука, все еще сжимающая нож, вонзилась ей в бок. Лезвие из тьмы вспыхнуло, и суккуб взвыл – звук, от которого треснули стены Бездны.

– Ты ошиблась, тварь, – проревел орк, вырывая клинок. – Я уже принадлежу огню.

Ее тело распалось, как пепел, смешавшись с вихрем Бездны. На мгновение в воздухе остался лишь звон – смех или плач, – а потом все стихло. Грак’зул стоял, дрожа от ярости и боли. Нож в его руке теперь светился тусклым багрянцем, а череп, привязанный к поясу, шептал что-то на языке древних вулканов. Впереди, сквозь рассеивающийся дым, проступили очертания Врат Изъеденных Правдой – арки из сплавленных костей, за которой ждало не то, что могло быть названо. Орк плюнул в пепел, что когда-то был суккубом, и шагнул дальше. Ему не нужны были ловушки. Он сам стал ловушкой для всего, что осмелится встать на его пути. Врата Изъеденных Правдой возвышались, как оскал гигантского зверя, чьи клыки сплелись в арку из желтоватых костей, покрытых язвами. Каждая кость была испещрена письменами – не рунами, а чем-то более древним, словно черви, точившие плоть, выели в поверхности истории, которые не должен был знать никто. Воздух здесь пах разложением и медью, а под ногами Грак’зула шевелились тонкие щупальца, похожие на корни, но слишком теплые, чтобы быть частью камня. Череп на его поясе застонал. Звук, похожий на скрип двери в заброшенной усыпальнице, вырвался из его глазниц. Нож в руке орка дрожал, будто чувствуя близость того, что пряталось за Вратами. Грак’зул провел пальцем по лезвию, и его кровь, густая и черная, сочилась по ребру рукояти, оживляя резьбу – узор из сплетенных змей. Он шагнул под арку. Кости сомкнулись за ним, издав хруст, словно челюсти. Пространство за Вратами оказалось не комнатой, не пещерой, а чем-то иным. Чрево Сновидца – полость, стенки которой были покрыты пульсирующими мембранами, испещренными жилками. Они переливались синим и багровым, как гематомы, а между ними зияли отверстия, из которых сочилась слизь, пахнущая гнилыми цветами. Грак’зул двинулся вперед, его сапоги вязли в полупрозрачном полу, похожем на желатин. С каждым шагом из массы вытягивались щупальца, пытаясь обвить лодыжки, но нож в его руке вспыхивал, заставляя их отступать. Череп на поясе теперь шептал на языке, который орк не понимал, но чувствовал кожей – слова обжигали, как прикосновение раскаленного железа. Внезапно стенки Чрева сжались, вытолкнув его в Зал Глаз. Круглая комната, стены которой были усеяны глазными яблоками, каждое размером с кулак. Они следили за Грак’зулом, зрачки сужаясь и расширяясь, а в их глубине мерцали крошечные сцены: войны, роды, распады, безумия. Один из глаз, крупнее других, с радужкой цвета гниющей плоти, отделился от стены и поплыл к орку, остановившись в сантиметре от его лица.

– Ты принес жертву? – прозвучал вопрос, исходящий не из глаза, а из самого воздуха.

Грак’зул не ответил. Вместо этого он вонзил нож в глаз. Тот лопнул с хлюпающим звуком, выпустив поток черных личинок, которые тут же испарились, оставив после себя запах жженых волос.

– Жертва уже принесена, – пробормотал череп, и его голос слился с гулом Зала.

Пол под ногами орка задрожал, и глазницы на стенах начали закрываться, одна за другой, словно избегая его взгляда. В центре комнаты открылся люк, ведущий вниз, в Утробу Молчания. Лестница, вырезанная из кости, вилась в темноту, ступени были покрыты чем-то мягким, напоминающим плоть новорожденного.

