Глава вторая. Своекорыстный заморский дьявол

Великий человек смотрел в окно. Там, за окном, стыли голые клены и сияла холодной сталью гладь рукотворного озера Чжуннаньха́й. Можно было открыть фрамугу и вдохнуть полной грудью свежий предвесенний воздух, чуть приправленный пряным запахом от многочисленных лапшичных и едален, еще осенью взявших на вооружение огненные котлы хо́го́^[7]. Вдохнуть надо было так, чтобы закружилась голова, чтобы захотелось сесть в беседке, позвать друзей, велеть слугам принести вина гуйхуа́ и закусок, играть до ночи в плавающие чаши^[8], как знаменитые семь благородных мужей в бамбуковой роще…

Но ничего этого не сделал великий человек. Во-первых, зима еще только заканчивалась, и, значит, не время было для весенних развлечений вроде плавающих чаш. Во-вторых, он знал, что за окном не свежий воздух царит, а запах жженого угля, который с середины осени окончательно пропитал столицу. Ну и, наконец, самое главное – не было друзей у великого человека. Да и какие могут быть друзья у президента огромной страны? Только прислуга и прихвостни, а еще заклятые враги, стерегущие каждый твой шаг, прячущиеся в траве, как ядовитые змеи и мечтающие нанести смертельный удар. Жизнь научила его, что в каждом почти человеке сидит змея, готовая укусить. И тут надо либо считаться с этой змеей, либо безжалостно ее истреблять.

Но, слава всемилостивой Гуаньинь, здесь, в павильонах Чжуннаньха́я^[9], нет никаких змей, и так безопасно, уютно, так тепло согревают воздух большие медные жаровни. Не совершай ошибки, не выходи из дома… Кто из великих сказал это? Ду Фу, Су Ши, Та́о Юаньми́н? Не силен, ах не силен в литературе потомственный воин и политик Юа́нь Шика́й, но как точно звучат поэтические строчки, проникая до самого сердца, раня его насквозь, как стрела. А, может, никто и не говорил ничего подобного, и мудрость эту он сам придумал прямо сейчас? В конце концов, чем он хуже всех этих благородных мужей древности? Это ведь давняя традиция, согласно которой владыки Поднебесной сами становились поэтами и каллиграфами. Все знают, что небесный мандат на царствие не дается кому попало, тут нужен и ум, и талант, и чуткое сердце.

Но, несмотря на ум, талант и чуткое сердце, ничего хорошего Юань Шикая за окном не ждет, тут и к гадателю не ходи. Там, за окном, знай себе строят козни обиженные либералы, скалятся суньятсéновские недобитки, там бурлит и гибнет великая страна…

– Гибнет? – голос, задавший вопрос, был вежливым, но твердым. – Буквально гибнет? Его превосходительство считает, что положение так плохо?

Президент повернулся и мрачно поглядел на негодяя, который осмелился подвергать сомнению его оценки. Тот непринужденно сидел в кресле и с любопытством разглядывал Юань Шикая – как будто это президент был каким-то иностранным чучелом, а не он сам. Впрочем, на чучело его гость походил мало: высокий, стройный, широкоплечий, роскошная седая шевелюра, составлявшая странный контраст с совершенно черными бровями (интересно, если отрастит усы и бороду, они тоже будут черные?). Несколько удлиненное лицо (у всех иностранцев лошадиные лица), прямой нос (у всех у них длинные носы), глаза непонятного цвета: на периферии зеленые, ближе к центру – карие, и черный зрачок, как будто там, в зрачке, кроется самое сердце тьмы. Подбородок, губы – ничего особенного, по китайским понятиям одно чуть избыточно, другое чуть припухло, но иностранцы, кажется, такое считают красивым. Для иностранца, пожалуй, кожа чуть смугловата, но иностранцы, похоже, и это любят. Впрочем, прелесть гостя составляли, очевидно, не внешние черты, а некое почти неуловимое очарование, которое время от времени с особенной ясностью. проявлялось в улыбке того сорта, на который так падки барышни – улыбке одновременно открытой и в то же время прячущей какую-то удивительную тайну.

