Новичкам везет

– Слушай, Клюква, – спросил Панкратыч, – ты немецкий знаешь?

– Нет. А что?

– Так ты ж не знаешь.

– А мне все равно интересно.

– Славик немецкий знает, – сказала Машка.

– Какой Славик?

– Ну, тот, помнишь, который ко мне в Ленинграде в прошлом году клеился.

– А! – вспомнил я. – Лысый!

– Не лысый, а бритый, – поправила Машка.

– Ну да, бритый. Он еще ноги и грудь перед стартом брил для улучшения гидродинамических свойств.

– Ноги и грудь – это что! – заметил Панкратыч. – Он ведь и клизмы воздушные себе ставил.

– Нет, правда?! – не поверил я. – А я думал, они в шутку говорили, что можно плавучесть этим повысить.

– Какие уж там шутки. У рыбы, знаешь, плавательный пузырь? Человеку тоже не помешает.

– Да уж, – сказал Клюквин, – до чего только наш брат спортсмен не додумается!

Я вспомнил начало разговора и спросил:

– А зачем тебе немецкий, Панкратыч?

– Да мне статью интересную принесли из фээрговского журнала. Название уже перевели: «О влиянии раннего начала половой жизни на рост спортивных результатов».

Мы сидели на пляже у самой полосы прибоя. Я выискивал в крупном песке плоские камешки и швырял их в море. Был почти штиль, и камешки красиво прыгали по тихой воде. Машка лежала животом на полотенце и, расстегнув бюстгальтер, жарила спину. Панкратыч, расположившись вместе со мной на гостиничном покрывале, рассеянно листал малопонятный немецкий журнал. А Клюквин восседал на своем неизменном надувном матрасе. Матрас был совсем необязателен на гладком пляже, но Клюквин без него не мог. Ребята говорили, что он всюду с ним ездит, и даже рассказывали, что однажды на сборах Клюква спал в гостинице, постелив на пол свой матрас, так как кровать показалась ему неудобной.

Мы сидели на пляже и совершенно ничего не делали. В Москве, где ни на что не хватает времени, такое и в голову бы не пришло. Ничего не делать – со скуки умрешь. Но здесь, на Юге… Достаточно купаться, загорать, пить прохладительные напитки, есть персики, разговаривать. И нету скуки. Что значит скука? Вокруг царит только лень. Нормальная курортная всепоглощающая лень. Здесь вообще все по-другому. На первом месте – удовольствия, главная цель – красивый загар, единственно мыслимое настроение – хорошее, но не восторженно-хорошее, каким оно бывает после побед, а спокойно-, размеренно-, лениво-хорошее, умиротворенное. Здесь слово «хочу» поднимается, как волна, и сладострастно накатывает на берег, и разбивается о песок, удовлетворенно шипя, чтобы снова подняться и снова покатиться к берегу. А слово «надо» тает в сиреневой дымке у горизонта и исчезает за оконечностью мыса в том месте, где земля уходит в море, а море упирается в небесный купол, и это всегда такое назойливое слово «надо» уже не разглядишь ни в один бинокль до самого дня отъезда.

– Хорошо отдыхать! – сказал я и посмотрел в сторону прибрежных кустов туи.

Там стоял теннисный стол, и на нем уже с полчаса играли двое: парень и девчонка. На глаз я дал бы им уровень кандидатов в мастера. Девчонка владела блестящим топ-спином слева, а парень отлично справлялся с ее ударами, подкручивая шарик в сторону вращения и отправлял его обратно с той же скоростью.

– Красиво играет, – сказал Панкратыч.

Оказывается, он тоже смотрел на теннисистов.

– Парень? – спросил я. – Да, не слабо.

Клюквин проследил взглядом траекторию шарика, неверно отбитого девчонкой, и фыркнул:

– Подумаешь, я тоже так могу.

– Да ладно врать-то, – равнодушно откликнулась Машка. – Я помню, как ты подкручивал: один раз по шарику, три – мимо. Со стороны все простым кажется.

