17

Сердце Тухли обратилось в камень. Ни жалости, ни раскаяния. Пусть будет стыдно тому, кто виноват. Он оделся во всё лучшее, что нашёл в платяном шкафу Ванзарова, натянул своё пальтишко ещё приличного вида и модный котелок – память семейной жизни и забот жены.

Полный решимости, Тухля спустился с лестницы. Вышел из дома и перешёл улицу, чуть не попав под несущуюся пролётку, однако не испугался. Но стоило ему подойти к витым воротам Юсупова сада, решимость покинула его.

Над опорами ворот гордо реяли флаги – флаг Общества любителей бега на коньках с крылатым коньком и трёхцветный государственный. За воротами виднелась чёрная шинель швейцара с золотым шитьём на отворотах. Её владелец с окладистой бородой и фуражкой с крылатым коньком на тулье казался маршалом коньковых войск.

На пруду пятеро садовых работников в валенках и чистых полотняных фартуках заливали лёд из огромных леек, будто грядки поливали. Струи воды почти смыли вензель, от него еле угадывались верхушка «I» и острые уголки «М». Величественная картина. Сердце Тухли дрогнуло заячьим хвостиком. Обман раскроется, ему скажут: «Да какой вы Ванзаров, посмотрите на себя! Ванзарова мы знаем, он орёл, герой. А вы кто? Тухля, одним словом».

Как известно, римляне презирали трусость. Шли на кинжалы друзей с гордо поднятой головой. Тухля был истинным римлянином. Не по рождению, по духу. Как он считал. И подошёл к воротам. Оглядев его с ног до головы, швейцар вынес не лучшее мнение. Открывать не поспешил.

– Что вам угодно? – спросил он строго. Как бродягу.

Тухля пожалел, что он римлянин. В душе. А тут ещё городовой на углу улиц глянул как-то подозрительно. Да ещё ворона закаркала. Ну всё, конец, сейчас разоблачат, позора не миновать… Немного дрожащей рукой он предъявил гостевой билет.

Внимательно рассмотрев пригласительный билет, швейцар поклонился и даже приложил ладонь к фуражке.

– Добро пожаловать, господин Ванзаров, на каток Юсупова сада.

– Благодарю, – ответил Тухля, подражая манере друга. Страх держал холодными лапками.

– Извольте пройти к главному павильону. – Швейцар указал на длинное одноэтажное строение, поставленное на берегу пруда. – Господин распорядитель всё покажет. Приятного катания…

– Благодарю, любезный. – Тухля ощутил, как окрепла гордость римлянина. Надо бы швейцару на чай дать, да только нечем. Он ограничился поклоном.

Каток пустовал. Раза два поскользнувшись на утоптанной дорожке, Тухля добрался до павильона. Ступив на деревянный наст, испытал облегчение и вошёл в гостевые сени. Из-за конторки поднялся моложавый господин приятной наружности, модно одетый, с модно завитыми усиками. Окинул Тухлю оценивающим взглядом. К счастью, Тухля не знал, что о нём подумали. Гордость римлянина могла сникнуть.

– Чем могу служить?

Тухля бесстрашно вручил гостевой билет и добавил:

– Я тут впервые…

Распорядитель изучил билет, будто убеждаясь, что не фальшивка, даже не поленился раскрыть. Он наградил гостя самой приветливой улыбкой:

– Господин Ванзаров…

Тухлю передёрнуло, он затравленно огляделся.

– А? Где? Ах, да… Это я… да… – сам же подумал: «Как тяжко жить под чужим именем».

– Господин Ванзаров, – повторил распорядитель, всё ещё протягивая билет. – Рады приветствовать на катке Общества. Я распорядитель, Иволгин Николай Иванович. Всегда к вашим услугам.

– Благодарю. – Тухля овладел собой, насколько это вообще возможно, и забрал билет. – Уже можно кататься?

Наивности можно было умилиться. Иволгин и бровью не повёл:

– Придётся немного подождать, только лёд залили. Вы у нас сегодня первый посетитель. Позвольте познакомить с правилами катка…

Иволгин сообщил, что каток открыт с десяти утра до десяти вечера все дни недели, когда поднят флаг с крылатым коньком над воротами. Если флаг не поднят, кататься нельзя. В первую очередь по причине тёплой погоды и состояния льда. Тут он добавил, что нынешний сезон неудачный: минувшая зима запоздалая и неблагоприятная. Кататься смогли только с 27-го.

Тухля искренно посочувствовал: сам измучился безо льда.

Распорядитель продолжил. Пригласительный билет не может быть передан другому лицу. Совершивший такой поступок гость навсегда лишается права посещать каток. Тухля выразил глубокое одобрение. На этом правила не закончились.

