Акробатический этюд Ёфура почти удался – в том смысле, что он и впрямь оказался внизу и ничего не сломал. Только ободрал кожу о щепки ящиков под овощи и неровности стены.
Приземлился Ёфур на вонючее покрывало. Бездомная псина рычала. Ссадины, колени и копчик Ёфура ныли, но не боль, а глупость ситуации бесила его неимоверно.
– Уйди, – он замахнулся на псину.
Та наскочила и вонзилась клыками в его ладонь. Взревев, Ёфур с силой отшвырнул собаку, та ударился хребтом о стену и, поскуливая, рванула из переулка. На улице она метнулась под копыта вола, и его владелец смачно выругался.
Ёфур добавил к его ругательствам пару своих и налитыми кровью глазами уставился на прокушенную ладонь. Ярость притупила боль, магическая составляющая подсветила вены зелёным, плоть по краям ран дрогнула, стягиваясь.
Костеря шавок четвероногих и двуногих, из-за которых приходится в окна прыгать, Ёфур дождался, пока дырки от зубов затянулись, и вытер руку о стену. Затем отряхнулся, оправил одежду и с видом победителя вышел из подворотни на улицу.
Он собирался явиться к живущему на первом этаже смотрителю многоквартирного дома и, намёками дав понять, что оставил ключ у прекрасной Амизи, попросить копию ключа от своей комнаты.
Входя во внутренний дворик, Ёфур прокручивал в голове фразы, выражения лица и многозначительные похмыкивания. Он так увлёкся, что не заметил сидевшего у крыльца смуглого мужчины в тёмной чалме и зелёных, в цвет лука на грядках перед ним, шароварах.
Обычно светлые глаза Ластрэфа потемнели от гнева, петля-цепочка на жилетке, расстегнулась, пока он её теребил, и Ластрэф даже не подумал её застегнуть. Он сразу поднялся, но Ёфур заметил его только после грубоватого окрика:
– Стой.
В первый миг в глазах Ёфура мелькнул страх, но узнав гостя, он незаметно выдохнул и шире расправил плечи. На его лицо опять наползало самодовольное выражение.
Перемахнув через грядки, Ластрэф с ходу врезал ему. Ёфур успел отшатнуться, костяшки жгуче мазнули по его скуле, разрывая капилляры. Кожа вспыхнула зелёными всполохами. Ёфур ушёл в оборону, на его руки и ноги посыпались хлёсткие удары. Стремительные движения Ластрэфа напоминали удары хлыста. Змеиная гибкость тела делала его опасным противником.
Ёфур моментально собрался, вспоминая спарринги с Ластрэфом, его сильные и слабые стороны, особенности. Ни на секунду он не задумался о возможном примирении – только о своей победе. У обоих вены подсвечивались, по мышцам пробегали вспышки, придавая им силу, плотность, взрывную скорость.
Ластрэф хмуро смотрел на противника из-под густых широких бровей, от отвращения его почти передёргивало, верхняя губа приподнималась в оскале, обнажая белоснежные зубы. Кровь сына пустыни кипела. Он ринулся в атаку.
Обманное движение кулаком Ёфур пропустил, блокировал мощный пинок и ушёл в сторону, целя в печень, но Ластрэф увернулся, отскочил на тропку между грядками. Противники закружились по огородику смотрителя, приминая лук и петрушку, сверля друг друга ненавидящими взглядами.
Первым не выдержал Ластрэф, процедил:
– Ублюдок.
Ёфур перескочил разделявшую их гряду. Уворачиваясь, Ластрэф сумел достать его коленом по боку. Ёфур пошатнулся, но следующий удар блокировал скрещёнными руками и тоже пнул в ответ. Они обменялись несколькими хитрыми ударами с подсечками. Заметив за спиной Ёфура ведро, Ластрэф стал лупить его кулаками, заставляя отступать. Миг – и Ёфур зацепился за ведро, качнулся.
Точно обезьяна Ластрэф взвился и обрушился на него, придавил к земле и ударил по лицу. Ответный удар под рёбра выбил из него воздух, но Ластрэф удержался верхом на извивавшемся Ёфуре, крепче обхватил его гибкими сильными ногами, придавил его горло ладонью и несколько раз ударил, разбивая нос, губы. Скалящийся, выпучивший голубые глаза Ластрэф казался обезумевшим, но каждый его удар, как и задумано, наносил максимальное повреждение внешности Ёфура.
