8

Валерий Аркадьевич Старостин, профессор-нейрофизиолог, автор двадцати научных публикаций в журнале «Сайнс», лауреат научной премии имени Кольцова – и все это в сорок шесть лет! – стоял на мосту, облокотившись на железный парапет, и смотрел на мобильный телефон, который держал в руке.

Выглядел профессор скверно. Рыжеватая бородка его была неухожена, дужка очков нелепо выгнулась, пальто было порвано на плече, а на лбу и правой скуле светлели кусочки пластыря.

Лицо профессора Старостина было задумчивым, во взгляде читалась тревога, ему явно было не по себе.

И вдруг мобильник зазвонил. От испуга Старостин вздрогнул и едва не выронил телефон из пальцев, но быстро овладел собой, глянул на дисплей («Номер не определен»), секунду помешкал, а потом поднес мобильник к уху.

– Слушаю, – сказал он в трубу.

– Здравствуйте, Валерий Аркадьевич, – услышал он знакомый ровный голос. – Где вы?

– Я? – Старостин быстро посмотрел по сторонам, затем негромко и сухо проговорил в трубку: – Я там, где вынужден быть. Из-за вас.

– Звучит не очень конкретно, – так же спокойно и сухо произнес голос. – Ну да ладно. Вы кое-что у нас забрали, Валерий Аркадьевич. И мы хотим, чтобы вы это вернули. И чем быстрее, тем лучше.

– Лучше? – Лицо Старостина исказила усмешка, похожая на болезненную гримасу. – Для кого лучше?

– Для всех. И для вас в первую очередь. Давайте встретимся и все спокойно обсудим.

Профессор облизнул пересохшие от волнения губы.

– Мне нужны гарантии, – хрипло вымолвил он.

– Гарантии?

– Да! Гарантии того, что меня не постигнет участь моих коллег по лаборатории.

– Взрыв в лаборатории был несчастным случаем. Это первое. Вы можете сами выбрать место встречи. Это второе. Со своей стороны, я лично гарантирую, что ничего страшного с вами не случится. Это третье. Есть и четвертое. Мое начальство решило увеличить размер вашего вознаграждения – в два раза.

Профессор Старостин вынул из кармана плаща платок и промокнул вспотевший лоб.

– Вы платите мне за молчание? – сипло проговорил он. – За то, чтобы я предал своих коллег, которых вы убили?

– Валерий Аркадьевич, успокойтесь. Я просто хочу вам помочь. Если вы не прислушаетесь к моим советам, то ваша жизнь превратится в ад. Одно утешение – ад этот будет длиться очень недолго.

Профессор нервно дернул щекой. Помедлил, мучительно морщась, а затем сказал:

– Я позвоню вам и сообщу о своем решении.

– Валерий Аркад…

Старостин отключил мобильник, размахнулся и яростно зашвырнул его в реку.

Затем он поднял воротник плаща, огляделся и быстро зашагал по мосту. Одутловатое лицо его было бледным, глаза запали, губы подрагивали. Перед глазами у Старостина снова пронеслась жуткая картина расправы. Вот он сидит за столом, уставленным колбами и пробирками с реактивами, настроение у него отличное, и не столько потому, что успех последнего опыта открывает ему дорогу к внушительному финансовому вознаграждению, а потому, что успех этот – доказательство его правоты, его профессиональной состоятельности, его – черт побери! – таланта.

Валерий Аркадьевич делает пометки в журнале наблюдений и закрывает его. После чего встает из-за стола и подходит к клетке с обезьянами, возле которой уже собрались его коллеги. Лаборант Зиночка Непряжская держит в руке шприц. Лаборант Митя Старовойтов подносит ей пробирку с препаратом М8МВ7.

Все уже знают, что будет дальше, потому что препарат М8МВ7 – это почти то же самое, что препарат М8МВ7, который они опробовали на обезьянах две недели назад, однако новый препарат абсолютно не вызывает отторжения и не должен вызвать никаких аллергических реакций.

Обезьянка уже лежит на железном столе, лапы ее пристегнуты пластиковыми ремешками к стальным рамам. Обезьянка находится под действием седатика, она не спит, но и не волнуется, лишь спокойно и как-то обреченно смотрит на собравшихся возле стола людей в белых халатах.