– Кстати, – сказал Панкратыч, – по поводу того, что со стороны все просто. Вы не слышали, как доктор Вайнек пытался поставить на научную основу принцип «новичкам везет»?

Конечно, никто из нас ничего об этом не слышал.

– Так вот, – оживился Панкратыч. – Поговорку все знают, но мало кто задумывается, почему новичкам везет. Ответ меж тем очевиден. Новички в любом деле не знают секретов мастерства, но они не знают и подводных камней, которые им грозят. А раз не знают, так и не боятся. А раз не боятся, значит более раскованы, более свободны в действиях.

Вот элементарный пример психологического эффекта незнания. Человеку предлагают пройти над пропастью по мостику шириной в пять досок по двадцать сантиметров каждая и просят наступать только на среднюю доску. Согласитесь, нет ничего проще. А потом проход просят повторить, но перед этим показывают, что все доски, кроме средней подпилены и на них действительно нельзя наступать. Новая задача оказывается под силу разве что профессиональному верхолазу, альпинисту или циркачу, словом человеку, привыкшему не бояться высоты. Таким образом, шансы профессионала и новичка уравниваются. А иногда новичкам удается и то, что не выходит у мастеров.

– Так ведь это действительно только иногда, – заметил я.

– Правильно. Но Вайнек был лихой человек. Он нередко делал ставку именно на счастливую случайность.

Я бросил в море последний камешек и лег на покрывало животом кверху, заложив руки за голову.

– Все началось со старой доброй гипнопедии, – сказал Панкратыч. – Если можно во сне обучать всяким языками наукам, стало быть можно обучить и практическим навыкам, в частности, спортивным. Идея принадлежала не Вайнеку, а физиологу Смиту. Но Смит совершенно не представлял, как записывать эти навыки. Переписывание с мозга на мозг давало такое искажение, что вся затея теряла смысл. Тогда Смит укрепил нейродатчики непосредственно на руках, на ногах, на теле, чтобы исключить стадию передачи импульсов с периферической нервной системы в центральную и обратно. Метод оказался удачным. Если не считать двух минусов. Во-первых, обучающий и обучаемый были соединены проводами, а спортсменам это неудобно. Но Смит о спортсменах и не думал, потому что, и это уже во-вторых, без искажения передавался очень небольшой объем «двигательной информации» – так он ее называл. Обучение до системе Смита годилось разве что для рабочих, и то на несложном оборудовании.

– Панкратыч, – жалобно попросила Машка, – а можно эту часть покороче?

– Можно. Но сейчас будет самое интересное, появится Вайнек. Он пришел тогда к Смиту и прежде всего предложил передавать информацию не по проводам, а по радио, и не прямой трансляцией, а в записи. Смит сказал, что мысль правильная, но со спортсменами все равно ничего не выйдет. Нельзя передать другому человеку стиль Борзова или Армина Хари – можно просто научить его бегать, а бегать он и так умеет. Тогда Вайнек сказал, что на спринтерах свет клином не сошелся и что он имеет в виду более сложные виды, например прыжки с шестом. При упоминании прыжков с шестом Смит даже испугался: «Да вы что! Люди учатся не меньше года, прежде чем начать прыгать, а ваш новоиспеченный шестовик, может быть и выйдет наверх, но потом непременно брякнется мимо ямы.» «Не брякнется, – сказал Вайнек. – Новичкам везет. Хотите пари?»

Смит не хотел. Зато согласился на пари крупный швейцарский делец от спорта Эрих Циммер. Циммер случайно оказался на лекции Вайнека, в конце которой тот поведал, что так называемая «тренировка экстерном» – не фантастика, а реальность, и при наличии соответствующей общефизической подготовки можно очень быстро добиться мастерских результатов в любом виде. Идея у Вайнека, прямо скажем, была еще сырая, просто его уже занесло. Циммер почувствовал это и заявил Вайнеку, что все сказанное – просто чушь. Вайнек обиделся. Слово за слово, они заключили пари: Циммер дает Вайнеку хорошо тренированного спортсмена, ни разу в жизни не державшего в руках шест, и Вайнек за неделю выводит его на результат, превышающий рекорд мира. Ударили по рукам. Вайнек в то время был богат, и спорщики остановились на сумме в миллион швейцарских франков.