Президент поймал себя на том, что разглядывает иностранца, как какая-то барышня, и рассердился на себя. Здесь, в Китае, главный красавец и сердцеед – он, Юань Шикай, и если кто-то думает иначе, тот может немедленно отправляться вон! Этого, который стоял перед ним, конечно, тоже надо бы отправить восвояси, но нельзя, никак нельзя.

До чего дошло, думал президент с горечью, мы, китайцы, вынуждены просить помощи у заморских чертей. Впрочем, нет, не так, какие там черти! Весь мир знает, что президент Юань – человек просвещенный, что он благоволит иностранцам, и ему очень нравится прогресс, который несет Запад всем миру и, в частности, Поднебесной. Однако президентом и любителем Запада Юань Шикай стал совсем недавно. А вот старый генерал, первый министр династии Цин и патриот Китая, которым Юань Шикай был всю жизнь – этот Юань Шикай на дух не переносил иностранных выскочек, только и могущих, что палить из пушек по ослабевшему от междоусобиц врагу.

Однако на вопрос гостя нужно было что-то ответить, и президент выбрал единственно верный ответ.

– Я сказал то, что есть, – узкие глаза смотрели печально, словно не владыка великой страны это говорил, а просто старый, усталый человек. – Поднебесная распадается на части, близок час ее полной гибели. Полюбуйтесь, какие потери понесли мы за последние пару лет.

Он подошел к пестрой карте, висевшей на стене, секунду молча озирал ее, потом глухо заговорил.

– От нас откололся Тибет. Вы, русские, забрали себе Монголию. Губернатор Ян Цзэнси́нь пока удерживает Синьцзя́н, но и там все висит на волоске: один неверный шаг, и мы потеряем и уйгуров. Юг неустойчив, генерал-губернаторы не проявляют покорности. В стране идет гражданская война. Мы разбили Гоминьда́н, но Сунь Ятсéн – старая борзая. Он залижет раны и еще вцепится мне в ляжку.

– Признаю, положение нелегкое, – согласился иностранный гость.

– Именно поэтому вы тут, – в глазах властительного собеседника внезапно отразилось стальная поверхность озера Чжуннаньхай. – Господин Цза́го́си^[10], вы должны спасти Китай!

Гость улыбнулся.

– Ваше превосходительство, я польщен столь высокой оценкой моей скромной персоны, но, боюсь, мне это не по силам…

Юань Шикай снова повернулся к карте и несколько секунд разглядывал ее, словно видел в первый раз.

– Ваше китайское имя – Дэ Шань, – президент по-прежнему не глядел на собеседника. – Вы сами его себе выбрали, или вам его дал учитель?

– Все важные решения я принимаю сам, – на губах Дэ Шаня по-прежнему гуляла любезная иностранная улыбка.

– Ну, «шань», очевидно, это гора, как в слове «Тайшань», – президент размышлял вслух, как если бы никого не было в комнате. – Но что там у вас за «дэ»?

Гость отвечал, что его «дэ» – как в «Да́о дэ́цзин», то есть означает оно добродетель, благодать.

Юань Шикай хмыкнул. Благодатная гора, значит? Или, может быть, Гора благодати? Довольно странное сочетание, но это если понимать буквально. А если взять в традиционном смысле, то речь, скорее всего, идет о горе, дарующей благодать. Однако кого может одарить благодатью иностранная гора? Неужели китайцев? Юань Шикай наконец повернул голову и бросил на собеседника внимательный взгляд. Для жителя Поднебесной ничего особенного в имени Дэ Шань не было, ну, разве что звучит не слишком скромно. Впрочем, кто ждет от иностранца скромности, ведь они даже вежливого обращения не понимают.