Набрав в шприц препарат, Зиночка поворачивается к профессору Старостину. В ту же секунду глаза других коллег – а это восемь пар глаз – также обращаются на него. Лица у всех радостные, ведь цель почти достигнута, работа последних полутора лет закончилась успехом. Все ждут от Валерия Аркадьевича сигнала к началу, и он, поправив пальцем очки, обводит лица коллег веселым взглядом и спрашивает:

– Ну, что? Все готовы?

– Да, – едва ли не хором отвечают ему коллеги.

И он переводит взгляд на лаборанта Непряжскую и говорит:

– Зиночка, вводите препарат.

– Хорошо, Валерий Аркадьевич!

Зиночка склоняется над обезьянкой и делает ей укол. Обезьянка издает недовольный сиплый возглас, но не кричит и не мечется, и Зиночка спокойно вводит препарат, затем вынимает иглу, быстро зажимает ранку на предплечье обезьяны ватой, кладет шприц в биксу и поворачивается к Старостину.

– Готово, Валерий Аркадьевич!

И он улыбается ей в ответ, хочет похвалить ее за то, что она так хорошо работала все эти полтора года, что у нее такое милое лицо, и такая волшебная улыбка (держа в уме, что минувшей ночью в гостиничном номере им было хорошо вместе, и она сказала ему, что любит его, и, вполне возможно, не врала) – и пока он собирается сказать все это, в лаборатории происходит что-то страшное.

Он видит, что что-то черное упало к его ногам и крутится на месте, и понимает вдруг, что это граната, прямо как в кино, и что сейчас она взорвется – но она не взрывается.

– Зиночка! – хрипло кричит он, глядя на испачканное кровью лицо Зиночки.

Потом он слышит грохот, и еще не понимая, что это выстрелы, поднимается на ноги, поворачивается к двери и видит людей в черных масках, и люди эти держат в руках автоматы, и стволы автоматов подергиваются, и грохот, оглушительный грохот не смолкает, а превращается в странный гул. Время словно замедляет свой ход, превращается в вязкую, тягучую субстанцию. И тогда Валерий Аркадьевич, почти не осознавая, что делает, оглохший от гула, снова наклоняется, подбирает с пола неразорвавшуюся гранату, размахивается и швыряет ее к двери, туда, где стоят люди в черных масках, сжимающие в руках рявкающие, как адские псы, автоматы.

А потом лаборатория снова вздрагивает, и все тонет в облаке пыли, штукатурки и кусков арматуры. И Старостин, повернувшись к столу, берет с него кожаный холдер с пробирками и шприцем, поворачивается к окну, и тут время снова начинает течь быстро. И даже быстрее, чем раньше. Не чувствуя под собою ног, Старостин подбегает к окну, распахивает его, забирается на подоконник, а потом прыгает вниз, со второго этажа. Приземляется на куст акации, падает, крича от боли, но поднимается на ноги и, пошатываясь, как пьяный, бежит прочь от лаборатории.

…И вот он уже здесь. Живой и невредимый, если не считать вывихнутой лодыжки и нескольких ссадин, заклеенных пластырем телесного цвета. Он жив, а Зиночка Непряжская и Митя Старовойтов мертвы, и у Зиночки нет лица, и самой ее, конечно, уже нет, даже тела, наверное, не осталось. Люди в черных масках уничтожили, утилизовали все – тела, препараты, трупы обезьян, документацию, его личный журнал наблюдений…

Пораженный это мыслью, Валерий Аркадьевич резко останавливается.

«Что же делать дальше?» – думает он. И спрашивает себя вслух, с ужасом, горечью и досадой в голосе:

– Что же делать дальше?

И вдруг испытывает острое чувство чужого присутствия. И… уже понимает, что за ним наблюдают. Он и бежит к углу дома, надеясь успеть свернуть в переулок, где его ждет взятая напрокат машина, бежевая «Мазда-СХ5». Только бы успеть… Только бы успеть!

Что-то обжигает левое ухо профессора Старостина, но он не останавливается – он бежит.

* * *

– Имя-фамилия-отчество?

– Рита Суханкина. По отчеству Алексеевна.

Лидия, веснушчатая тридцатипятилетняя толстуха в броской одежде и ярко накрашенными губами, медленно вписала все это в формуляр.

– Сколько лет?

– Тридцать два.

Толстуха вписала и это. Затем подняла бульдожью голову и, строго посмотрев на Риту, спросила:

– Резюме у тебя есть?