Циммер предложил Вайнеку исключительно благодарного ученика – Паоло Дженетти – не выдающегося, но способного баскетболиста из итальянского профессионального клуба. Дженетти был авантюрист. Любитель бегать из клуба в клуб и из страны в страну. Никакое новое дело не могло его испугать, а возможность крупного заработка даже в далекой перспективе зажигала и окрыляла. Циммер, конечно, сулил ему златые горы, а Вайнек просто увлек смелостью эксперимента. О том же, что заключен спор, Дженетти, разумеется, ничего не знал.

Начались тренировки. Утром Дженетти получал дозу двигательной информации, весь день отрабатывал элементы прыжка и вечером отдыхал. И ни разу Вайнек не разрешил ему выполнить весь прыжок целиком. В этом случае Дженетти сразу бы почувствовал, как много трудностей и опасностей ждет его. А от него требовалась бездумная уверенность новичка. Когда Вайнек устанавливал планку, он поднимал ее на высоту пяти метров и говорил, что это шесть, хотя обычно тренеры делают наоборот: называют высоту, меньшую, чем поставили, чтобы исключить психологическое давление цифры. На Дженетта цифра не давила. Ему было сказано, что шесть метров для него – тьфу, а других высот он никогда и не видел.

На соревнования Паоло был заявлен обычным порядком, ни Вайнек считал, что самоуверенному новичку вредно в течение четырех часов наблюдать удачи и промахи шестовиков-профессионалов. И баскетболист Дженетти появился на стадионе к шапочному разбору. Высота была уже 5.40, в секторе оставались всего три участника, и через каких-нибудь полчаса Паоло смог бы заказать свои шесть метров. Но внезапно пошел дождь. Один из прыгунов сбил планку и обратился к судье. Объявили перерыв, а через десять минут сообщили, что соревнования переносятся на следующий день. Дженетти обиделся: он был так настроен! Но Вайнек повторил: в дождь прыгать нельзя. «Почему? – спросил Дженетти. – На ногах шипы, на ладонях клей – что мне дождь?» Вайнек не стал объяснять. Объяснять было нельзя. Трудности – запрещенная тема. И он просто промолчал. Тогда Дженетти заявил, что завтра ничего не выйдет. И уже Вайнек спросил, почему, но тут же понял сам.

Вот это была проблемочка! С одной стороны дождь – скользкий шест, зрительные помехи, мокрая одежда, мокрые ноги (шестовикам мешает все!) и, значит, колоссальный риск и исчезающе малая вероятность успеха. А с другой стороны – безвозвратная потеря того уникального настроя, который они вдвоем создавали целую неделю. И, значит, вероятность тоже почти нулевая.

Шутники говорят, что капли дождя испарялись, не долетая до головы Вайнека – так нагрелась она от раздумий, а Дженетти яростно вращал над головой шестом, так что чувствовал себя как под крышей. Стало быть, говорили шутники, для них обоих дождя не было, и они решили прыгать. На самом деле трудно сказать, что руководило Вайнеком, но в каком-то гениальном озарении он выбрал единственно верный вариант: махнул рукой и пошел вон из сектора. И тогда Дженетти, мокрый и злой, попросил ребят из судейской бригады установить шесть метров. Ребята переглянулись (мол, что возьмешь с идиота), но хохмы ради шесть метров поставили.

И Дженетти прыгнул.

