* * *

Ваханская долина!

Красивейшие места, одно из самых гостеприимных мест на планете, самый удалённейший от моря уголок. Ведь известно, что по морю проникают изменения и так называемая цивилизация, по морю в Европу пришли картофель и табак и сто других вещей, и по морю из Европы распространились тысячи других. Портовые города – особые города, где появляются первыми товары и люди из самых разных стран, потому что морская перевозка грузов и сейчас, как всегда, дешевле всех остальных путей. А вот страны, не имеющие выхода ни к какому к морю, дольше сохраняют своеобразие; экономисты считают их отсталыми, путешественники – наиболее интересными. В Азии таких континентальных стран всего восемь: 1) Афганистан, 2) Монголия, 3) Бутан, 4) Непал, 5) Лаос, 6) Таджикистан, 7) Киргизия, 8) Армения. А Таджикистан – ещё самая континентальная из них, так как тащить сюда импортные грузы приходится аж через три страны: через Россию и Казахстан с Киргизией. А из всего Таджикистана, Ваханская долина – одно из континентальнейших мест на земле.

Я шёл по главной дороге на запад, в сторону выезда. Но солнце уже заходило, так что с поиском ночлега не стоило медлить, а на главной дороге домов не было. Поэтому я через поле свернул к деревне и там сразу стал объектом интереса для местных жителей. Не прошло и трёх минут, как меня, убедвшись в том, что я говорю по-русски, зазвали в один из близлежащих домов.

Памирские дома имеют особую конструкцию. Они квадратные и одноэтажные, без чердака. В доме сделан помост, высотой полметра от пола, где и происходит вся жизнь: здесь едят, спят, общаются. Заходишь в дом и попадаешь сразу в его середину, снимаешь ботинки и залезаешь на сей помост. Под помостом устроена печь, где местные пекут хлеб, она же и сохраняет тепло. В середине крыши имеется окошко для света: электричество в высокогорных сёлах Памира существовало лет двадцать, примерно с 1970 до 1990 г, а все прежние и последующие годы памирцы живут при естественном освещении. По вечерам также используются керосинки.

На плоских крышах сушатся и хранятся кизяки, сено и другие полезные материалы.

Строительный материал здесь – камень и глина. В садах растут яблоки, на полях – пшеница, картошка и другие овощи. Привозные товары продаются в небольших ларьках, их два-три в каждом большом посёлке. Большинство товаров – российского производства: кетчуп, сахар и сгущёнка совершают 5000-километровое путешествие из Центральной России на Памир, чтобы быть здесь проданными втридорога редким зажиточным памирцам. А деньги у этих памирцев возникают только одним способом: кто-то из семьи направляется на заработки в Россию, и после полугода тяжёлого труда, за вычетом ментовских и бандитских поборов привозит домой, например, $500, которых хватает для покупок всей семьи в течение года. Местные зарплаты тут невелики: учитель, работник связи, врач или водитель, работающий на государство, получают здесь всего $10—20 в месяц, а пенсия – и того меньше. Но это уже много: в 1999 году, когда я (с Митей Фёдоровым) впервые посетил Таджикистан, $10 тут считалось хорошей зарплатой, а плохие зарплаты и средняя пенсия составляли тут $2 в месяц. На бирже труда, среди предлагаемых работ, была даже работа сторожа с месячной зарплатой $0,6. Конечно, сторожу больше и не надо: ведь есть где жить, $0,6 хватит на чай и соль, а лепёшки можно привезти и из деревни.

Жители Ваханской долины

Жители горного Таджикистана с ностальгией вспоминают то золотое время, когда в годы СССР этот регион хорошо дотировался: жители приграничных районов, как говорят, «имели московское снабжение, ни в чём не было недостатка», было электричество, связь, автобусы в райцентр, работа и зарплата, и каждый наблюдатель, смотря на противоположный берег Пянджа, видел все преимущества социалистического строя. На том берегу жгли кизяки и ездили на ишаках, раздавался призыв муэдзина, пешеходы поднимали тучи пыли, так как афганская сторона Пянджа никогда ещё асфальта не ведала. Теперь всё изменилось: во время гражданской войны (1993—99) таджики ездили к афганским соседям за необходимыми вещами, на таджикском берегу исчезло электричество и зарплаты, сигналы машин сменились на «и-а» ишаков, а на афганском берегу всё чаще стали появляться мотоциклисты, и вот строится уж дорога, которая соединит Таджикистан, Афган и Пакистан в высокогорной их части – китайцы строят её, а таджики надеются: будет дорога, будет работа, будет нормальная жизнь.