Грак’зул спускался долго. Воздух становился гуще, тяжелее, пока каждый вдох не стал похож на глоток масла. Внизу его ждало озеро – не из воды, а из сгустков тьмы, которая переливалась, как нефть. На поверхности плавали обломки: черепа с треснувшими лбами, обугленные доспехи, страницы книг, исписанные кровью. Посреди озера возвышался трон. Не из костей или металла – из спрессованного времени. Его поверхность мерцала, показывая лица тех, кто сидел здесь раньше: орков, людей, существ без имени. Их черты искажались, как воска под пламенем, а их крики, беззвучные и отчаянные, вибрировали в костях Грак’зула. Череп на его поясе внезапно замолк. Нож потяжелел, будто пытаясь вырваться из руки. Орк подошел к краю озера, и тьма заколебалась, образуя тропу – узкую, зыбкую, словно мост из теней.

– Последний шаг, – прошептала тьма его собственным голосом.

Грак’зул ступил на тропу. Тьма обвилась вокруг его ног, цепкая и холодная, но он шел, не замедляясь. Где-то в глубине, под озером, забилось что-то огромное. Ритмично, как сердце, но с перебоями, словно орган был поврежден. Когда он достиг трона, череп на его поясе рассыпался в прах. Нож выпал из руки, вонзившись в пол, и застыл, как обелиск. Грак’зул коснулся спинки трона – и мир перевернулся. Он не сел. Он стал троном. Его плоть срослась с древним материалом, кости слились с мерцающей субстанцией, а в глазах – тех, что остались его – замелькали видения: бесконечные войны, боги, спящие в магме, тени, пожирающие сами себя. Где-то вдали, за пределами реальности, завыл рог. На этот раз звук был внутри него. Но Грак’зул уже не слышал. Он горел.

Плоть Трона пульсировала в такт его новым мыслям – тяжелым, как удары кузнечного молота. Грак’зул ощущал, как древний материал прорастает сквозь его тело, вплетая вены в узоры времени, а кости – в остов мироздания. Его глаза, теперь множественные и разбросанные по поверхности трона, видели сквозь слои реальности: Пустотные Сады, где цвели цветы из спрессованных криков, и Рвы Вечной Пищи, где тени пожирали друг друга в бесконечном цикле голода. Воздух вокруг сгустился в подобие слизи, сквозь которую пробивались Голоса-Паразиты – существа с телами из спирального дыма и ртами, полными игольчатых зубов. Они кружили вокруг трона, напевая гимны на языке, от которого кровоточили уши.

– Ты – сосуд, ты – пробуждение, – шипели они, касаясь Грак’зула щупальцами из пепла.

Орк попытался встать, но трон удерживал его, как корни тысячелетнего дерева. Вместо ног у него теперь были Корни Жажды – черные, узловатые отростки, врастающие в пол. Он потянулся к ножу, все еще торчащему из плоти пола, но лезвие рассыпалось при касании, превратившись в рой серебряных мух, которые впились в его кожу, оставляя надписи: «Ты принадлежишь им». Внезапно стены Чрева Сновидца разорвались, открыв Проход Склеенных Снов. Туннель, выстланный ребрами, между которыми висели капли застывшей боли, вел вверх – туда, где мерцал свет, похожий на отсвет гигантской раны. Грак’зул пополз, корни волочась за ним, оставляя борозды в полу. Каждое движение отзывалось эхом в его новом теле: кости скрипели, как двери в заброшенных храмах, а мышцы горели, словно их поливали кислотой. В конце туннеля его ждал Зал Разорванных Зеркал. Осколки, размером с горы, висели в воздухе, отражая не Грак’зула, а версии его самого: орка, сгорающего в лаве, орка, правящего армией теней, орка, ставшего горой, чьи склоны пропитаны кровью. В центре зала на троне из сломанных крыльев сидела Мать Шепчущих Теней – существо с телом женщины-насекомого, покрытым хитиновыми пластинами, и лицом, состоящим из сотни ртов.

– Ты пришел за правдой, – заговорили рты хором, и каждый звук оставлял трещину в воздухе. – Но правда съест тебя раньше, чем ты поймешь ее вкус.

