Вино оказалось тёрпким, пахнущим диким мёдом и яблоками. До сих пор знакомство с дарами Бахуса ограничивалось для Кэти причастием, дома ей внушали, что алкоголь является одним из тягчайших пороков человечества. Но после первого же глотка у Кэти зашумело в голове, что-то мягко стукнуло в затылок, огоньки свечей стали ярче, а в груди разлилось приятное тепло. После недолгой борьбы Джорджу удалось оттащить её к мраморной колонне, увитой плющом так густо, что ветви его, тянущиеся из окна, образовывали некоторое подобие беседки под пологим куполом. Музыка здесь звучала тише.

– Ты хоть понимаешь, что это за место? – зашипел Джордж, стискивая её локоть.

– Нет, – честно призналась Кэти, делая большой глоток из бокала.

– Послушай, приличной девушке нельзя тут быть. Здесь просто какая-то… – он мучительно подбирал слова, – Венеция. Лица скрыты под масками, а потому все ведут себя, как хотят, алкоголь… – Джордж с отвращением покосился на бокалы.

– А дом! Посмотри на эти фрески, скульптуры. Да здесь всё пронизано… Этим. Даже вот. – Он ткнул пальцем в ножку винного бокала.

Только тут Кэти с изумлением заметила, что хрустальный тюльпан бокала поддерживала бронзовая ножка, изображавшая амуров – мальчика и девочку, обнимающихся среди лилий. То ли под воздействием хмеля, то ли что-то в ней самой уже изменилось, но её удивление сменилось весельем.

– Ах, Джорджи, ты слишком серьёзен. Может, тебе действительно стоит посмотреть на гобелены в компании этих очаровательных барышень?

– Да пойми ты, – его голос сделался почти умоляющим. – Тут такое творится! Я, когда шёл в этот зал, видел справа, в галерее, пару. Так вот, джентльмен целовал леди прямо здесь, – Джордж неопределённо махнул рукой в сторону декольте Кэти и тут же страшно сконфузился, залившись краской.

– А она… Она трогала его… его…

– Фаллос, – услужливо подсказала Кэти. Как славно, что её рассеянный учитель часто забывал ключик от одного небезынтересного шкафчика в библиотеке, и ей удалось выкрасть анатомический атлас. Вот, при случае можно блеснуть глубокими знаниями. Однако же задерживаться не стоит.

– Прости, Джордж, мне надо кое-кого найти. —Кэти повернулась, чтобы уйти, но звук, похожий на писк раненной куропатки, заставил её обернуться. Её жених обрёл удивительное сходство с молельной статуей древних ассирийцев. Ассирийцы были людьми весьма занятыми, стоять и молиться в храме времени не имели, потому оставляли вместо себя статуи, которым рука скульптора придавала надлежащий вид – вытаращенные в половину лица глаза, разинутый рот, руки слегка разведены в стороны. Кэти немного смягчилась.

– Ну, право же, Джорджи, всё не так уж плохо. По крайней мере, здесь нет твоей матери, и ты можешь немного расслабиться.

– Руку! Она трогала его руку, а не то, что ты… Ты откуда такие слова знаешь?! И при чём здесь моя мама?

– При том, что ты, когда она рядом, дышать боишься. И я тебя не виню. Император Калигула перед ней жалкий младенец. Не сомневаюсь, что леди Мэлвик даже его приучила бы пить исключительно минеральную воду. Кстати. Как она поживает?

– Великолепно. Спасибо.

– Чудесно, чудесно, – заулыбалась Кэти, хотя отношения её с будущей свекровью были таковы, что она с гораздо большей радостью узнала бы, что та заразилась бубонной чумой. Мама Джорджа относилась к той породе людей, которые считают день прожитым зря, если до захода солнца они не совершили что-то такое, что заставит содрогнуться потрясённое человечество. Смелые, решительные, властные и непоколебимые, они незаменимы на палубе пылающего галеона, в римском сенате или во главе татарской орды, несущейся в бой, но вот в быту сними бывает сложновато о чем-то договориться. Кэти не удержалась от доли ехидства:

– Кстати, как она тебя сюда отпустила?

– А она не знает, – тихо пробормотал Джордж. – Я заехал к Марку насчёт покупки двух жеребцов и вот, оказался здесь. Он сказал, только у лорда Рэйберна мы сможем найти то, что нам нужно.

– Ну ладно, – поспешно сказала Кэти, опасаясь узнать о тонкостях покупки жеребцов гораздо больше, чем ей хотелось бы. – Я ненадолго покину тебя…, и она поспешила смешаться с толпой, почти не ощущая угрызений совести.