Рита непонимающе округлила глаза:

– Чего?

Лида фыркнула:

– Расслабься, я шучу. Шваброй и тряпкой владеешь на профессиональном уровне?

– Э-э… полы мыть умею, – не сразу сообразила Рита. – Я работала санитаркой и еще…

– Полезный навык, – кивнула Лида, не дослушав. – В общем, так. Работать будешь по графику двое суток через двое. Зарплата – двенадцать тысяч. Выплата два раза в месяц, пятого и двадцать пятого. Устраивает?

– Да! – поспешно кивнула Рита.

– Твоя каптерка за стеной. Надевай халат, бери швабру, тряпку, ведро и дуй в туалет. Туалет на этом же этаже, слева по коридору, там найдешь.

…Полчаса спустя Рита, одетая в синий халат, стояла со шваброй в руках перед дверью мужского туалета. Вид у нее был растерянный.

– Ты чего стоишь? – услышала она голос Лиды.

Рита обернулась. Толстуха, грозно уткнув руки в бока, стояла перед ней.

– Так это… – Рита растерянно повела плечами. – Там люди.

– Где там?

– В туалете.

– Они тебе что, мешают?

– Нет, но… – Рита смутилась. – Они же мужчины.

Лида усмехнулась, раздвинув уголками накрашенных губ толстые розовые щеки.

– А ты чего ждала? Что там обезьяны будут?

– Я думала, надо закрыть туалет на санитарную пятиминутку, – сказала Рита. – Мы так делали.

– Закрыть? – удивилась Лида. – Зачем? Стесняешься, что ли?

Рита не ответила, лишь снова неловко повела плечами. Лида хмыкнула.

– Зря. Мужики тебя даже не заметят. Они ж тут все богатеи.

– Но я-то их замечу, – смущенно сказала Рита.

Лида пристально посмотрела на нее и сказала:

– Туалет мы закрывать не будем. Хочешь у нас работать – иди и драй полы. Не хочешь – ищи себе другую работу. Андерстенд?

– Чего?

– Я говорю: поняла?

– Да.

– Ну, шуруй. И ведро не забудь.

Рита вздохнула, затем подняла с пола ведро и двинулась к двери туалета, на которой красовался мужской силуэт.

Входя в туалет, она чуть не наткнулась на пожилого мужчину в костюме, который вышел ей навстречу. Рита испуганно и виновато посторонилась, но мужчина даже не взглянул на нее. Похоже, Лида была права, и он ее просто не заметил, как не замечают какой-нибудь предмет.

Войдя, наконец, в туалет, Рита ошеломленно огляделась. Туалет показался ей похожим на дворец. Стены были отделаны панелями из полированного черного мрамора, и на стенах этих висели небольшие светильники, сделанные, казалось, из чистейшего золота.

За спиной у Риты щелкнула, открываясь, дверь. Рита тут же склонилась и принялась натирать шваброй сверкающий мраморный пол.

В туалет вошел мужчина в темно-синем костюме, светлой рубашке и красном галстуке. У него были острые плечи, острые скулы, и сам он был какой-то худощавый и угловатый. Лицо его, симпатичное, загорелое, было каким-то задумчивым или даже слегка расстроенным. Темные волосы у него на голове были слегка растрепаны, но Рита знала, что это не от неухоженности, а просто мода такая.

Он прошел мимо притихшей Риты, не заметив ее. Встал возле писсуара. Рита отвернулась. В эту секунду в туалет вошел еще один мужчина. Этот был высокий, лощеный и красивый, как киноартист. Светлые волосы острижены под гребенку, прямо как у Ритиного мужа, но тоже почему-то выглядят модно и по-городскому.

– Не помешаю? – шутливо спросил лощеный у угловатого, становясь у соседнего писсуара.

– Пристраивайся, – усмехнулся угловатый.

Рита стала усердно тереть пол шваброй, чтобы ее не обвинили в лентяйстве.

– Старик требует «прогноз» к завтрашнему вечеру, – сказал лощеный.

– Требует, так сделай, – отозвался угловатый и задумчивый. – И не тяни с этим, а то Беклищев вставит тебе дюжину пистонов в зад и подожжет фитиль.

Лощеный растянул губы в улыбке.