Грак’зул не ответил. Вместо этого он вырвал один из своих корней и бросил его в ближайшее зеркало. Осколок взорвался, выпустив Стражей Молчания – существ без глаз, с кожей из пергамента, исписанного запретными молитвами. Они двинулись к нему, их пальцы, острые как стилусы, царапали пол, высекая искры. Орк схватил ближайший осколок зеркала. Отражение в нем – он сам, но с глазами, полными звездного пепла – улыбнулось и прошептало:

– Разбей нас всех, и ты увидишь.

Грак’зул разбил осколок. Зал содрогнулся, а Мать Шепчущих Теней взвыла, ее рты истекали черной смолой. Тени смешались со светом, и орк упал в Бездну Отражений, где каждое падение рождало новую версию его пути. Очнулся он в Пещере Спящих Сердец. Стены здесь бились, как груди исполинов, а под потолком висели сердца – огромные, покрытые шипами, соединенные жилами в единую сеть. В центре пещеры стоял колодец, наполненный не водой, а сгустками тьмы, из которого доносился звон цепей. Череп, давно рассыпавшийся в прах, внезапно зашептал снова – голосом самого Грак’зула из прошлого:

– Они боятся не тебя, а того, что ты несешь.

Орк подошел к колодцу. В его глубине мерцало отражение – не его, а Пепельных Пустошей, но искаженных, словно увиденных сквозь слезу бога. Там, среди огня, стоял он сам – прежний, с топором в руках, еще не тронутый троном.

– Выбор, – прошептала тьма.

Грак’зул засмеялся и шагнул в колодец. Цепи разорвались, а сердца на стенах забились чаще, выкрикивая его имя на языке, который забыли даже тени. Падение длилось миг и вечность. Он приземлился там, где начал – в Пепельных Пустошах, но теперь земля под ним дышала в такт его шагам, а небо плакало пеплом, узнавая своего нового хозяина. Рог завыл в последний раз – не позади, не внутри, а повсюду. И Грак’зул пошел. Не вперед, не назад – сквозь.

Явление Кровавой Песни

Озеро Черного Зноя дышало паром, поднимающимся с поверхности, будто сама вода кипела от прикосновения к ее коже. Она вошла в озеро, как входит в битву – без колебаний, раздвигая волны мускулистыми бедрами. Вода, густая от пепла и минералов, обволакивала ее, смывая с тела пыль сражений и запах дыма. Когда она вышла на берег, с нее стекали струйки, оставляя мокрые дорожки на камнях. Ее ноги, длинные и иссеченные шрамами-зигзагами, будто карта невидимых войн, утопали в черном песке. Вода капала с мощных бедер, округлых, как щиты, и с живота, плоского и жесткого, пересеченного шрамом от клыка тролля – знаком, который она носила с гордостью. Между ног, в тени мускулистых изгибов, темнела полоса влажной плоти, скрытая лишь пепловой дымкой, что клубилась над озером. Спина Зарг’ры была полотном битв: перекрещенные рубцы, старые и новые, обрамляли мышцы, играющие под кожей цвета вулканической бронзы. Ее задница, круглая и сильная, как наковальня кузнеца, напряглась, когда она наклонилась, чтобы собрать дреды – черные, тяжелые, переплетенные с костяными амулетами. Вода стекала по ним, как по корням древнего дерева.

Грудь, полная и упругая, с темными сосками поднималась в такт дыханию. Лицо – резкое, с высокими скулами, будто высеченными топором, – смягчали губы, полные и рассеченные старым шрамом. Глаза, желтые, как расплавленное золото, светились в полумраке, отслеживая каждое движение в окрестностях. На руках, от запястий до плеч, вились татуировки – руны Пепельных Пустошей, говорящие о подвигах, которые не смели повторить даже вожди. Она потянулась, и мышцы спины заиграли, как тетивы лука. Воздух дрожал от ее присутствия. Вдали, за скалами, завыл ветер, но Зарг’ра лишь усмехнулась, проводя ладонью по бедру, смахивая капли. Ее тело, мокрое и сияющее, было оружием, алтарем и знаменем в одном. Черный Зной замер, наблюдая. Даже огненные саламандры, обычно жалящие путников, заползли в трещины, почуяв, что эта орчиха – не добыча. Она была бурей, еще не обрушившейся, но уже собравшейся. Зарг’ра наклонилась за мечом, лежавшим на груде доспехов. Ее движения были медленными, нарочито неспешными – вызов всему, что пряталось в тенях. Когда клинок коснулся ее ладони, озеро вздохнуло, выпустив пузырь серного газа.

