Загорский и Ганцзалин сидели во дворе старого пекинского сыхэюа́ня[17], который принадлежал учителю Нестора Васильевича, мастеру Тай Цзюню. Над крышами домов вздымалась Барабанная башня, синее небо над хутунами[18] прожигали столбы черного дыма от печей и канов[19]. Тут же, во дворе, тренировались ученики наставника Тай Цзюня, сам он ходил между ними, одетый в теплую куртку на вате, время от времени поправляя ученикам то руку, то ногу, а иногда и ударяя палкой по особенно неподатливой спине. Гости в тренировке участия не принимали: они согревались зеленым чаем и острой лапшой, сидя за небольшим столиком.
– Юань Шикаю наплевать и на Китай, и на династию Цин, – говорил Загорский Ганцзалину. – Он собирается сам стать императором – вот что я думаю. Совсем недавно он распустил парламент. Не за горами момент, когда он объявит императором себя самого. Именно поэтому он и затеял всю историю с алмазом. Для него алмаз – то же самое, что для древних императоров – небесный мандат на правление. Это тебе не романтик Сунь Ятсен, это человек серьезный, на его пути лучше не вставать.
– И вы хотите оказать услугу такому человеку? – Ганцзалин с шумом, как настоящий пекинец, втянул в себя лапшу.
– Разумеется, нет, – отвечал Загорский с легким неудовольствием.
– Значит, алмаз искать не будем?
– Нет, мы будем искать алмаз. Но услугу я оказываю не президенту, а своему учителю.
Ганцзалин перестал жевать и посмотрел на мастера Тай Цзюня, который прогуливался между учениками. Учитель был немолодой, но крепкий еще пекинец лет под восемьдесят и, по словам Загорского, в бою легко мог дать фору шестидесятилетним молокососам. Непонятно было одно: зачем ему драгоценный алмаз, который даже и не продашь никому?
– Один его ученик связался с триадами, – объяснил Загорский. – Тень пала на всю школу, начали уголовное расследование.
– Я думал, после революции тайные общества разрешили, – удивился Ганцзалин.
– Разумеется, разрешили. Только поэтому ты и смог въехать в Китай, – отвечал господин. – Или ты забыл, что тебя разыскивали по всему Китаю как бывшего бандита?
Ганцзалин хотел заметить, что бандиты бывшими не бывают, но решил не повторять прописных истин и промолчал.
– Так или иначе, общество обществу рознь, – продолжал Нестор Васильевич. – Одно дело – какой-нибудь «Союз неба и земли», и совсем другое – озверевшие разбойники, которые не щадят ни детей, ни женщин, ни стариков. Осложнилось все это тем, что многие из учеников школы были связаны с Гоминьданом. В общем, дело вышло очень неприятное, чтобы его замять, недостаточно было даже знакомства с главой пекинской полиции. Пришлось использовать связи и обратиться прямо к президенту. Ну, и тут, как всегда в Китае: услуга за услугу. Учитель предложил мои навыки взамен на то, что школу оставят в покое.
– Юань Шикаю повезло, – Ганцзалин снова взялся за лапшу. – Если кто и может найти алмаз, так это вы…
Некоторое время помощник хлюпал лапшой, а Загорский, попивая чай, наблюдал за тренировкой. Наконец заметил с легким осуждением:
– Я вижу, нынешние молодые люди себя берегут. С нас во время тренировки сходило семь потов, а иногда и кожа.
Ганцзалин на это ничего не сказал. Стоявшая перед ним большая пиала уже наполовину опустела, а его живот, напротив, заметно округлился. Судя по всему, он явно намеревался уничтожить блюдо полностью.
– Тебе, конечно, интересно, почему Юань Шикай выбрал для расследования меня, а не китайца или, скажем, англичанина? – спросил Нестор Васильевич.
– Совершенно не интересно, – буркнул Ганцзалин.
Но Загорский, хорошо знавший своего помощника, не обратил внимания на его тон – тем более, что ситуация требовала объяснения. Юань Шикай быстро понял, что ханьцы для такого дела не годятся совсем. Обозленные тибетцы, которые только-только провозгласили независимость, просто не пустят китайского эмиссара на свою землю. Англичане чувствуют себя в Тибете, как дома, но Юань Шикай скорее отрежет себе язык, чем расскажет им про «Слезу Будды». Это ведь благодаря британцам Тибет отпал от Китая. Русские же держат нейтралитет – во всяком случае, по отношению к Тибету. При этом Далай-лама относится к русским хорошо и с удовольствием пускает на свою землю, потому что в России много его единоверцев среди бурят и калмыков. И, наконец, решающим аргументом в пользу Загорского стал тот факт, что он знает китайский язык и страну в целом.
Нестор Васильевич отпил еще глоток и, прищурясь, посмотрел на учеников, которые вооружились мечами и теперь неистово рубили и кололи воздух.