Зато у заморских чертей имеется свое, крайне специфическое чувство юмора. Сейчас президента не оставляло ощущение, что в имени этом, данном иностранцем самому себе, звучит нечто для китайцев обидное. Тем не менее вслух он его одобрил – прекрасное имя.

– Благодарю. Но ваше превосходительство может звать меня просто Нестор Васильевич.

Юань Шикай принужденно засмеялся и погрозил нахалу пальцем.

– Вы отлично знаете, что ни один китаец такое имя не выговорит.

– Нет преград для устремленного к вершинам, – отвечал Загорский.

Однако он больно жалит, этот Дэ Шань, подумал Юань Шикай. С виду все прилично, слова его смотрятся как цитата из Конфуция. Но о каких все-таки вершинах идет речь, и на что вообще он намекает? Не секрет, что на пути к вершинам власти Юань Шикай просто вынужден был пойти на некоторые, скажем так, сомнительные шаги. Враги выставили ему целый мартиролог тех, кого, как подозревалось, убили по его личному приказу. Но, во-первых, он не убивал, потому что ему это невыгодно. Во-вторых, пусть докажут, что это был именно он. И в-третьих, кто, скажите, не убивал по дороге к великой цели?

Впрочем, не исключено, что Дэ Шань, он же господин Цза́го́си, всего лишь хотел сделать ему изысканный комплимент. Вот только поди разберись за пышными словами, комплимент это был или очередной змеиный укус. Потому и недолюбливал старый вояка всех этих ученых, этих образованных сюца́ев и цзи́ньши^[11], что в разговоре с ними никогда не понятно, на что они намекают. Куда проще со своим братом солдатом – там все прямо и честно. Высказал критику в адрес начальства – получил пулю в лоб. А тут что? Хвалит он, критикует, просто издевается – поди пойми.

Одним словом, что бы там ни имел в виду Дэ Шань, видно, что он дерзок и самонадеян. Почему, скажите, все талантливые дерзки и свободолюбивы, а все покорные – тупы и ограничены, и таланта их хватает только на воровство и грабежи? Насколько было бы проще, если бы все обстояло наоборот!

Возвращаясь к Дэ Шаню, можно сказать, что ритуал он, конечно, знает, но почему-то не считает нужным ему следовать. Почему? От всегдашней ли иностранной грубости, или это какая-то особенно хитрая тактика? В любом случае, уже сейчас ясно, что разговор предстоит непростой. Впрочем, неважно. Как говорили древние, нет разницы, какой масти кошка – лишь бы ловила мышей. Если Загорский поймает предназначенную ему мышь, ему можно будет все простить и даже отпустить живым и здоровым на все четыре стороны. Правда, в этом Юань Шикай еще не был уверен, над этим еще предстоит поразмыслить…

Загорский прервал затянувшееся молчание.

– Итак, господин президент считает, что я могу быть чем-то полезен Китаю в нынешних драматических обстоятельствах.

Вислые усы президента шевельнулись, обнажив острые, как у хорька, зубы.

– Я не сказал, что вы можете быть полезны, – отвечал он. – Я сказал, что вы можете спасти Поднебесную. Надеюсь, вы чувствуете разницу?

Он отошел от карты и сел в кресло напротив Загорского. Кресла в павильоне были мягкие, европейские, а не деревянные китайские, в них даже можно было вольготно раскинуться и отдохнуть. Юань Шикай был человек уже немолодой, полный, страдал от ревматизма и любил комфорт. И комфорт этот был ему доступен, чего нельзя сказать о миллионах его сограждан.

– Как вы полагаете, в чем причина падения династии Цин и разрушения империи? – спросил президент у Загорского, следя за собеседником сквозь полуопущенные веки.