Когда лицо того стало кровавой кашей, расцвеченной зеленоватыми бликами влитых в кровь всех стражей чар, Ластрэф поднялся и отступил от застонавшего Ёфура.
– Предатель, – Ластрэф сплюнул на поверженного врага. – Ещё раз обидишь Беру – убью.
Вытащив из-за пояса платок, Ластрэф вычистил с лица брызги крови, обтёр мозолистые из-за долгих тренировок руки, поправил предусмотрительно тёмную чалму.
Уходя из дворика многоквартирного дома, он понимал, что из-за чар раны Ёфура скоро затянутся, не оставив и следа, что в общем-то сведёт на нет его старания, но всё равно чувствовал удовлетворение. И совсем чуть-чуть – тревогу, ведь Ёфур не из тех, кто прощает обиды.
Но спустить оскорбление соратницы Ластрэф не мог.
***
– Глор, открывай! – посетитель продолжал колотить в дверь таверны.
Девушка встревожено зашептала:
– Он его разбудит, разбудит… – Отшатнувшись, она налетела на стол.
Скрежет ножек утонул в грохоте стука. Кнэф подбежал к девушке, но не настолько близко, чтобы она могла ударить ножом, и прошипел:
– Тихо.
Она зажала рот ладонью. Оглянулась на дверь. Даже в полумраке было видно, что она побелела. Кнэф кивнул на выход на задний двор, и девушка вышла в коридорчик. Она явно хотела посмотреть, нет ли кого во дворе, но боялась повернуться к Кнэфу спиной. Так они и стояли, пока мужчина бил кулаками по двери и обещал Глору вырвать ноги, если тот немедленно не откроет.
Через десять мучительных минут мужчине наконец опостылело стучать, и, напоследок пообещав отвернуть хозяину голову, он ушёл.
Выдохнув, Кнэф прислонился к дверному косяку. Расслабленностью позы он надеялся внушить девушке, что не собирается делать резких движений. Та не двигалась, направив на него стиснутый в руках нож.
– Я не причиню тебе вреда, – пообещал Кнэф. Он уже почти не верил, что девушка пришла к хозяину таверны для любовных утех, и это улучшило его отношение к ней. Правда, не настолько, чтобы не опасаться удара. – Я подожду немного и уйду… Очень жаль, что ты скинула верёвку со стены, мы могли бы выбраться.
– Я не собиралась уходить, – сипло прошептала она.
– Так ты здесь живёшь? – протянул Кнэф: показываться на глаза кому-нибудь из местных в его планы не входило. Конечно, его лицо скрыто плащом, но голос, фигура…
– Нет.
– Аа, – протянул Кнэф.
Ему было очень интересно, что она тут делает, но жизнь во дворце приучила его к тому, что любопытство может быть опасно для жизни, поэтому он прикусил пухлую губу и ничего не спросил.
Девушку это немного успокоило, она опустила нож к животу.
Они постояли в молчании. Кнэф думал о том, как будет возвращаться и что теперь делать, ведь без проводника он вряд ли найдёт дорогу к цели. Девушка тоже думала, поглядывала на потолок и становилась всё мрачнее.
– Отойди, – вдруг сказала она, подаваясь к входу в зал таверны.
Кнэф поспешно отступил к подсобке, опалившей его мимолётным воспоминанием об оседлавшей его Бере.
Девушка пробежала через зал, сбив несколько лавок. Торопливые шаги забились о лестницу, отозвались в коридоре наверху. Там хлопали двери.
Любопытство задержало Кнэфа, но он справился с ним и поспешил мимо столов к выходу. До двери оставалось шагов пять, когда сверху раздался крик:
– Нет!
Замерший Кнэф метался между желанием уйти и узнать, не требуется ли девушке помощь.
На верху лестницы разгорелся жёлтый свет. Девушка выбежала на ступени, сжимая масляную лампу в руке. Огненные всполохи в глазах и резкие тени превращали перекошенное лицо в страшную маску.
Девушка смотрела на стены и ступени. В жёлтом свете Кнэф разглядел тёмные пятна. По полу след тянулся между опрокинутыми столами и лавками к хозяину таверны, валявшемуся в лужице крови. Глаза и язык у него были на месте, в животе торчал нож.