К этому времени мало кто остался на стадионе, но те, кто видел прыжок, говорят, что он был красив. Правда Паоло задел планку, и она долго мелко дрожала. Злые языки уверяли потом, что не упала она только благодаря дождю. Прилипла, дескать, а сухая – сорвалась бы. По-моему, это полная чушь. Да и в том ли дело? Ведь Дженетти преодолел шесть метров, даже, как показал повторный замер, шесть метров и два сантиметра. Вайнек бросился поздравлять его, а Дженетти тут же потребовал следующую высоту. Почему-то он требовал 6.15. Эту высоту, конечно, не поставили: шутки шутками, но ведь нельзя же испытывать судьбу два раза кряду. А надо заметить, что все, кто хоть чуть-чуть разбирался в «шесте», уже порядочно натерпелись страху. Дождище, говорят, пошел проливной, но собралась толпа, и никто не желал расходиться. А в центре толпы стоял баскетболист Паоло Дженетти и кричал: «Я рекордсмен мира! Я первый шестовик планеты»!

Разумеется, он не был рекордсменом мира. Рекорд, установленный при таких обстоятельствах, никак не мог быть зарегистрирован.

– А теперь пошли купаться, – внезапно оборвал Панкратыч.

– Пошли, – согласился Клюквин, – только я сначала попрыгаю.

– Вот фанатик, – сказал Панкратыч. – Он, должно быть, и из гроба прыгнет в могилу тройным прыжком.

– Да здравствуют спортсмены, побеждающие смерть! – провозгласил я.

– Вот и лечи вас после этого, ворчливо сказал Панкратыч. – Психи. Клюквин вышел на мокрый песок у самой воды и поскакал вдоль берега на правой ноге, высоко подбирая ее при каждом толчке, да так быстро, что не прошло и пол-минуты, а он уже затерялся вдали, среди пляжной публики. Признаться, зрелище прыгающего на одной ноге Клюквы всегда оказывало на меня какое-то гипнотическое действие. Трудно было поверить, что такие длинные, высокие и точные прыжки вообще возможны, и начинало казаться, что Клюква и не человек вовсе, а некий диковинный механизм.

Море было теплым. Мы с Машкой качались на волнах невдалеке от берега, лежа на спинах и лишь слегка пошевеливая конечностями. Панкратыч, одевший маску и ласты, исчез из поля зрения. Те моменты, когда его застекленная рожа появлялась из воды, мы, как правило, прозевывали. Прискакал на левой ноге Клюква, с шумом ворвался в море, отфыркиваясь и брызгаясь, долго нырял и хулиганил. Потом все вернулись к лежбищу, подставили тела Солнцу и разомлели.

– Ну, так и что же? – спросил я, рассматривая наловленных Панкратычем рапанов. – Вайнек получил свой миллион?

– Да, – сказал Панкратыч. – Циммер расплатился сразу же. Говорят, вырвал листок из подмокшей чековой книжки и подписал его прямо на лавочке в раздевалке. Но Вайнек не очень-то радовался победе и уж, конечно, не думал создавать «школу новичков спорта», как советовал ему Циммер. Вайнек вообще не собирался продолжать эксперимент. Чего нельзя было сказать о Дженетти. Этот окончательно уверовал в свою гениальность и вознамерился выиграть все крупные турниры сезона. Пришлось объяснять ему, что выигрыш был более чем случайный, что не только о выступлениях, но даже о тренировках не может быть и речи, что каждая попытка будет смертельно опасной, что, если ему очень хочется, можно, конечно, заняться «шестом» всерьез, но он, Вайнек считает, что лучше просто вернуться в баскетбол подобру-поздорову. Но не тут-то было. Дженетти оказался не только профессиональным спортсменом, но и профессиональным авантюристом – опасностями, даже смертельными, запугать его было нельзя. «Я буду прыгать», – так он заявил. Вайнек предложил сто тысяч в обмен на подписку о полном и окончательном отказе от прыжков с шестом. Дженетти фыркнул: «Подумаешь, сто тысяч! Да я на одной рекламе в пять раз больше сделаю». Так, слово за слово, Дженетти выклянчил у Вайнека миллион за свое письменное обещание. А Вайнек сумел сделать лишь один спасительный ход:

– Швейцарских франков, – сказал он, боясь, что Дженетти имеет ввиду доллары.

