Не испрашивать указаний Ду Цзюаньхун не может, она и сама понимает, что я наверняка дам согласие. То, что она знает, это еще пустяки, ей все это уладить – раз плюнуть. Но указания, похоже, необходимы, потому что она привыкла испытывать после них уверенность в себе и радость, это особенность людей, работающих под чьим-то руководством. Лишь бы все сложилось без ущерба для интересов компании и я остался доволен. Вопрос вообще-то по части моего зама Хэ Жэньцзи, но пусть занимается, если хочет!

В спальню я вошел, так и не помывшись: с утра принял душ в гостинице в Гуанчжоу и после часового перелета не такой уж грязный. Забрался в кровать, с величайшим терпением обнял Наньлань, прижал к себе и больше не шелохнулся. Некоторым неймется, стоит им забраться в кровать, но я не из таких, хотя желание бурлило вовсю. Наньлань принялась легонько поглаживать мне грудь, ее маленькая нежная ручка походила на чистый, неторопливо бегущий в горах ручеек, и от этого кристально чистого потока во всем теле разливалась радость. Вода прозрачна и чиста, кажется, она овладела всем телом. Становится немного стыдно – и из-за того, что обладаешь этой водой, и от бесконечного возбуждения. Наньлань приникла головой к моей груди, словно пытающаяся спрятаться птичка.

На мои ласки она реагировала необузданно, как водопад, и, будь я даже утесом, нависающим над бездонной пропастью, она и то могла легко перевалить через меня, чтобы разлететься прекрасными белоснежными цветами. Распускались они безоглядно, каждый со своим характером, формой и даже дикостью. Потом все эти цветы, конечно, понемногу собирались в бледно-розовый румянец. После любви женское лицо всегда такое, но у этой милашки цветочки распускались не на всем лице, стремительно покрывались розоватостью лишь щеки. Словно много белого и мало красного на белокожем нежном личике, и эти два цвета прелестным образом отражаются один в другом не на бесценном свитке художника, а в моих объятиях. Именно по этой причине я уже много лет не завожу другую.

Приняв душ, ложусь в постель отдохнуть, а Наньлань сворачивается, как кошка, рядом. Если уж на то пошло, можно было бы провести здесь пару ночей, но в конце концов решаю отправиться к жене. Укрепил меня в этом намерении нежный шепот Наньлань. Забравшись на кровать, она кладет руку мне на грудь. Когда она приникает ртом к моему уху, я еще думаю, что она хочет сказать, как тосковала эти десять с лишним дней разлуки. Но от ее мягких и нежных слов вдруг становится не по себе. Оказывается, она хочет работать в компании, хотя бы в филиале, неважно.

– Ты малышку Ду видела? – спрашиваю.

– Нет.

– У тебя и машина есть, – продолжаю я, – и загородный дом, и деньги – какая еще работа?

– А эта барышня Ду – вон какая красивая. – Сказала и, утрируя, прикрыла рот рукой с такой непосредственностью, будто солгала.

Обычно я под такую наивность подстраиваюсь, но сейчас это не пройдет. Опять собралась на работу в компанию. Но у меня свои принципы, даже жена не может принимать участие в делах компании, не говоря уж о любовнице. Я еще не настолько глуп, чтобы не остаться верным принципам, а в этом уж никак не пойду на попятный, и это доставляет большое наслаждение. Как в этой поездке в Гуанчжоу, я хоть принял от противоположной стороны «ловушку с красавицей», но того, о чем мечтали, они так и не добились. Еще в армии за свой знак, Змея, и конопушки я получил прозвище Кобра, однополчане говорили, что яда во мне тоже хватает. На этот раз мой визави на переговорах не был Кроликом, а я не был его естественным врагом, против которого ему не устоять. Но вели они себя в основном как кролики, и если пару-тройку раз не задали стрекача, то ядом моим отравились и, одурманенные, выложили свой последний козырь. После этого я, конечно, не мог, как в бою на защите родных рубежей, противопоставить им весь набор коварных и безжалостных средств противостояния врагу, а широким жестом предоставил им выгоды, которые они и так должны были получить. Заниматься бизнесом – это тебе не воевать, где сражаются не на жизнь, а на смерть. В бизнесе нужно сосуществовать.