– Скоро, – прошипела она, не уточняя, кому адресовано обещание.

Где-то за горами, в Расколотых Ущельях, забил барабан. Но Зарг’ра уже шла прочь, ее мокрые следы испарялись, оставляя на камнях узоры, похожие на предсказания. Она не знала, что ее путь пересечется с тем, кто носил имя Пожиратель Пепла. Пока же мир принадлежал ей – и озеро, и страх, что струился за ней по пятам, как преданный пес. Тропа в Расколотые Ущелья вилась меж скал, чьи вершины напоминали сломанные клыки древнего зверя. Камни здесь дышали, испуская серые клубы пара, а земля под ногами Зарг’ры хрустела, будто кости, перемолотые в песок. Она шла неторопливо, меч на плече, дреды с костяными амулетами позвякивали в такт шагам. Воздух гудел, как раненый шер’рат – летучая тварь из пустынь юга, чей крик сводил с ума слабых духом. Но Зарг’ра лишь усмехалась, ловя взглядом движение в тенях. Ущелье сузилось, превратившись в Желоб Шепчущих Клинков – проход, где ветер свистел меж острых выступов, вырезая в скалах руны, которые никто не смел читать. Здесь, в полумраке, она заметила первое знамение: на камне лежал череп горного тролля, обернутый цепями. Зубцы ржавого металла впились в кость, будто пытаясь удержать то, что давно ушло. Зарг’ра пнула его ногой, и череп рассыпался в прах, выпустив рой черных жуков с крыльями, похожими на обгоревший пергамент.

– Стражей зовешь? – проворчала она, смахивая насекомых с плеча.

Ответом стал гул из глубин ущелья. Не барабанный бой, а нечто глубже – будто сама земля стонала под тяжестью забытого имени. Зарг’ра замедлила шаг, пальцы сжали рукоять меча. Впереди, за поворотом, воздух колыхнулся, и из трещины в скале выползло Дикое Зерно – существо из жидкого камня и шипов. Его тело переливалось, как ртуть, а вместо глаз горели две щели, заполненные магмой.

– Кровь… Песня… – зашипело создание, растягиваясь в подобие змеи с челюстями из обсидиана.

Зарг’ра не стала ждать атаки. Ее меч рассек воздух, и клинок, выкованный в кузнях Горна Скверны, вонзился в жидкую плоть. Существо взвыло, шипя и брызгая кислотой, но орчиха крутанула меч, разрывая тварь надвое. Капли расплавленного камня упали на землю, прожгли дыры, из которых выползли черви с человечьими лицами.

– Жаль, недолго музыка играла, – усмехнулась она, вытирая клинок о бедро.

Но ущелье не прощало пролитой крови. Стенки задрожали, и с потолка посыпались осколки, собираясь в Живые Сталактиты – создания с телами из слюды и когтями, бритвенно-острыми. Они атаковали волнами, царапая доспехи Зарг’ры, но каждый удар ее меча оставлял на них трещины, из которых сочился свет, похожий на лунный. Когда последний сталактит разбился о камни, орчиха обнаружила за их останками пещеру. Вход в нее напоминал пасть, обрамленную сталактитами-клыками, а внутри струился тусклый свет. Логово Спящего Света – место, о котором шептались шаманы кланов, но куда не ступала нога воина. Зарг’ра вошла, не скрывая шагов. Стены пещеры были покрыты мхом, светящимся синим, как глаза утопленников. В центре грота стоял алтарь – плита из черного мрамора, на которой лежала Книга Кожи. Ее страницы были сшиты из лоскутов плоти, а буквы выжжены раскаленными иглами. Орчиха прикоснулась к обложке, и книга раскрылась сама. На страницах запрыгали тени, складываясь в сцены: орки в доспехах из пламени, сражающиеся с существами без лиц; город, тонущий в озере лавы; женщина с мечом, чей силуэт повторял ее собственный.