Оказывается, гостям нельзя бросать на лёд окурки, спички, мусор – для предупреждения несчастных случаев. Вход в дамские комнаты мужчинам воспрещается. Не на коньках ходить по льду запрещается. Провожатых слуг надо оставлять в передней павильона. Нянюшки с маленькими детьми на лёд не допускаются. Музыкальные дни, когда играет духовой оркестр: четверг, суббота, воскресенье. Гостевой билет на особые мероприятия Общества на катке недействителен.

Тухля невольно подумал, что в царском дворце правила проще.

– Господин Ванзаров…

– А? Где? – Тухля выскочил из своих мыслей.

– При вас имеются коньки? – спросил Иволгин ласково.

– Оставил дома… Сегодня… Спешил…

– Гости часто забывают, особенно в первый раз. Одну минутку…

Распорядитель вошёл в чуланчик, который находился за его конторкой, и вернулся с парой ботинок с прикрученными коньками. Тухля понял, что ему придётся встать на узкие металлические полоски с острыми как бритва лезвиями. Стоять. И даже прокатиться. Какой ужас…

– Полагаю, ваш размер, господин Ванзаров.

Тухля обречённо взял ботинки. Тяжёлые.

– Мужские комнаты для переодевания направо. – Ему указали.

– Да, да… Благодарю… Я только… Немного прогуляюсь… Осмотрюсь… Тут у вас…

– Как вам угодно.

Иволгин счёл свои обязанности исполненными, вернулся за конторку. Тухля оставил ботинки на ближайшем стуле. Выйдя из павильона, он принял независимый вид и направился по снежной тропинке, огибавшей пруд. Со стороны могло казаться, что господин совершает моцион. Тухля знал: это позорное бегство. Римлянин испугался, римлянин отступил. И отступал всё дальше. Не находя сил встать на коньки.

Он шёл, пока не оказался на дальнем берегу пруда напротив островка, на котором виднелись остатки разрушенного снежного городка. Прибежала чёрная кудлатая дворняга, повиляла хвостом, села на задние лапы, издав жалобный вой.

– Пшла вон! – буркнул Тухля с горя. Некогда зверей утешать, его бы кто утешил. Собачка поплелась прочь.

Тухля понял, что покинет каток, как эта собачка: с позором. Хуже другое: что сказать Ванзарову? Ну, положит билет дома, будто не трогал. Придёт Пухля на каток, тут ему говорят: «Вы какому жулику билет передали? Правила нарушили? Ах вот как? Вам отныне запрещён вход на каток! Пшёл вон!» После такого Ванзаров погонит с квартиры. Катастрофа…

Тухля бросил прощальный взгляд на павильон. Невдалеке от него распорядитель слушал барышню в сером полушубке, послушно кивая. Она явно отдавала распоряжения.

Глаза не обманывали – это она! Сердце Тухли издало радостный клич. Он вспомнил, ради чего обокрал друга. Ну конечно, всё ради неё! Невероятной, чудесной, волшебной! Ради неё надо на коньки встать.

Барышня сказала что-то, распорядитель поклонился, она быстрым шагом направилась к воротам. Тухля не знал, что делать: учиться кататься? Последовать за ней?

И он выбрал.

Тухля очень спешил. Когда выскочил за ворота, пролётка с барышней удалялась. Быть может, навсегда.

– Извозчик! – закричал Тухля, как цезарь, который требует коня и готов отдать за него полцарства.

Откуда ни возьмись подъехала пролётка. Тухля взлетел орлом, плюхнулся на диванчик и приказал: «Вон за той пролёткой!» Он не знал, есть ли у него хоть копейка. Это неважно. Тухля пустился в погоню за счастьем.

18

Швейцар у ворот Юсупова сада оказался упрямым, как несмазанные петли. Зелёная книжечка Департамента полиции не произвела на него впечатления. Как и помощник пристава. Он заявил, что у них порядок, воскресное катание, играет духовой оркестр, посторонних пускать не велено. Трудно сказать, изучил швейцар законы или крепко держался за место, но формально был прав: полиция не имела права входить без существенной причины. А причины не имелось: известно, что Куртиц-младший умер самостоятельно.

Ванзаров мог поднять и переставить швейцара в сторонку, как кадку с пальмой. Но такой поступок разрушил бы в глазах Бранда светлый образ сыска. А это всегда успеется. Ванзаров попросил швейцара вызвать распорядителя. Страж дверей отправился в глубины сада. Вскоре он вернулся, сопровождая моложавого господина. Мгновенный портрет указал: распорядитель не старше двадцати трёх, выдержан, спокоен, уверенный, не лакействует, держит себя с достоинством, играет джентльмена в английском стиле, в драке сломан нос, носит модное пальто, перчатки тонкой кожи и заколку в галстуке с крылатым коньком. Не женат.