– Когда я сказал, что у меня есть помощник-китаец, президент обеспокоился, – продолжал Загорский. – Боялся, что из-за тебя тибетцы не пустят нас к себе. Но я сказал, что ты не ханец, а мусульманин-хуэй, чей род происходит из Сианя. К тому же сам ты родился в Сычуани и хорошо знаешь тибетский язык.
Ганцзалин пробурчал что-то невнятное и заглотнул новую порцию лапши. Казалось, помощник совсем не слушает хозяина. Он все время косился куда-то вбок, как кошка, высматривающая неосторожную мышь. Что-то мелькнуло в щели между домами – Ганцзалин метнулся туда и выволок бешено сопротивляющегося лысого карлика, одетого в бордовую буддийскую рясу без рукавов. Карлик пытался обороняться длинным посохом с поперечной рейкой посередине, но, разумеется, справиться с железной хваткой китайца не мог. Посох его был отброшен в сторону, сам он повис в крепких руках Ганцзалина и, пытаясь вывернуться, яростно бранился.
– Черепашье яйцо, – орал он, – пусти, я тебе нос отгрызу!
Он, наверное, исполнил бы свою угрозу, но Ганцзалин дал ему такого пинка, что тот прикусил язык и замычал от боли. Загомонили ученики Тай Цзюня, но учитель повелительно махнул рукой, и они снова взялись за мечи, однако нет-нет да и бросали на карлика любопытные взгляды.
Ганцзалин подтащил пленника к Загорскому и мстительно швырнул к ногам хозяина. Карлик стоял на четвереньках и очумело поводил глазами из стороны в сторону, облизывая окровавленным языком губы. Лицо его, лишенное бровей, отвратительно корчилось.
– Это шпион! – прорычал Ганцзалин. – Он следил за нами, я заметил его еще у Колокольной башни.
Карлик издал низкий гнусавый звук и невнятно пролаял:
– Гнусная тварь, попомни мои слова: скоро ты проклянешь тот день, когда материнская утроба извергла тебя на свет!
Ганцзалин опешил было, потом поднял кулак, чтобы вбить в карлика немного учтивости, но Загорский остановил карающую длань.
– Познакомься, Ганцзалин, это наш проводник, Цзянья́н-гочé, – сказал он мягко. – Брат Цзяньян, это мой помощник Ганцзалин.
Брат Цзяньян, все еще стоя на четвереньках, забранился и выразил надежду, что помощник этот сдохнет еще до захода солнца.
– Вот видишь, как ты озлобил человека, – в голосе Нестора Васильевича ясно звучал упрек.
– А зачем он шпионит? – Ганцзалин, похоже, не чувствовал за собой никакой вины.
– Я не шпионю, куриная голова, я издали охраняю ваш покой, – огрызнулся карлик.
Хозяин неожиданно встал на сторону Цзяньяна-гоче и стал пенять помощнику.
– Сколько раз я тебе говорил: это не Россия, а Китай, здесь нельзя бросаться на людей без всякого повода!
В ответ Ганцзалин пробурчал, что он сам китаец и отлично знает, на кого и когда ему следует бросаться. И вообще, непонятно, откуда взялся и что здесь делает этот так называемый проводник.
Загорский попросил брата Цзяньяна подождать минутку, а сам отвел Ганцзалина в сторону. Цзяньян-гоче подобрал свой посох, вскарабкался на стул, выплеснул чай из чашки Загорского, налил туда свежего и стал пить его, злобно таращась на учеников наставника Тая.
Нестор Васильевич, отведя помощника в другой конец двора, быстро объяснил ему, что Цзяньяна навязал ему Юань Шикай. Он пробовал отказываться, но президент настаивал.
– Наш Цзяньян – тибетец, – объяснил Нестор Васильевич. – Алмаз хранился в пекинском монастыре Юнхэгун. Так вот, Цзяньян там прислуживал, он рядовой монах-траппа, но при этом родственник настоятеля, так что может быть нам полезен.
Ганцзалин хмыкнул: странно, что этот монах до сих пор всю братию не перерезал, он же ненормальный.
– Напрасно ты так, – отвечал хозяин укоризненно, – ему и без того не позавидуешь. Ты сам знаешь, как в Китае относятся к карликам и людям с уродствами.
Ганцзалин проворчал, что можно быть карликом, но не быть при этом дьявольской тварью.
– Можно, – согласился Загорский, – хотя и трудно. Однако речь не об этом. Дело в том, что Цзяньян знает не только тибетский язык, но и все тибетские порядки, не исключая монастырских. Благодаря родству с видным ламой ему в Лхасе открыты многие двери, а это сейчас очень важно.
Несмотря на все уговоры, Ганцзалин решительно заявил, что бесовским карликам веры нет и что Цзяньян-гоче – наверняка соглядатай. Вполне вероятно, согласился Загорский, но придется терпеть, потому что другого выхода нет. Однако, по мнению Ганцзалина, выход был – и выход отличный. Надо было не мешкая прибить тибетца.
– Спешить не будем, – охладил его Загорский. – Если ты прибьешь брата Цзяньяна, Юань Шикай не заплатит мне гонорар.
– Да он и так не заплатит, не верю я этой хэна́ньской[20] лисе.