Дело свое я начал десять с лишним лет назад, взяв в кредит пять тысяч юаней, но на сегодняшние масштабы смог выйти не только благодаря удаче. В большей мере я опирался на свой ум. Наньлань тогда была «ловушкой с красавицей», которую я сам себе поставил. В эту ловушку, мать его, я и угодил, но в меру. Я наблюдал, как она выжидающе смотрит на меня, от раздражения внутри поднимался гнев, но внешне это никак не проявлялось.

– Потом подумаю, – бросил я.

Немного яда выплеснулось, понятно, что просто так оставить это невозможно, хотелось дать ей почувствовать, что такое тоже может быть. Раз уж яд выплеснулся, пусть струхнет немного. Сказал пару якобы нежных, но скорее ядовитых слов, вышел, сел в «мерседес» и поехал к жене. Причин уехать от Наньлань было более чем достаточно, повидался с ней, теперь надо повидаться с женой. Она получает такое высокое вознаграждение, что ей ничего не остается, как только отпустить меня. Вообще-то, не заговори она о работе в компании, могла бы получить еще более высокую награду, ведь моим козырем было намерение остаться у нее на пару дней. Эта женщина так и не увидела, в чем мой козырь, она и правда простовата, причем настолько, что и радоваться некому. Слишком тороплива. Если бы, оставив меня на несколько дней, она забывала обо всем на свете, то, возможно, давно была бы не любовницей. Простота эта – ее слабое место, но по этой причине она и смогла оставаться со мной так долго. Женщина, не выказывающая мужчине своих притязаний, очень опасна. Никогда не говорить напрямую о замужестве, твердить лишь о почтительной преданности – такое не удавалось многим великим женщинам на свете, и мне в любовницы такие никак не годятся.

2

Бриллиантовому ожерелью жена очень обрадовалась. Она, конечно, не знала, что вообще-то я хотел подарить его Наньлань. Та тоже не могла знать, что в тот день из-за болтливости лишилась ожерелья стоимостью несколько десятков тысяч юаней. Жена восемнадцать нарядов при мне перемерила, чтобы я сказал, который больше подходит ожерелью. Больше смотреть не хотелось, но она была настолько увлечена, что эта цифра восемнадцать запала в память. Даром что я все восемнадцать раз говорил «подходит», она так и не поверила. А на самом деле я говорил чистую правду, потому что она занимается танцами, фигура у нее исключительная, и все наряды сидят так, что придраться просто не к чему. Жена у меня из тех, с кем можно сладить: сказал пару слов – и выставил. Не раз задумывался: вот танцы, ведь развивают руки и ноги, почему же мозги не развиваются? Дела она ведет успешно, к тому же у нее еще одно достоинство – постоянное стремление к самосовершенствованию, да и моим деньгам она никогда не придавала большого значения.

Когда мы поженились, она была побогаче, поэтому я никогда не собирался расставаться с ней, только она могла меня бросить. Однако с ней не хочется пытаться поладить способами, которые я применяю к другим. Таких, кого надобно поставить на место, у меня немало, среди них даже любезная сердцу Наньлань. А вот жену хочется рассматривать как самую тихую, безмятежную заводь, уголок, где можно отдохнуть душой. Хотя вот такими пустяками она докучает. На кой мне в самом деле все эти примерки нарядов к ожерелью? Главное – она моя жена, а хорош первый брак или не очень, в рамках семьи изменить это, тудыть его, никак невозможно. Для меня и для сына это реальность, которую тем более не изменишь. Даже если однажды развестись, все равно семья, и ничего не поделаешь, поэтому я никогда и не думал разводиться. Конечно, не размышлял я над этим не из-за того, что она оставалась в браке со мной в те времена, когда денег у нее было больше, верила в меня. Человеку с моим образом мыслей не по зубам такие обобщения: везет моей жене или она страдает, правильный она с самого начала сделала выбор или нет? – на такое и мудрецы не способны, а она тем более. Из-за этого я очень редко говорю ей неправду, хотя бы для того, чтобы не ранить ее душу. Одним словом, она на первом месте.