– Добрый день, господин Бранд, – сказал он. – Мы полицию не вызывали.

Поручик собирался доказать, кто главный, но не успел.

– У нас личное указание от Фёдора Павловича Куртица проверить некоторые обстоятельства вчерашнего случая, – ответил Ванзаров.

Распорядитель приказал швейцару открыть калитку, поклонился и представился незнакомому господину.

– С кем имею честь? – спросил он. Когда узнал, с кем имеет, выразил удовольствие: – Сегодня утром ваш брат, господин Ванзаров, посетил нас. Приятный господин, похожий на вас.

Иволгин сделал неудачный комплимент: Борис Георгиевич похож на младшего брата чуть меньше, чем павлин на ворона. Не стоило углубляться в эту скользкую тему.

– Что именно хочет проверить Фёдор Павлович?

Бранд опять не успел вставить слово.

– Каток находится под вашим присмотром, господин Иволгин?

Распорядитель согласно кивнул:

– Слежу за порядком. Чтобы члены общества и наши гости чувствовали себя как дома. За исключением вчерашнего несчастья, происшествий у нас не бывало. Не так ли, господин Бранд?

Помощник пристава многозначительно хмыкнул.

– Что вам известно о вчерашнем случае?

Вопрос чиновника сыска показался странным. Иволгин немного замешкался.

– То же, что и всем, – наконец ответил он. – Наш милый Иван Фёдорович умер на катке. Полиция установила смерть от естественной причины. Наверное, сердце остановилось. Огромное несчастье и потеря для фигурного катания. Иван Фёдорович, как все полагали, должен был взять первый приз на состязаниях, что начнутся завтра.

– Случилось нечто иное, – сказал Ванзаров, следя за лицом Иволгина.

Брови его только чуть дрогнули.

– Неужели? – спросил он, понизив голос.

– Проводится розыск по убийству Ивана Куртица. Сведения строго конфиденциальные. Вам понятно, что это значит?

Как ни старался Иволгин казаться джентльменом, новость сломила невозмутимость.

– Вот как, – растерянно проговорил он. – Вот, значит, как… Бедный Ваня, простите, Иван Фёдорович. Но как это возможно, господа?

Бранд оставил попытки войти в разговор.

– Выясним, – ответил Ванзаров.

Снизу каток был красивее, чем из его окна: зеркало льда в кружевах снега. По зеркалу скользят дамы с кавалерами. Кажется, в таком волшебном месте нельзя помыслить о смерти, бедах и прочей чепухе.

Иволгин овладел собой, одёрнул пальто, как солдат оправляет шинель перед боем:

– Господа, располагайте мной. Полностью к вашим услугам.

– Благодарю. Иван Куртиц был вашим другом?

Распорядитель позволил себе печальную улыбку:

– Я наёмный сотрудник катка. Иван – сын члена правления Общества. У нас были добрые отношения, насколько позволительно. Иван Фёдорович никогда не показывал верховенства.

– У него были враги?

– Невозможно представить. Иван со всеми был дружен, никому не делал зла. Исключительной доброты человек.

– Кто мог завидовать его спортивным достижениям?

Иволгин смущённо кашлянул:

– Достижения были впереди. Иван Фёдорович обладал несомненным талантом к фигурному катанию, но призов ещё не брал. Его победу ожидали на ближайшем состязании.

– Что происходило вчера?

– Ничего особенного. – Иволгин чуть заметно пожал плечами. – Иван появился довольно внезапно…

– Прошу пояснить, – перебил Ванзаров.

– С отцом, господином Куртицем, он отбыл в Москву в десятых числах января, точнее не помню. Фёдор Павлович вернулся, Иван остался готовиться к выступлению на московских состязаниях, как нам было сказано. И вдруг появился.

– В чём причина?

Распорядитель только развёл руками:

– Простите, мне не докладывали. Иван был весел, шутил, в отличном настроении.

– С кем общался до выхода на лёд?

Вопрос вызвал затруднение:

– Прошу прощения, точно не помню, кто-то из членов Общества был в павильоне… Поздоровался, пошёл переодеваться.

– Постарайтесь вспомнить, господин Иволгин, с кем общался Иван Фёдорович.

– Да… позвольте. – Распорядитель задумался. – Протасов был, Картозин был. Возможно, кого-то не заметил.

– Кто эти господа?

– Конькобежцы нашего общества. Готовились выйти на лёд.

– Где Иван переодевался?

– В личной комнате господина Куртица, – Иволгин указал на павильон. – Такие предоставлены самым уважаемым членам правления Общества. Господин Куртиц разрешает пользоваться сыновьям. Я выдал Ивану ключ.