В луже остался смазанный отпечаток ноги, ведущий сначала к двери в коридорчик, а потом и обратно. До Кнэфа кровавый отпечаток его сапога немного не дотягивался.
– Ты убил его? – бесцветно спросила девушка.
Её безумный взгляд впился в лицо Кнэфа. Тот мотнул головой. Она вся как-то обмякла. Казалось, лампа выпадет из её опустившейся руки. Но не выпала. Девушка медленно спустилась и пошла по кровавому следу.
«Надо уходить», – напомнил себе Кнэф, но любопытство приковывало его к месту. Он смотрел на помертвевшее лицо девушки и пытался понять, что же случилось.
Подойдя к трупу, она поставила лампу на пол и тронула старика за плечо. Тот не шелохнулся.
– Глор, – позвала она.
Без толку. Секунду девушка медлила, резко схватила его за грудки и проорала в пепельное лицо:
– Вставай, ублюдок проклятый! Вставай! – Она трясла его и трясла, безвольная голова покойника билась о доски пола.
В дверь таверны вновь застучали. Кнэф подскочил к девушке, заломил ей руку за спину и зажал рот ладонью. Острые зубы впились в его руку, он поморщился и лишь крепче стиснул вырывавшуюся девушку. Она пыталась оттолкнуться ногами, ударить его свободной рукой, но Кнэф был выше и сильнее.
Стук повторился ещё несколько раз. Затем стих. Кнэф ещё минуты две держал девушку. Наконец она перестала дёргаться, и тогда он прошептал ей на ухо:
– Я не собираюсь причинять тебе вред, но если закричишь или попытаешься напасть – я тебя покалечу. Ясно?
Девушка кивнула. Кнэф ослабил хватку и, не почувствовав сопротивления, отпустил. Девушка рухнула на колени. Руки её были в крови.
Кнэф направился к двери. Обернулся: девушка не двигалась. Он потянул засов, осторожно приоткрыл дверь.
«Если её найдут здесь, обязательно обвинят в убийстве старика. – Кнэф оглядел замок двери: её можно было запереть снаружи, но ключа у него не было, а искать его глупо. Прикусив губу, Кнэф задумался о другом. – Она меня видела».
Он вспомнил изуродованный труп проводника в туалете: насколько велика вероятность, что и то убийство повесят на хрупкую девушку? Кнэфу стало противно от своих мыслей.
«Несправедливо, если её казнят за убийства, которых она не совершала», – он вернулся и, подхватив девушку под локоть, потянул к двери. Та безвольной куклой повисла в его руке.
– Шевелись, – прошипел Кнэф, сообразив, что не запер дверь, и теперь какой-нибудь незваный гость может войти и увидеть их здесь.
К его счастью в таверну пока никто не рвался. Закинув руку девушки себе на шею, Кнэф вывел её на улицу. Тут же опустил голову, чтобы капюшон скрыл верхнюю часть его лица. Прислушивался, стараясь уловить в шуме голосов тревожные нотки.
Нижний город – не то место, где за незнакомую беспамятную девушку станут вступаться. Да и от знакомой предпочтут отвернуться. Кнэф торопливо свернул в вонючую подворотню, где лежала его подрезанная набрюшная броня.
– Я должна была его убить, – прошептала девушка, поднимая окровавленную руку.
Кнэф выругался, надеясь, что кровь никто не заметил. Он приставил девушку к стене и наклонился за свёртком, лежавшим в шаге от верёвки, которой воспользовалась незнакомка.
Разрыдавшись, та закрыла лицо руками, выдавила сквозь всхлипы:
– Это я… я должна была убить Глора… Я так долго этого ждала…
Сердце Кнэфа кольнуло. Он стоял, наклонившись, почти касаясь кончиками грязных пальцев брони. В зелёных глазах заплясали изумрудные искры.
– Почему? – сипло спросил он.
Девушка не ответила. Кнэф выпрямился и внимательно её оглядел. Ухватив край чадры, стал обтирать кровавые руки, мокрое лицо. Девушка брыкалась, но он действовал так резко, так легко причинял ей боль, что она затихла, испуганно глядя на него снизу вверх.