Некоторые мои поступки действительно задевают ее, но она не понимает, равносильно это обиде или нет, а я такими вот увертками успокаиваю себя, когда совесть из-за нее мучает. Выводы об этом своем душевном состоянии я делаю с помощью многих словес, даже формулирую как цитаты и указания, но полной четкости в этом достичь не удавалось. Потом, пройдя через многие испытания, я все же нашел одну формулировку, глубокое и многогранное речение из буддизма: «Вино и мясо минуют утробу, будда остается в сердце».

Нянька пошла провожать сына в школу. Я направился в ванную, сделав вид, что мне не терпится заняться любовью с женой, и та, похоже, очень обрадовалась. Она в этом плане очень неумудренная, хотя уже десять лет как мать. И тут – вот те на! – улегшись рядом, жена заявила:

– Ну не может быть, чтобы между тобой и Ду Цзюаньхун что-то было!

– Конечно, не было, – подтвердил я.

Она знала, что Ду Цзюаньхун очень способная и симпатичная, и тревожилась, что я, подобно хозяевам компаний из телесериалов, могу закрутить любовь с секретаршей. И отстала, только когда я поклялся, что это не так и что в противном случае я просто, мать его, пес. Потому что знала: я – почтительный сын, к матери питаю уважение, за нее выйду на поединок с любым противником, как бы он ни был силен. Это она ясно понимала, так что если я клянусь именем матери, тут уж никаких сомнений быть не может, не буду же я поминать доброе имя матери в связи с чем-то, за что не могу поручиться. Тут надо сказать спасибо этим сценаристам и режиссерам, они никогда не были в шкуре руководителей компании, но страсть как любят описывать их жизнь. Ведь откуда сомнения жены – из телесериалов, в которых жизнь руководителей отражена очень условно. Ну и прекрасно, я даже не надеюсь, что появятся хорошие, для того и угрохал столько денег на самый лучший домашний кинотеатр, чтобы жена могла побольше смотреть все эти глупости. Такие персонажи, как Наньлань, в них тоже, конечно, присутствуют, но у сценаристов, которые пишут эти роли, о боссах всегда все известно. В моем же случае о Наньлань не знают и приятели, даже самая приближенная ко мне Ду Цзюаньхун имеет о ней лишь смутное представление.

Жена собралась во дворец пионеров учить детей танцам. Я привык, что она такая: не насладилась со мной как следует и уже уходит. Даже в первые годы после женитьбы была помешана на работе. На самом деле это связано и со мной, потому что я тоже трудоголик. Первые годы после женитьбы совпали с первыми годами после создания компании, и за то, что компания шаг за шагом набирала силу, жене приходилось платить одиночеством. Так что ей тоже необходимо было в чем-то преуспеть. Не будь у нее дела, она, как некоторые молодые женщины, любительницы поскандалить, могла бы натворить такого, что потом и не расхлебаешь. Кроме выступлений в драмкружке и репетиций она за несколько сотен юаней в месяц еще ходила по выходным во дворец пионеров преподавать танцы. Иногда так и подмывает потехи ради сказать: «Надо же сколько ты зарабатываешь, мы каждый раз проституткам на чаевые больше даем». Но такие слова всякий раз застревают в горле и никогда не слетают с языка. Я понимаю, бросить такое – штука приятная, но ценой этому будет целая буря эмоций. Нет, я не настолько глуп: ляпнешь, отведешь душу, а получишь такое, что будешь ходить как мокрая курица.

Бывает, мне нравится раздражать язвительными словечками Нань-лань, а также близких, любящих меня друзей, нравится их бурный гнев, вызванный моими неоправданными действиями. Конечно, среди подчиненных не найдешь таких, кто осмелился бы на гневные изъявления. Их удел лишь терпеть.