– Идет, – сразу согласился Дженетти.

Они ударили по рукам, а уже потом Вайнек часто задумывался, почему Паоло так легко согласился. Может быть, он имел ввиду миллион лир?

– Так, все-таки, кто кого надул? – поинтересовался Клюква.

– А никто никого не надул, – непонятно сказал Панкратыч. – Все вышло совсем по-другому. И легко догадаться, как.

– Он нарушил свое обещание, – предположила Машка.

– Именно, – подтвердил Панкратыч. – Дело было так. Вайнек получил конверт со штампом города Майами, а в конверте обнаружил циммеровский чек и краткое послание на чистом бланке эпикриза: «Простите меня, Вайнек, я – спортсмен. Передавайте привет Циммеру. Ваш Паоло, баскетболист и шестовик». Вайнек вылетел в Майами ближайшим рейсом и нашел Дженетти в хирургическом отделении центральной клиники. Горе-шестовик лежал там с переломом позвоночника. Диалог, который состоялся между ним и Вайнеком, попал в газеты, и я помню его наизусть:

– Привет, Паоло. Вы что, пробовали играть в баскетбол с шестом?

– Бросьте, Вайнек, вы же понимаете, что рано или поздно я бы все равно прыгнул. Искушение было слишком велико для спортсмена.

– Вы не спортсмен, Дженетти. Вы – аферист. Вы – сумасшедший! Другие наживаются на убийствах. А вы решили делать деньги на самоубийстве? Вы – наемный самоубийца. Вот вы кто.

– Да. Но поймите, Вайнек, все спортсмены – это наемные самоубийцы. Дженетти не умер. Просто остался на всю жизнь инвалидом. Разумеется, сделался знаменит и даже сумел погреть руки на этом. А кроме того, Вайнек отдал ему назад пресловутый циммеровский миллион. Вот такая веселенькая история. А ведь неплохо он сказал – наемные самоубийцы?

Я согласился с Панкратычем. Сказано было здорово. Но не совсем точно. Ведь не только ради звонкой монеты спортсмены теряют здоровье и рискуют жизнью. Тот же Дженетти, хоть и искал всегда кусок пожирнее, а свой последний трюк сделал не за деньги, а теряя деньги. Наверно, это был просто азарт. Азарт спортсмена и азарт новичка, которому непременно должно повезти.

– Внимание, медуза! – раздался голос Клюквина.

Было у нас такое развлечение – расстреливать камнями медуз. Мы их ненавидели. В медузах было все, с чем мы не привыкли мириться: успокоенность и равнодушие, инертность и мягкотелость, показная красивость и подлая манера нападать исподтишка. Я, Машка и Панкратыч любили соревноваться в точности попадания, а Клюквин был у нас всегда только судьей и зрителем, потому что, как он сказал, у него с детства с этим делом неважно, и позориться он не хочет.

Я поднял руку и первым бросил свой окатыш. Рядом с медузой взметнулся фонтанчик. Не так-то просто было попасть. Мало хорошей координации и стопроцентного зрения – как и во всяком деле, здесь требовалось мастерство. Панкратыч прицелился и промазал. Метнула свой камешек Машка. Потом мы попытали счастья еще и еще раз. Вокруг медузы бушевал настоящий шторм. И тогда Клюквин взял самый большой камень, какой сумел найти, и с силой швырнул его в цель. Медуза всхлипнула, и ее студенистые клочья брызнули во все стороны.

– Браво! – похвалила Машка.

– Ас, – с ироничным уважением произнес я.

– Ты чего, – спросил Панкратыч, – тренировался что ли втихаря по ночам?

– И не думал даже, – сказал Клюква. – Просто новичкам везет.