– Ничего, успею. Если все получится, слетаю на Мальдивы, – мечтательно проговорил он. – Деньков на пять-шесть. Возьму с собой пару девочек из «Элит-Эскорта» с сисьманами пятого размера. Буду пять дней трахаться и бухать, бухать и трахаться!

– Смотри не надорвись!

Угловатый застегнул брюки и зашагал к умывальникам.

– Ты меня плохо знаешь, – весело сказал ему вслед лощеный.

Рите показалось, что угловатый бросил на нее взгляд, и, стараясь не сплоховать, она принялась тереть пол еще усерднее, но чересчур этим увлеклась и случайно задела шваброй ботинок лощеного.

Тот глянул на Риту через плечо и небрежно проговорил:

– Смотри, куда идешь, дура.

– Я смотрю, – буркнула Рита в ответ.

Не нужно было этого говорить, не нужно было вообще ничего говорить, но вырвалось само собой.

– Что? – удивленно приподнял брови лощеный.

А затем повернулся к Рите и, насмешливо глядя на ее растерянное лицо, пустил струю мочи прямо ей на туфли. Рита вскрикнула и отскочила. Лощеный тип засмеялся, спрятал свое хозяйство в брюки, застегнул молнию и, не обращая на Риту больше никакого внимания, пошел мыть руки.

Рита стояла на месте, оцепеневшая, с раскрытым от изумления и обиды ртом, стояла так до тех пор, пока дверь туалета не хлопнула, закрываясь за лощеным (угловатый покинул туалет раньше), и пока она не осталась одна.

Рита посмотрела на свои туфли. Они были мокрые. Рита скривилась от отвращения, прислонила швабру к стене и быстро прошла к раковине умывальника. Оторвала кусок бумажного полотенца, смочила его под краном и быстро протерла туфли, стараясь успокоиться.

Обижаться на лощеного придурка, конечно, не стоило. Для него она не была женщиной. Для него она даже человеком не была. Кем же она для него была? Вещью, предметом, вот чем! Вроде ведра или тряпки.

Рита почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы. Она помыла руки, снова стараясь успокоиться.

Ладно. Ничего. Главное, у нее есть работа. Надо работать и помалкивать. В конце концов, она сама виновата. Ведь это она задела шваброй ботинок того богатенького зассанца. Найдя определение лощеному, Рита немного успокоилась. Зассанец он и есть зассанец, что с него взять.

И тут она вдруг ни с того ни с сего вспомнила своего Николая. Примерно неделю назад он сидел на своем диване с тремя собутыльниками, которые выглядели как полные бродяги, а она, согнувшись в три погибели, вытирала тряпкой пивную лужу с пола. Коля отпил пива из бутылки, рыгнул и сказал:

– Три сильнее, дура. Может, жир с задницы растрясешь.

Друзья Коли засмеялись, но один из них за нее заступился.

– Чего ты ее обижаешь, Коль? – сказал он. – Твоя Ритка хорошая баба. Видел бы ты мою выдру. Чуть что не по ней, тут же за скалку хватается! На Крещение, когда мы с мужиками на работе чутка дерябнули – ну, перед тем, как в прорубь залезть, – так эта стерва мне потом чуть башку своей скалкой не проломила! А Ритка у тебя тихая. Живи да радуйся.

– И что мне с того, что она тихая?! Она ж тупая, как пробка. Мне с ней и поговорить-то не о чем.

– А чего тебе с ней говорить? – возразил дружок-хохотун. – Говори с нами. А с женой не говорить надо, с ней надо спать!

Друзья-собутыльники засмеялись, а на глазах у Риты блеснули слезы.

– Коль, зачем ты меня поносишь перед чужими-то? – тихо сказала она.

Николай небрежно и презрительно кивнул на нее головой.

– Слыхали, мужики? «Коль, зачем ты меня поносишь», – передразнил он. И, зыркнув на Риту яростным взглядом, приказал: – Слушай, не доводи до греха, смойся в другую комнату, пока промеж глаз не засветил!

…Рита качнула головой, прогоняя неприятное воспоминание. И приказала себе больше не думать о муже. И не обращать внимание на гадов, которые поливают ее грязью. Не для того она приехала в большой город, сбежав от алкоголика-мужа, чтобы разводить нюни и нянчиться со своими обидами. Рита вернулась к швабре и продолжила работу, решив впредь быть осторожнее и больше не нарываться на неприятности.