– Пошли. – Кнэф поднял броню и, схватив медлившую девушку за плечо, потянул её из подворотни.
На низкое крыльцо таверны поднималась женщина с корзинкой. Кнэф прибавил шаг, стремясь скорее уйти. Девушка, которую он от волнения слишком сильно тянул вверх, поднялась на цыпочки и семенила рядом.
Когда они заворачивали на соседнюю улицу, за их спинами раздался истошный вопль, а за ним крик:
– Убили! Глора убили!
Кнэф побежал, волоча за собой девушку.
***
Вернувшиеся после отгулов слуги носились по дому, наводя порядок и развешивая гирлянды цветов.
Бера стояла на галерее возле своей комнаты и, облокотившись на перила, наблюдала, как двое молодых слуг прикручивают цветочную арку к выемке сакрария.
Чувствовала себя Бера престранно. Она опустила взгляд на записку в своей руке.
Винный погреб, куда она спускалась с таким трепетом и ожиданием страшного, показался ей нетронутым. Свидетельством их визита была только одна из полок с бутылками: каждая заполненная ячейка была подписана, но семь ярлыков обозначали отсутствующие бутылки.
Вместо вина лежала записка от Кнэфа, в витиеватых выражениях извинявшегося за то, что он вынудил Беру покуситься на бесценную коллекцию её отца.
Это письмо странно подействовало на Беру. Со случившимся она не примирилась, но это проявление заботы её изумило. Она и подумать не могла, что Кнэфу есть какое-то дело до того, что отец на неё разозлится.
Записку Бера забрала из страха, что родители удумают её с Кнэфом сосватать, но оставила на случай, если гнев отца будет слишком велик. Она ещё раз перечитала удивительно ровно и аккуратно написанные слова. Бера считала, что принцы только диктуют письма секретарям, и почерк у Кнэфа от недостатка опыта должен быть кривым.
Она не знала, как к этой записке относиться: в Стражериуме она пресекала любые проявления снисходительности, предупредительности и прочих присущих общению мужчин с женщинами вещей, а эта забота Кнэфа напоминала поблажку: по мнению Беры, если бы Кнэф проредил погреб отца своего приятеля-мужчины, он не стал бы извиняться перед его отцом. По внутренним правилам Беры она должна оскорбиться, ведь Кнэф посчитал её неспособной справиться с проблемой самостоятельно, вступился за неё, как мужчина за женщину.
Устраивать шум из ничего Бере тоже не хотелось: вдруг Кнэф поступил бы так и с приятелем-мужчиной? Кто их знает, этих южан такеметцев.
«Как всё это сложно!» – Бера тряхнула головой и вернулась в свою разгромленную комнату. Помедлив, принялась за уборку, стараясь не думать о Кнэфе. Но невольно продолжала гадать: он так отписался бы в любом случае или заступился за неё, потому что она девушка?
***
Не снимая капюшона с приметных рыжих волос, Кнэф сидел у решётчатого окна, выходившего на границу с нижним городом. Туда только что прошёл небольшой отряд дружинников солнца.
«Значит, об убийстве заявили», – мрачно констатировал Кнэф и покосился на свою спутницу, потерянно смотревшую в стол.
В таверне было всего несколько человек, но обслуживали всех медленно. Высокая подавальщица принесла им по тарелке с печёными овощами и кружки с сидром.
В животе Кнэфа заурчало, он поморщился и осторожно подцепил деревянной ложкой тёмные куски земного клубня.
– Рассказывай, – велел он и откусил.
Приправили овощи только солью, привыкшему к южным специям Кнэфу клубень показался безвкусным. Девушка не шевелилась. Кнэф уже жалел, что потащил её за собой дальше границы нижнего города.
– За что ты хотела его убить? – мягче попробовал он.
Мягкое поведение давалось выросшему во дворце Кнэфу сложнее, чем казалось со стороны. За годы опалы и службы в Чаруме он научился общаться с любыми людьми на равных, но чем ниже статус собеседника, тем труднее давалось Кнэфу непринуждённое общение, а девушка не только бедной одеждой, но и поведением напоминала ему рабыню, живую вещь – как называли их на языке его родины. Старые привычки восставали в нём, требуя соответствующего к ней обращения.