Возможно, это потрясения боевые, а вот нужен ли мне психиатр, я не задумывался. Но я прошел через столько боев, что обыденность не по мне, я люблю, когда жизнь бурлит. Хоть и говорят, что рынок – все равно что поле битвы, для меня, бравого вояки, понюхавшего пороха в стольких боях, такое поле битвы все равно что детская забава, это меня не трогает. Если и случается воспрянуть духом, так это в минуты отдыха. Тогда меня волнуют фантазии, я представляю себя во главе непобедимой армии, а когда возбуждение проходит, разражаюсь про себя ругательствами. Мать их, эти атомные бомбы, водородные, все эти ракеты! С их появлением ну вот он я во главе отборных частей, а толку? Почитаешь про антикитайские выступления в Индонезии, про резню китайских иммигрантов, посмотришь, как янки бомбят наше посольство^[4], так хоть снова, мать его, в армию иди. Но выйдешь на улицу, глянешь по сторонам на распускающиеся цветы, на полных молодого задора детей и юношей, и все мысли тонут в красоте и свежести этого цветника. После трапезы и чая вспомнилось одно речение. Все эти атомные и водородные бомбы страшны, пока висят на бомбосбрасывателях. Если они будут сброшены, бояться уже будет некого. Вы, янки, можете уничтожить земной шар сто раз, а мы – один, ну и в чем разница? Ну превзошли вы нас, ну нет меня в живых, но и вас, янки, напугаем до полусмерти. Эта мысль заставила взбодриться, но потом снова стало скучно. Ну почему, ту-дыть его, не стал генералом, ведь правда, изначально и в мыслях не было блеснуть удалью.

Вот, мучимый такими мыслями, и извожу тех, кто рядом. О том, требуется ли тут вмешательство психиатра, я и впрямь не задумывался. Мне действительно нравится раздражать, но так, чтобы задеть за живое, невзирая на личные отношения. Как с непреходящими чувствами Наньлань: мне бы радоваться и по-доброму наслаждаться. Я же, напротив, в то время как она преданно и бесконечно любит, разрушаю этот мир, которого безумно взыскует каждый. «Ты это, мать его, брось, – говорю я. – Это ты-то меня любишь? Наверняка прикидываешься». Для Наньлань с ее прекрасными чувствами это жестокий удар. Смотрю, как она трепещет, этакий нежный цветок под порывом безжалостного ветра, и получаю удовольствие. Она, конечно, может, как говорится, считать, что «на востоке встает солнце, а с запада приходят дожди»^[5], повозмущаться и пококетничать. Когда она спешит объяснить, что на самом деле возмущена, я еще больше потешаюсь, чтобы человек понял, когда я гневаюсь или бешусь. Мне даже лень оценивать, настоящее это у нее или нет.

Но вот чтобы в насмешку бросить такое жене – нет, пусть эти слова в горле застрянут! Жена – это жена, совсем другое дело, ради нее я всегда должен чем-то жертвовать! К тому же от насылаемого женой дождя не промокнешь, ведь она единственная близкая женщина, а если единственная близкая женщина и окатит как из ведра, то надо и простужаться, и гробить здоровье.

Жена ушла. Ну а мне чем заняться? Если только заставить няньку подмести и без того вылизанный дом. Зашел в кабинет, почитал «Факты о разделе Китая великими державами», потравил душу. Сейчас нет таких дел и людей, которые могли бы взбудоражить меня, взволновать могут лишь тома военных анналов, в которых запечатлены наши сражения. Ну почему я, мать его, родился так поздно, ведь, живи я в те времена, наверняка смог бы изменить ход истории. Потерзавшись, порадовался жизни в годы, когда «китайский народ наконец поднялся»^[6], и в годы «весенних сказов»^[7]. Славное было время! Возбудился так, что просто светился от счастья, повернулся на бок, мать его, и стоило закрыть глаза, как тут же заснул.

3

Солнце встает рано. И люди спешат под его первыми лучами.

Такое оно и весной, его лучи словно сияют каким-то иным светом, заставляя смотреть на все другими глазами. Кто-то ощущает приход весны по раскатам весеннего грома, а я нет, я это чувствую по тому, как светит солнце. Весной его свет нежен, все предстает обновленным, моя машина мчится, душа распахивается, и хотя окна закрыты, я все же слышу, как разбивается о ветровое стекло свежий бодрящий ветерок вперемежку с прелестным солнечным светом.