Десять лет гражданской войны Памир был изолирован от остального мира: и так здесь нет ни портов, ни хороших дорог, но ещё и повстанцы блокировали дороги в основную (западную) часть страны. Сами памирцы были ни за повстанцев, ни против них. В деревнях периодически появлялись группы вооружённых людей, ратующих за освобождение или отделение восточной части страны, собирали пожертвования в натуральной (продуктовой) форме и уходили в горы. Бывало, что в одной семье два брата сочуствовали разным лагерям: один служил в правительственной армии, а другой обитал в горах с повстанцами. Расстройство путей сообщения из-за войны было весьма велико, государственного снабжения не было, но памирцев спас благотворительный фонд Ага-Хана: в течение десяти лет всем памирцам, каждой семье, бесплатно привозили муку, а иногда ещё масло и одежду. Эти гуманитарные грузы развозились из Оша по всем памирским селениям. Все памирцы очень благодарны Ага-Хану и его фонду, который десять лет спасал людей от голода.

Кроме продовольственной помощи, фонд Ага-Хана тратит деньги на постройку дорог, мостов, плотин, школ, университетов не только в Таджикистане, но и в Афганистане и в некоторых других малоденежных частях мира. А вот в чём его сущность. Исторически, жители Горного Памира и северо-востока Афганистана являются исмаилитами. Исмаилизм – это одно из ответвлений ислама, наиболее либеральное течение, можно назвать их крайним течением шиизма, а можно и не называть, чтобы ортодоксальные шииты не обижались. Исмаилиты считают, что высшая духовная власть на Земле до сих пор сохраняется у потомков Пророка Мухаммада, и один из них (он и зовётся Ага-Хан) – потомок Пророка в 54-м поколении – считается «имамом нашего времени». Ага-Хан, человек без бороды, живущий во Франции, является для исмаилитов высшим авторитетом, в толковании Корана и объяснении правил шариата применительно к современности. В отличие от других мусульман, считают они, что шариат (закон Божий) может со временем изменяться, применительно к данному народу и к эпохе, и Ага-Хан объясняет, как именно нужно жить и вести себя в конкретных современных ситуациях. Он ездит по миру с проповедями, а также имеет во многих странах своих представителей, которые объясняют интересующимся религиозные вопросы. В каждой исмаилитской деревне есть местный «халифá», специалист по религии. Вместо мечетей соблюдающие исмаилиты собираются на вечернюю молитву в доме у кого-либо, каждый вечер у другого человека, по очереди, молятся, общаются, проповедуют, пьют чай. В крупных сёлах функции мечети выполняет «джамаат-хана» – дом собраний. А молиться им достаточно лишь трижды в день – утром, днём и вечером.

Ага-Хан всем памирцам многократно советовал отказаться от пьянства, ибо выпивка ещё в советские годы проникла в быт многих людей. Однако, не все следуют призыву имама. Особых грешников отделяют от общины на некоторое время, надеясь, что они исправятся. Кроме этого, Ага-Хан имеет особую любовь к образованию: хочет, чтобы все получали образование, и ради этого специально строит в Хороге университет. А также он говорит торговцам, чтобы они без опасений отпускали товар из своих лавок в долг, и Аллах вознаградит их за это. Всего в мире есть несколько миллионов исмаилитов, точно никто не знает; в истории возникали целые исмаилитские царства, но ныне их нет. Среди исмаилитов много богатых людей, они живут в рассеянии в западных странах, и все отчисляют из своих доходов долю Ага-Хану, а тот распределяет эти средства на помощь нуждающимся, например в Афганистане и Таджикистане, и деньги это немалые, возможно 50 млн. долларов в год, а то и больше.

Свойства имама передаются по наследству. Когда нынешний глава исмаилитов умрёт, будет вскрыто его завещание, и все узнают, кому из его потомков по мужской линии перейдёт высшая религиозная власть в общине, а с ней – и руководство денежным фондом.

(Многие обычные мусульмане-сунниты не признают исмаилизм. Говорят, что те сошли с прямого пути: изменили тот закон, что был во времена Пророка, дополнили его новшествами, разрешили трёхразовую молитву и уверовали в мудрость и религиозную безгрешность Ага-Хана. Но у каждой стороны есть свои аргументы, и этот спор, длящйся тысячелетие, вряд ли будет нами окончательно разрешён.)

Итак, меня заполучили в гости и на ночлег. Все были очень рады. Многие жители Лянгара знали Москву и часто бывали в ней – на заработках.

18 августа, четверг. По кишлакам вдоль Пянджа

Утром рано один из обитателей дома решил устроить мне экскурсию по посёлку. Узкие кривые улочки виляли между каменными заборами, поднимаясь всё выше в гору. С горы были видны все дворы и дома с плоскими крышами и застеклёнными окошками в середине крыши. Дальше в горы шла хорошо утоптанная тропинка; там, в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома, находились горячие минеральные источники. Над одним из них был сооружён цементный домик – баня. В ней две комнатки – раздевалка и сам бассейн размером метра два на два и глубиной в метр. Вода была мутной и горячей, градусов сорок. С одной стороны из горы вода поступала через специальный желоб (и там она была самой горячей и чистой); с другой стороны бани вода вытекала через трубу и образовавала ручеёк. Мы с мужиком помылись в этой бане, а он ещё и побрился. Я напился минеральной воды из горы, но наверное не стоило этого делать.