Она опять закрыла лицо руками. Кнэф тяжело вздохнул.
«Надо дать ей денег и отправить подальше из Гатарха. – Он снова попробовал есть безвкусные овощи, но быстро сдался. Хлебнул кислого до слёз сидра и, сплюнув гадость назад, отставил кружку. Снова уставился в окно. – Хотя умнее, конечно, убить».
Он покосился на спутницу и мотнул головой, отказываясь от подлого выхода из ситуации. К тому же Кнэфу было до зуда интересно, почему девушка явилась убить старика.
– Что он тебе сделал?
Она схватилась за кружку и, морщась, выпила весь сидр. Кнэф подтолкнул свою порцию. Но после неё девушка снова закрыла лицо руками и застыла.
«Надо уходить, – Кнэф потирал пальцем стык досок в столешнице. – Я и так задержался…»
– Я работала у него подавальщицей, – прошептала девушка в руки. – Однажды… там гуляли контрабандисты, они захотели меня, а он согласился отдать меня за плату, и они всю ночь меня… И сам воспользовался. Запер в подвале. Родителям сказал, что я ушла с ними, а сам держал меня там. Год, целый год он мучил меня, заставлял обслуживать себя, а потом продал в бордель. В Гатархе запрещено торговать людьми, но это не помешало ему меня продать, а им купить. И вот я сбежала, чтобы убить его, а он… он… – Она всхлипнула. – Я ему яйца отрезать хотела. Представляла, как он будет молить о пощаде, корчиться от боли, а он просто сдох.
Девушка уставилась на Кнэфа осоловевшими глазами:
– Как он посмел сдохнуть прежде, чем я отомстила? Он ведь… он просто сбежал из моих рук. – Она опустила взгляд на свои дрожащие пальцы. – Я ведь терпела всё это, выжила только чтобы убить его…
– И что ты чувствуешь?
Кнэф подался вперёд, вглядываясь в покрывшееся красными пятнами лицо девушки.
– Что? – прошептала она.
Зрачки её расширились, превратив глаза в две чёрные бездны.
– Ты рада его смерти? – Кнэф сцепил пальцы. Дыхание его участилось. – Тебе стало легче?
Она потупилась, прислушиваясь к себе. Пожала узкими плечами:
– Не знаю… Какая-то пустота, – она приложила ладонь к груди. – Я хотела сделать это сама, своими руками. Видеть его глаза. Понимаешь?
– Понимаю, – вздохнул Кнэф и невидяще уставился в окно. – Прекрасно понимаю.
Внутри у него всё горело, он не отказался бы хлебнуть хорошего головокружительного вина, но на границе с нижним городом об этом нечего и мечтать.
Судорожно вздохнув, девушка привалилась к раме окна. Пятен на её лице стало больше, под глазами и вокруг рта залегали синеватые тени, пальцы судорожно сжали чадру.
– Горит, – прошептала девушка синеющими губами. – Внутри всё горит.
У Кнэфа перехватило дыхание, а пылающий желудок сжался от ужаса. Его спутница дышала с трудом, синева разливалась и вокруг ногтей, её передёрнуло несколькими мощными судорогами, и девушка застыла. Тихо зажурчала потёкшая на пол моча, запахло испражнениями.
Чудовищным усилием воли Кнэф удержался от резких движений. Краем глаза осмотрел зал таверны: небритые, помятые мужчины спокойно ели и пили. Подавальщица даже не смотрела в сторону Кнэфа. Внутри у него по-прежнему горело, и он с запоздалой тоской вспомнил, как хлебнул мерзкого пойла.
«Хорошо ещё сплюнуть догадался», – похвалил он себя.
В таверну вошли двое бандитского вида громил, огляделись, кивнули кому-то в тени в углу. Оттуда поднялся тощий мужчина в надвинутом на глаза капюшоне и, покачивая кружку, направился к Кнэфу.
Новые посетители тоже протопали к столику Кнэфа и, очень выразительно глядя на него, сели за соседний.
Тощий уселся рядом с мёртвой девушкой. Из-под капюшона лихорадочно сверкнули тёмные глаза. Даже сквозь вонь испражнений Кнэф почувствовал исходивший от него запах яр-травы, делавшей употреблявших её быстрыми, словно стражи, и невероятно жестокими.
О проекте
О подписке