В офисе тут и там расставлены свежие цветы, но радует не это, а то, что Ду Цзюаньхун выключила кондиционер, распахнула окно, впустив солнечные лучи, и помещение наполнила сама весна. Вот поэтому мне и нравится, что Ду Цзюаньхун распоряжается у меня в кабинете. Она прекрасно соображает, не то что остальные работники: понимает, что свежие цветы – еще не весна, они распускаются не всегда весной, лишь солнечные лучи говорят, вот она, весна, пришла. Усаживаюсь в свое директорское кресло и жду ее. Через несколько минут она может появиться, и эти несколько минут у меня самое спокойное время дня, когда я могу ни о чем не думать. Немного похоже на затишье перед боем. Разница между полем битвы и ареной рынка в том, что на поле битвы только враги, а на рынке – лишь соперники, с первыми это кровавая схватка, со вторыми – интеллектуальные игры.

– Не хочешь съездить посмотреть «Лаобинчэн», шеф? – Вошедшая Ду Цзюаньхун не направляется сразу к моему столу, а подходит с этими словами к окну в метре от меня.

Умеет же эта женщина выбирать позицию! Встала как раз там, где сияет солнечный свет, загородила его своим телом и ждет, пока я подниму голову, чтобы взглянуть на нее.

Я не тороплюсь, секунд через десять поднимаю голову, не поднимая век, но вижу чарующий солнечный свет на ее фигуре и очаровательную усмешку. Она понимает, что я смотрю на нее, и неторопливо приближается, как манекенщица. «Мать его, Ду Цзюаньхун, не устала еще кривляться?» – ругаюсь про себя. Но сколько бы я ни ругался про себя, на лице ничего не отражается. Уже привык к этим женским штучкам, когда они, не боясь надоесть, без устали кокетничают. Принимаю у нее список дел на сегодня и неспешно проглядываю, направляясь к стоящему у окна дивану, и только когда меня накрывает льющийся во все стороны солнечный свет, прочитываю: «09:00–10:00 – заседание совета директоров. В 12:00 обсуждение с начальником секретариата городской управы основной структуры производства экологически чистых продуктов, обед в ресторане “Уолл-стрит”. В 18:00 тайваньский коммерсант приглашает на ужин в ресторан “Красный терем”». Опять два застолья, от этой еды уже воротит!

– На ужин в восемнадцать не пойду. – С этими словами бросаю взгляд на наручные часы: ровно восемь тридцать.

– Управляющий Ван говорит, что этот тайваньский коммерсант господин Хуан настаивает на вашем присутствии, он уже провел несколько сделок с нашей ювелирной компанией Чжубао. По его словам, Хуан проявляет большой интерес к основной структуре производства экологически чистых продуктов и надеется на возможное сотрудничество с головной компанией.

– А ну-ка вызови мне сюда управляющего Вана. – Я яростно ткнул в телефон на столе. – Набери его мобильный. Немедленно. – Уже проговорив, вспомнил, что очень хочется по малой нужде, и торопливо удалился.

Когда я вернулся из туалета, Ду Цзюаньхун уже закончила разговор по телефону.

– Восемь сорок, через десять минут можно идти на совет директоров, он в девять. – Она сидела на диване, и произнесла это отрывисто, как военный, делающий краткий доклад.

Похоже, она за Ван Дунфана заступается, мол, он из добрых побуждений притащил этого тайваньского коммерсанта, чтобы тот принял участие в крупном проекте, на который компании надо выходить, а капитала недостаточно. И чего я так разозлился, непонятно. Похоже, она не собирается уходить из комнаты заседаний совета директоров, хочет посмотреть, как я разгневаюсь, когда войдет Ван Дунфан, и чем этот гнев вызван.

На нее я внимания не обращаю. Сижу в своем директорском кресле и звоню домой, жене.

– Сокровище мое! Поела? Ребенок в школе?