Баня является частным предприятием. В деревне живёт смотритель, соорудивший баню, но он приходит не всегда, а иногда. Придя, он собирает с купальщиков по 20—30 таджикских копеек-дирхам (2—3 руб), что и составляет его заработок. Сейчас смотрителя не было.

Выйдя из бани, можно наблюдать красоту гор, посёлок внизу, дорогу (без машин) и реку Памир (перетекающую в Пяндж), а за рекою – аналогичные горы, только без посёлка, и дорога по тому берегу идёт не асфальтовая, а грунтовая шириной в осла. Я решил проверить, можно ли здесь по мосту перейти в Афганистан, и для этого спустился вниз и навестил пограничную воинскую часть. Позвали начальника; он объяснил мне, что мост пока «технический», международным переходом не является, а пропускать там могут лишь по особым случаям местных жителей. (Наверное, ни въездных штампов, ни таможни у них нет.) Посоветовали мне переходить в Ишкашиме.

– Вот красота у вас, солнце, горы, река, горячие источники, а у нас в Москве грязь и шум машин, – заметил я своему попутчику.

– Вам наверное надоело слушать шум машин, а мне, Викторович (так ко мне обращался мой провожатый), а мне до смерти надоело слушать вот этот звук ишака. И-а, и-а, и-а! Уж лучше шум машин, чем эти ишаки!

Осмотрел селище Лянгар, забрал рюкзак в доме, попрощался с хозяевами и отправился в путь – пешком в сторону Ишкашима, потому как машин здесь не наблюдалось, только те самые ишаки, да и то локальные.

* * *

В Лянгаре не было почты и междугороднего телефона, но меня обнадёжили – сказали, что есть в соседнем кишлаке Зонг. Действительно, через несколько километров обнаружилось другое село, а в нём – маленький домик, оказавшийся пунктом связи. Как же работает электросвязь в деревне, где нет электричества? Оказывается, на аккумуляторе. В тёмном и тесном помещении (два на три метра) сидел телефонист кишлака Зонг с двумя древними телефонами. Он снимал трубку и вызывал голосом райцентр Ишкашим, где уже перезванивали в Душанбе и принимали заказ на телефонный переговор с нужным пунктом. Несколько человек уже сидели на лавке, ожидая успешного соединения, а над ними, на стене, висели потреты двух вождей, оказавших наибольшее влияние на развитие кишлака Зонг. Эти вожди были: текущий президент Таджикистана Эмомали Рахмонов, а также бывший генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев при бровях и орденах! Вот точно два вождя: при одном электричество провели, при другом – отключили.

Дозвониться в Москву не удалось: нам перезвонил телефонист из Ишкашима и сказал, что телефонист из Душанбе ему сказал, что на Москву большая очередь телефонных звонков, и ждать бесполезно. Я поблагодарил и продолжил пешее передвижение.

Итак, целый день я шёл по дороге. Справа были горы, кишлаки и поля; слева – река Памир, к которой с афганской стороны вскоре присоединилась Вахандарья. Вода в реке Памир была серая, а Вахандарья – мутная белая, как бы с мукой. Сливаясь воедино, эти две реки и образуют реку Пяндж, но ещё несколько километров видны слои воды, как части пирога – одна вода серая, другая белая.

Местные жители, крестьяне, завидев меня, махали мне руками, заманивая к себе, угощали яблоками и солёным шир-чаем. Вдоль дороги из гор вытекали тут и там горячие и холодные минеральные воды, с большим содержанием железа. Ручьи от этих источников были с красно-рыжим дном, и все камни, по которым текли воды, были оранжевыми.

В одном месте на выходе горячих вод строился санаторий. Там тусовалась группа таджиков-строителей. Работа их была такая: они находили в горах огромные валуны, весом с полтонны, все вместе поворачивали их с помощью рычага-лома и потом били эти камни кувалдами, пока они не трескались и не разбивались на более мелкие камни по 20—30 кг, более удобные для строительных работ. Для выполнения этой сложной работы сюда приехали, на заработки, жители других кишлаков, ибо деньги здесь платили по таджикским меркам огромные: по 130 сомони (1100 рублей) в месяц! Я притусовался к рабочим и сперва помогал им ворочать валуны, а потом попытался разбить один из камней – но не тут-то было. Во все стороны летели каменные брызги и крошка, а камень не поддавался. Поняв, что без сноровки здесь делать нечего, я пристроился к пьющим шир-чай. Этот мудрый напиток готовился здесь в большом жирном блюде, напоминающем спутниковую тарелку.

Пообщался, сфотографировал рабочих и продолжил свой путь. В следующем селе меня опять зазвали на чай – старушка в огороде меня заметила и утащила в дом. Там обитал её муж, старик, и разнообразные внуки (дети же мужского пола были в России на заработках). Повздыхали, вспоминая прежние времена, когда во всех этих кишлаках было электричество и сама старушка была председательницей сельсовета (в советские годы).