– И тем не менее. Нельзя воевать со всем миром, надо искать союзников, где только возможно.
Между тем карлик допил чай и успел поссориться с кем-то из учеников мастера Тай Цзюня. Собрав вокруг себя толпу, он истошно кричал, доказывая, что мечом так не работают.
– Должна быть единая объединяющая сила от пятки до кончика меча! – надрывался он. – А вы машете, как будто мух гоняете. И еще имеете наглость зваться школой ушу! Вы не воины, а отбросы, я побрезгую на вас даже плюнуть.
Молодые люди смотрели на него, остолбенев, только мастер Тай Цзюнь тихонько посмеивался в куцую бородку. Один из парней, снисходительно улыбаясь, протянул свой меч Цзяньяну-гоче и сказал:
– Ну, монах, покажи нам, дуракам, как нужно рубить мечом!
Карлик оскалился, бросил свой посох, схватил меч и начал так им вертеть, что едва не оттяпал насмешнику ухо. Тот, зажимая ладонью раненую щеку, под общий хохот скрылся в доме. Нестор Васильевич сказал Ганцзалину, что пора уводить карлика, иначе мастер Тай Цзюнь недосчитается некоторых своих учеников.
Но просто покинуть дом мастера было недостаточно. Следовало как-то примирить Ганцзалина и тибетца, и Загорский решил повести их в харчевню. Ганцзалин, конечно, только что подкрепился, но какой китаец откажется пообедать второй раз, да еще бесплатно? Если и найдется таковой, то нет никаких сомнений, что соотечественники проклянут подобного извращенца, а небо лишит его наследников.
Шли они не торопясь, карлик со своим посохом пыхтел за ними и все равно вынужден был почти бежать, чтобы не отстать слишком сильно.
– Какой прок от такого проводника? – оглянувшись, хмуро сказал Ганцзалин. – Мы будем ползти, как улитки.
Хотя сказано это было негромко, карлик все равно услышал. Большегубый рот его злобно искривился, круглые, лишенные ресниц глаза сощурились от ненависти.
– Да я могу двигаться в два раза быстрее вас! – крикнул он.
В следующий миг он щелкнул пряжкой на своем посохе, и оказалось, что тот состоит из двух одинаковых палок с поперечинами посередине. Таким образом, в руках у карлика образовалось что-то вроде импровизированных ходуль. Он вскочил ногами на поперечины и с необыкновенной ловкостью побежал вперед, оставив далеко за спиной Загорского с Ганцзалином.
– Ловко, – оценил Нестор Васильевич. – Как видишь, брат Цзяньян не так прост, как может показаться.
– Как раз это мне и не нравится, – пробурчал Ганцзалин.
Обед, однако, прошел довольно мирно. Ганцзалин и карлик беспрерывно подначивали друг друга, но бесовской тварью и черепашьим яйцом никто уже никого не называл. Загорский посчитал это добрым знаком и большим достижением своей миролюбивой политики. В конце обеда карлик даже признал, что хуэй, конечно, страшные мерзавцы, но до ханьцев им далеко. Ответную любезность провозгласил Ганцзалин, который заметил, что до встречи с братом Цзяньяном он полагал, что всех тибетцев следовало бы публично вздернуть на вратах Чжаотаймэ́нь, но теперь считает, что довольно с них и обычной виселицы.
– Я рад, друзья мои, что вы нашли общий язык, – сказал Нестор Васильевич.
Они с Ганцзалином выпили за вновь родившуюся дружбу. Карлик тоже поднял чашу вместе с ними, но вино пить отказался.
– Вина не пить, женщин не знать, мяса не есть – что у тебя за жизнь? – насмешливо спросил Ганцзалин.
– К мясу я не притрагиваюсь, но для тебя сделаю исключение – зажарю и сожру, – свирепо огрызнулся Цзяньян-гоче.
Видя, что обстановка снова накаляется, Загорский поторопился спросить у карлика, что значит его имя – Цзяньян-гоче?
– Визгливый надоеда с лошадиным черепом – вот что оно означает, – проявил знание тибетского Ганцзалин.
Но карлик, не обратив на него внимания, неожиданно спокойно объяснил Загорскому, что «Цзяньян» значит «чудесный звук», а гоче – «большая голова». Таким образом, его прозвище можно перевести как «чудесные звуки мудрости».
– Как ты звучишь, это уже сейчас ясно, а какой из тебя мудрец, увидим в ближайшее время, – пробурчал Ганцзалин.
Но Загорский прервал назревавшую перепалку и сказал, что пора наконец осмотреть место происшествия.
– Разумеется, спустя два года никаких следов там не найти, но общая обстановка может нам кое-что подсказать. В каком именно месте Юнхэгуна хранился алмаз? – спросил он у тибетца.
Карлик пожал плечами: это тайна, о которой знают всего два человека – настоятель монастыря и Далай-лама.
– Почему же Далай-лама, – удивился Нестор Васильевич, – ведь Юнхэгун – резиденция Панчен-ламы?
О проекте
О подписке