Вчера я был убит. Сегодня я
Очнулся под землей и ткнулся лбом
О бархат крышки, изломав хребет
В попытке встать хотя б в неполный рост…
С небес я слышал щебет соловья,
Рев Боингов и тихий рокот бомб.
Вдали все так же бронзовел Тибет.
В норе все так же шевелился крот.
Я был убит. О Господи, за что?
Я обстоятельств действа не засек
И не увидел главного лица,
За пять минут до гибели устав…
Палач был тих. Палач носил пальто.
Палач негромко кашлял – это все,
Что я заметил. Сказку до конца —
Досматривать нельзя: таков устав.
Теперь мой пульс спокоен, как удав.
Я рою грунт со слабостью сохи.
Участок мой не ведают: ни Google,
Ни справочник, ни Книга Берейшит…
Прозрение приходит, как удар:
Я был убит, конечно, за стихи.
Вернее, так: за то, что я могу
Сказать стихами то, что их страшит.
Я помню казнь: мой лучший друг сказал,
Что я – «поэт гражданских кабаков».
Передо мной кривлялся мелкий бес.
И отпевал меня схизматик-поп…
Потом мой друг уехал на вокзал.
Бес выдохся. Поп спать ушел в альков.
Я пролежал Субботу – и Воскрес.
Пришла Мария и открыла гроб.
Закрыть глаза – и спать, и спать, и спать,
Не видя снов.
Всю жизнь – до самой смерти.
Будильник сел.
Будить его не смейте.
Добро и Зло отмечены как спам.
Закрыть глаза – родных не встретив глаз
(Того, вернее, что от них осталось).
Так бабушки, когда приходит старость,
Ложатся в рай, забыв на кухне газ.
Закрыть глаза – так раковый больной,
Навеки веки под рукой сестричек
Смежает,
Улетая к Беатриче
И обретая дантовский покой.
В полнейшей тьме ты весь как будто «над»:
Не только тьмой, – но даже белым светом,
Что греет чернокожую планету…
Закрыть глаза —
И Африки не знать.
Закрыть глаза – не видеть в них тебя
(Читай: себя) – и весь народ йоруба.
… А женщины, которых любит Рубенс,
Готовят фарш для пышных кулебяк.
Мне рассказали… Я бы не
Смог написать ни ямба сам:
Будда сидел под яблоней.
Будде хотелось яблока.
«Будде хотелось»?! – Опаньки!
Факт вопреки пророчеству.
Это в какой же опере
Будде чего-то хочется?!
Страсти давно похерены,
Но не об этом песенка:
Яблоко было – зелено,
Будде не дали лесенку.
Будда стоял растерянно.
Будда тянул кота за хвост.
Лезть мудрецу на дерево —
Вроде бы не по статусу.
Вышло светило яркое —
Выжгло сады по осени:
Спелые чудо-яблони
Сами плоды и сбросили.
Будду при виде яблока
Радость постигла дикая…
Вдруг червячок из ядрышка
Йогу сказал: «Иди-ка ты!
Мне и без будд здесь нравится.
Гажу я здесь и юркаю!» —
В общем, согласно правилам:
Будда – не пара Ньютону.
Памяти Иосифа Бродского
Ты приедешь ко мне – я не брошусь с порога встречать:
Как тогда, полупьяным, – с блевотой и счастьем в обнимку.
Я теперь выхожу не в кабак, не на площадь, – а в чат.
Аватар, согласись, не украсишь рентгеновским снимком.
И пишу я теперь (даже стыдно!), как глупый кадет
В эмиграции, – приторный, пафосный вальс в стиле ретро.
А по улицам ходят молекулы в виде людей.
Ганс читает спецкурс по фрейдизму.
А бедная Грета
Доедает в «Макдональдсе» свой двухэтажный хот-дог,
Опуская глаза перед взглядом бездомной собаки.
Ты приедешь все тот же —
Высокий. Усталый. Худой.
В очень модной подаренной мной (или кем-то) рубахе.
Было время, ты помнишь, чужих я боялся вещей?
Я снимал их с тебя, как с Маруси казак – коромысло.
Но сейчас, кто что носит, поверь, не несет вообще
Никакого – ни личного, ни социального – смысла.
Ты приедешь в мой дом – он покажется страшно чужим.
У него по весне отрастут стометровые башни,
И на каждой из них будет маленький призрачный джинн
Выпускать из бутылки смешные мечты о вчерашнем.
Ты, конечно, захочешь узнать, что случилось в конце:
Где хозяин?
Где старая кухня с прокуренным газом?
Но в ответ только хрипло затявкает, дергая цепь,
Внук той сучки, что стала котлетой для девочки Ганса.
Наташе Антоновой
Выйди, Сестренка.
Прятаться – больше негде:
Светит, как солнце, твой пацифистский нимб.
Наши мужья – Поэты – тусят на небе.
Мы – непонятным раком – сидим под ним.
Дай закурить.
Забей сигарету праной.
Верю в Тебя,
Как дети – в советский фильм.
Видишь, как щедро хлещет нектар из крана? —
Только не вздумай ставить проклятый фильтр.
В каждом прохожем —
Прячутся херувимы.
В каждом дерьме —
Вместилище чистоты.
Мы беззащитны так, что неуязвимы:
Нам непонятно, кто изобрел щиты.
Это, конечно, глупо —
Дышать эфиром.
Всей внутривенной пропастью – падать в рожь.
Кто-то Большой на жизнь не поставил фильтра:
Так и кури, Сестренка, —
Авось, умрешь.
От автора:
Детство я провела на Северном Кавказе (в одном из тех городков, где Печорин наделал много шуму), позже переехала в Петербург и обвенчалась с его колоннадами, крышами и каналами на долгие пятнадцать лет.
Окончила факультет политологии СПбГУ, затем вступила в ряды членов-корреспондентов АРСИИ им. Г.Р. Державина. Сейчас изучаю психоанализ, отчего пришлось изменить ставшему родным Питеру с господином Фрейдом и углубиться в тайны человеческой души.
Собираю фигурки сов и Пьеро. Пою, когда хорошо. Рисую, когда еще лучше. Пишу. Всегда. И порой обрабатываю материал до года. Разгильдяйка, но совестливая. Перманентно влюбленная. Апологет чистоты поэтической крови похлеще семейства Малфоев. Про влюбленную я пошутила.
В 2007 году вышла моя первая книга «Эстафета», после родилась и вторая «По ту сторону тумана». Если говорить о стихах, как о детях, то я, пожалуй, многодетная мать (правда, не в меру строгая); а если все-таки возвести их в ранг продуктов сублимации… Нет, совершенно не хочется связывать свободный акт творения по рукам и ногам, предоставляя науке право о нем судить. Эта привилегия все-таки остается за читателем.
© Юннис А., 2015
Мостовые сверкают от влаги дождя – по субботам —
Ренуар пишет «Танцы», приметив твой синий пиджак.
Вместо счетницы мне принесли наше общее фото,
Где на нем еще (помнишь?) ты бисерно вывел «всех благ».
Формалиновый привкус у чая – в день прошлой разлуки —
Ты размешивал сахар не ложкой, а дужкой очков.
Я сейчас понимаю, насколько холодные руки
По ночам грели сердце. И полон твоих двойников
Этот город теперь – меморандум дистантных желаний:
Не коснуться, не взять, не проверить согласие чувств.
Среди сотен полученных (вроде случайных) п
О проекте
О подписке