Тот пожал плечами: причин может быть некоторое количество. Есть такой русский публицист Ульянов-Ленин. Так вот, в недавней своей статье он писал, что революционная ситуация возникает потому, что верхи не могут управлять по-старому, а низы не хотят по-старому жить. Вообще же спрашивать, почему пала империя, надо не у иностранца, а скорее у политиков и историков.

– Да-да, политики и историки, – усмехнулся президент. – Они вам назовут десятки причин, но среди них не будет главной. Что вам известно об алмазе «Слеза Будды»?

Загорский вынужден был признаться, что слышит о таком алмазе впервые.

– Немудрено, – кивнул Юань Шикай. – Вообще-то мы, ханьцы^[12], к алмазам равнодушны, наш камень – нефрит. Однако для алмаза, о котором я говорю, мы делаем исключение. Как вы, конечно, знаете, еще со времен монгольской династии Юань мы находимся с тибетцами в отношениях «духовный наставник – благотворитель». Иными словами, тибетские ламы наставляют нас в божественной премудрости, а мы платим им деньги, передаем в собственность земли и вообще осыпаем подарками. Во времена императора Канси тибетские ламы передали ему в дар удивительный алмаз, который позже получил название «Слеза Будды». И хотя маньчжур Канси в отличие от императоров династии Мин все же проявлял к алмазам некоторый интерес, но, как уже говорилось, драгоценные камни – не китайская страсть. Скорее всего, подарок тибетцев тоже был бы похоронен в императорской сокровищнице среди множества столь же бессмысленных приношений. Однако у «Слезы Будды» есть некоторые особенности. Это очень крупный плоский алмаз редкого розового цвета. На одной его грани мастерами тонкой работы выбита манда́ла, схема Чистой земли, где пребывают будды, на другой – су́тра^[13] Сердца совершенной мудрости.

– Вся су́тра целиком, или только ее ма́нтра^[14]? – заинтересовался Загорский.

– Вся, – сухо отвечал президент.

Нестор Васильевич покачал головой. Он знал, что китайские мастера резьбы обладают высочайшим мастерством. Но одно дело – писать на рисовом зернышке стихи Ду Фу, и совсем другое – вырезать священные тексты на самом прочном из минералов.

– Но главное даже не это, – продолжал Юань Шикай. – При помощи тайных ритуалов алмаз был заклят тибетскими ламами, и стал покровителем и талисманом династии Цин. Согласно пророчеству, пока «Слеза Будды» хранится в Пекине, династия продолжает править. Если камень покинет столицу, династия рухнет.

– Вот оно что, – Загорский поднял бровь. – И вы верите в эти предрассудки?

– Не верю, – старый генерал неприятно оскалил зубы. – Точнее, не верил. Но в начале октября 1911 года священный алмаз пропал из пекинского монастыря Юнхэгун, где он хранился по соглашению с тибетскими ламами.

Загорский задумался.

– Октябрь 1911 года, – медленно проговорил он, глядя куда-то в пол, – то есть перед самым уча́нским восстанием.

– Да. Перед восстанием, которое привело к Синьхайской революции и крушению династии Цин, – желтушные глаза президента вспыхнули зловещим огнем. – Пропал бесценный камень и величайшая духовная святыня китайской нации, и вслед за тем пришел конец двум тысячам лет китайской империи^[15].

Загорский только плечами пожал: простое совпадение. Однако его собеседник мрачно молчал. Нестор Васильевич недоверчиво взглянул на президента:

– Вы же современный человек, неужели вы подвластны таким грубым суевериям?

Юань Шикай невесело усмехнулся; опять стало видно, что он немолод и сильно устал.

– Нет китайца, неподвластного суевериям, – заметил он. – Мы имели дело с богами и духами, когда ваши европейские предки еще бегали на четвереньках и не знали членораздельной речи.

– Пусть так, – согласился гость. – Предположим, алмаз обладает магической силой и может хранить династию. Но вам-то до этого какое дело? Ведь именно благодаря революции вы стали тем, кто вы есть. Так что исчезновение «Слезы Будды» – в ваших интересах.