– Пророчество? – фыркнула Зарг’ра, но не смогла отвести взгляд.

Тени замерли на последнем изображении: она стояла на краю пропасти, а за ее спиной реял флаг с символом, который она видела лишь раз – в видениях после ритуала Кровавого Восхождения. Книга захлопнулась, обдав ее лицо запахом гниющих роз. Где-то в глубине пещеры зазвучал смех – низкий, грудной, словно исходящий из-под земли.

– Ты рано пришла, Песня, – прогремел голос, от которого задрожали стены.

Но Зарг’ра уже повернулась к выходу, не удостоив тайну ответом. Пророчества были уделом шаманов и трусов. Ее путь вел дальше – к Сердцу Раскола, где, как гласили легенды, бился пульс самой Пепельной Пустоши. Когда она покинула пещеру, светящийся мох погас, а алтарь рассыпался в пыль. Книга исчезла, оставив на камнях лишь пятно, похожее на высохшую кровь. А вдали, за пределами ущелья, вновь забил барабан. На этот раз ритм был четче, настойчивее, будто зовущий не на войну, а на свидание с тем, что не имело имени. Зарг’ра провела языком по лезвию меча, смазав его своей кровью. Оружие загудело, признавая ее выбор.

– Скоро, – повторила она, на этот раз обращаясь ко тьме, что клубилась у горизонта.

Ее тень, удлиненная багровым закатом, потянулась вперед, будто спеша туда, куда даже она боялась ступить. Сердце Раскола встретило ее тишиной, густой, как смола, и запахом горелой плоти. Это была не пещера и не кратер, а нечто среднее – гигантская полость в земле, стенки которой пульсировали, словно обнаженные мышцы божества. С потолка свисали сталактиты, напоминающие застывшие слезы, а под ногами шевелилась почва, покрытая черными пузырящимися лишайниками. Каждый шаг заставлял их лопаться, выпуская газ, от которого кружилась голова. Но Зарг’ра шла, не замедляясь, ее дреды, тяжелые от костяных амулетов, бились о спину, как барабаны, отмеряющие шаги к гибели или славе. В центре полости зияла Щель Голода – трещина, из которой валил дым цвета вороньих крыльев. Возле нее лежали кости. Не звериные – орчьи. Черепа с пробитыми лбами, ребра, сломанные пополам, тазовые кости, обугленные до черноты. На одном из черепов она заметила татуировку: перекрещенные топоры, знак клана Железного Рыка. Ее бывшего клана.

– Неужели испугались? – проворчала Зарг’ра, пиная череп в трещину.

Ответом стал гул. Не из-под земли, а из ее собственной груди. Сердце билось чаще, будто пыталось вырваться из клетки ребер. Она прижала ладонь к нагруднику, почувствовав, как металл дрожит в такт пульсу. Воздух сгустился, и из дыма возникли Ткачи Иллюзий – существа в плащах из пепла, с лицами, скрытыми под капюшонами. Их пальцы, длинные и костлявые, вязали в воздухе нити, сплетая картины: Зарг’ра, падающая в бездну; Зарг’ра, целующаяся с тенью; Зарг’ра, разрывающая свою кожу, чтобы выпустить наружу пламя.

– Выберешь ли ты правду или силу? – запели Ткачи хором, их голоса звенели, как разбитое стекло.

Орчиха взмахнула мечом, разрезав ближайшую иллюзию. Нить порвалась, и картина рассыпалась на искры.

– Я сама и правда, и сила, – рыкнула она, вонзая клинок в грудь одного из Ткачей.

Существо рассыпалось в прах, но остальные лишь засмеялись, сплетая новые нити. На этот раз они показали ее – женщину-орк в доспехах из живого огня, с короной из шипов на голове. Тень Зарг’ры, но не ее. Ту, что могла бы быть.

– Предательство собственной крови, – прошептали Ткачи, – вот цена.