– Дальше…

– Собственно, всё. Иван в костюме для состязаний вышел на лёд.

– С кем он катался?

Иволгин позволил себе многозначительную улыбку:

– Мадемуазель Гостомыслова из Москвы. У нас по пригласительному билету Общества. Барышня первый раз на нашем льду, произвела впечатление.

– Иван Фёдорович с ней знаком?

– Вероятно. Они же совместно катались.

На веранде павильона поднимался дымок самовара, вазочки с вареньем поблёскивают хрусталём, закуски не разглядеть.

– Он перекусил перед выходом на лёд? Выпил чаю или чего-то крепкого?

Вопрос полицейского мог вызвать улыбку. Иволгин не позволил себе вольность:

– Иван Фёдорович – опытнейший конькобежец. Перед катанием приём пищи нежелателен.

– Кто сопровождал мадемуазель Гостомыслову?

– Мадемуазель пришла на каток самостоятельно.

– Проводите нас в комнату для переодевания.

Колебания были недолгими. Иволгин предложил следовать к павильону, спускавшемуся пологими ступеньками ко льду.

Середину деревянного дома занимал не слишком просторный холл с конторкой. В обе стороны расходились коридоры с шеренгами закрытых дверей. Из ящичка, что висел на стене за конторкой, Иволгин взял ключ, провёл в левый коридор, остановился у двери с номером 10, отпер замок и почтительно распахнул створку.

Комната оказалась шириной с кладовку. Несмотря на тесноту, в ней имелись электрическая лампочка, вешалка, полочка для мелких вещей, круглый столик-консоль, небольшая тумбочка и стул на потёртом коврике. Всё для удобства конькобежцев. С крючков свисали пальто на меху, пиджак и брюки на подтяжках. Под ними ждали добротные ботинки на толстой подошве. В угол комнатки уткнулся ком упаковочной бумаги с разорванной верёвкой.

– В этом был упакован костюм Куртица? – спросил Ванзаров, поднимая и разворачивая ком. Бумага плотная, новая, пахнет глажкой.

– Совершенно верно, – ответил распорядитель.

Он был невозмутим. Терпеливо смотрел, как сыщик обшаривает карманы пальто и одежды.

– Сергей Николаевич, проверьте тумбочку. – Ванзаров посторонился, пропуская Бранда, чтобы тот не стоял без дела.

– Есть проверить. – Бранд деловито вошёл, наклонился и распахнул дверцу. – Тут стопка тёплых носков и кильсонов.

– Господа, это личные вещи Фёдора Павловича! – не удержался Иволгин. – Проявите уважение.

Бранд готов был перевернуть тумбочку, но Ванзаров дал знак не усердствовать.

– Иван Фёдорович часто здесь переодевался?

– Всегда. Господин Куртиц теперь редко выходит на лёд.

– Со вчерашнего дня кто-нибудь открывал?

Иволгин выразил крайнюю печаль:

– До того ли Фёдору Павловичу было?

Ванзаров приказал запереть дверь, нашёл в кармане пальто восковый катыш, размял, вдавил в стык дверного косяка, разгладил большим пальцем и процарапал ногтем букву «V».

– Комната опечатана сыскной полицией, – сообщил он. – Нарушивший печать будет отвечать перед судом. Касается господина Куртица тоже.

Распорядитель безропотно принял условия. Под суд он явно не собирался.

– Господа, прошу извинить, вынужден вас оставить. Сегодня тренировочные забеги на скорость у конькобежцев, надо отдать распоряжения.

– Где проживает мадемуазель Гостомыслова? – спросил Ванзаров.

– В гостинице Андреева, напротив через дорогу. – Иволгин поклонился и отправился хлопотать. Без хозяйской руки работники всё сделают наперекосяк.

Из павильона Ванзаров с Брандом вышли на заснеженный пригорок, что спускался к берегу пруда.

– Что нашли, Родион Георгиевич? – выпалил поручик.

Ему был показан билет: поезд из Москвы отправлялся вечером 29 января, в пятницу.

– Иван Куртиц приехал в восемь часов в субботу, около девяти был в гостинице.

– И сразу побежал на лёд, – заключил Бранд.

– Не сразу. Что-то делал не менее трёх часов.

– Да хоть сел завтракать.

– Конькобежец перед катанием не станет есть.

– В номере с дороги отдохнул. Вздремнул – и на каток. Не терпелось покататься. На таком катке. Как его понимаю…

– Кататься можно и в Москве, – ответил Ванзаров. Он смотрел на лёд, где не осталось и следа от утреннего вензеля.

– Кроме билета, ничего? – спросил Бранд.