Лицо президента внезапно исказилось, стало темным от прилившей к нему крови, и он отчеканил:

– Юань Шикай только во вторую очередь президент, а в первую – патриот Китая. Áйго́ Чжунго́!^[16]

– Прошу простить, если я помимо своей воли чем-то обидел президента… – после небольшой паузы начал было Загорский, но собеседник остановил его движением руки.

С минуту они сидели молча, потом Юань Шикай продолжил.

– У пророчества, которое касается камня, есть вторая часть. Она утрачена. Но, судя по тому, что происходит с Поднебесной, она говорила о том, что с утерей «Слезы Будды» обрушится не только династия, но и все государство. И мы воочию наблюдаем этот процесс сейчас. Если распадется Китай, исчезнет и его народ, а вместе с народом исчезну и я. Вот чего я боюсь больше всего на свете, и вот в чем состоит мой, как вы говорите, интерес.

В этот раз молчание было еще более долгим и томительным.

– Таким образом, вы хотите, чтобы я нашел камень и вернул его на место? – наконец сказал Нестор Васильевич.

Старый генерал молча кивнул.

– Это будет нелегко, – проговорил Загорский, секунду подумав.

– Мы оказываем вам великую честь… – напыщенно начал Юань Шикай.

– Да, – кивнул Загорский, – а значит, и награда должна быть соответствующей.

Нестор Васильевич ждал взрыва негодования, но президент неожиданно посмотрел на него с уважением: он ценил людей, которые умели себя поставить.

– Сколько же вы хотите?

– Двадцать тысяч американских долларов, – не моргнув, отвечал Загорский.

– Двадцать тысяч? – удивился президент. – Эта работа не стоит таких денег.

– Ну, тогда пусть ее выполнит кто-то другой, – Загорский встал и поклонился, всем своим видом выражая намерение немедленно выйти вон.

– Постойте… – Юань Шикай устало махнул рукой.

В конце концов, какая разница, сколько пообещать, если не собираешься выполнять обещание, думал он, глядя в лицо Дэ Шаню. Глупому иностранцу надо было бы просить для себя сохранения его жалкой жизни, вот это был бы настоящий торг. Впрочем, Юань Шикай и это бы пообещал с удовольствием. Как говорили его присные его же врагам: президент обещает Поднебесной десять тысяч лет спокойствия и процветания, а что можете пообещать вы?

– Кроме того, нужны будут деньги на текущие расходы, – прервал Загорский его размышления. – Я бы предпочел американские доллары и английские фунты – их в случае чего легко менять на китайские деньги.

Юань Шикай кивнул, не говоря ни слова.

– Теперь что касается собственно поисков, – продолжал Нестор Васильевич. – С момента пропажи прошло больше двух лет. Мы не знаем заказчика, за это время алмаз могли увезти куда угодно.

– Его не увезли куда угодно, – отвечал Юань Шикай. – Более того, мы примерно знаем, где он может быть.

Загорский посмотрел на президента внимательно. Тот объяснил, что он имеет в виду. Камень, скорее всего, украли сами тибетцы. Но это было не просто воровство, это был магический ритуал. Украли его как раз затем, чтобы Китай начал разваливаться, а Тибет благодаря этому смог обрести независимость. В последние годы китайцы слишком сильно давили на лам, и те готовы были обратиться за помощью к кому угодно, например, к Англии или к России. И хотя Россия держала в этом вопросе нейтралитет, Англия встала на сторону тибетцев. Теперь Тибет объявил себя свободным. Но возможным это стало только после того, как эти хитрые негодяи украли алмаз и вывезли его из Пекина. Таким образом ламы запустили механизм заклятия, и пророчество стало сбываться.

– Алмаз в Лха́се, – убежденно сказал Юань Шикай, – именно там его и нужно искать.