Эрика нигде не было. Кэти по ажурной витой лестнице поднялась на балкончик, но сверху было видно море парящих в волнах вальса пар без лиц, возраста, имени. Вот китайская ваза танцует с луной, вот египетскую богиню увлекает в вихре танца галантный арлекин. В этом водовороте лишь одно, если можно так сказать знакомое лицо – у фонтанчика, бронзовая дельфинья пасть которого изрыгала светло-золотые струи шампанского, стояла и наблюдала за всеобщим весельем безучастная смерть. Кэти поспешила вниз, и когда сбегала по лестнице, перепрыгивая ступеньки, взгляд выхватил сценку – княжна Мария, рассекая океан танцующих пар, тащила за руку Пьеро, как муравей дохлую гусеницу. Кэти от души ему посочувствовала. Но едва её нога ступила на паркет, началась кадриль, и её подхватил весёлый толстяк в расшитом золотом бархатном камзоле. Безумный темп кадрили с её постоянной сменой партнеров, напоминавшей тасуемую колоду карт, странно расслабляюще подействовал на неё. Волнение, смущавшее разум улеглось, зато в крови вскипело другое, прежде неведомое. Калейдоскоп масок, вихрь атласа, шелка и бархата, смех и взрывы музыки, подобные порывам ветра, стали казаться более реальными и настоящими, чем жизнь, оставшаяся за стенами замка. Но вот угасли озорные всполохи кадрили и Кэти, наконец, обрела свободу. Но, как выяснилось, ненадолго.

– Вот она, – послышался за спиной суровый голос.

Повернувшись, Кэти едва не расхохоталась. Перед ней, уперев руки в бока, в позе итальянской мамаши, встречающей нерадивого подвыпившего сына, стоял разгневанный Пьеро. Из схватки с русскими княжнами он вышел не без потерь – один помпон оторван, края картонного воротника печально поникли, как осенняя хризантема под порывами холодного ветра, чёрный грим под глазами потёк и казалось, что Пьеро плачет чёрными слезами. Компанию ему составлял брутального вида морской пират со шпагой и кортиком за поясом. Холодный взгляд тёмно-серых глаз пирата ничего хорошего не предвещал. Пара, безусловно, получилась комичная, но Кэти стало не по себе.

– Джордж! Кузен Марк! Вот не ожидала вас здесь… Хотя тебя, Джордж, я уже видела. Как гобелены?

Пьеро скрипнул зубами.

– Малышка Кэти, мы сейчас же едем домой, – пират ласково, но неумолимо взял её под руку.

– Но Марк! – Кэти была готова заплакать от досады. Между тем, она понимала, что сопротивление бесполезно. Её двоюродный брат относился к той редкой породе людей, чья жизнь подчинена железному распорядку и незыблемым правилам, которые он распространял как на себя, так и на других. К огромному неудовольствию последних. Кэти некстати вспомнилась целая коллекция чучел – охотничьих трофеев, педантично пополнявших его кабинет. Каждое под ежедневно протираемым стеклянным колпаком, снабжено подробной табличкой, содержавшей всю необходимую информацию – время, место убиения, название на латыни.

– Твоё пребывание здесь в это время абсолютно недопустимо.

Кэти всё больше начинала чувствовать себя заблудившейся овечкой, повстречавшей производителя хаггиса. Спасения, конечно, нет – строгость его моральных взглядов шокировала бы даже Томаса Торквемаду. Уж во всяком случае, великому инквизитору было чему поучиться у её двоюродного брата. И конечно, как старший брат, он может с ней делать всё, что ему заблагорассудится – даже увезти домой!

– Простите, – Смерть возник из ниоткуда и поклонился Кэти. – Но дама ангажирована на три тура вальса. – Вы ведь сдержите свое слово? – с лёгкой улыбкой в голосе обратился он к Кэти.

– Что вы, конечно, —радостно заблеяла Кэти, теперь уже как овечка, вырвавшаяся от производителя хаггиса и увидевшая на дальнем конце холма свою маму. Она гордо взяла своего спутника под руку и покинула обескураженных Пьеро и пирата, бросив им на прощание взгляд, которым смотрит чудом спасшийся житель Египта на оторопевших крокодилов.

– Спасибо, – тихонько прошептала Кэти, отойдя на безопасное расстояние.

– Не стоит, – с улыбкой в голосе ответил мужчина, ведя её под руку в центр зала.

Все пары расступались, давая им дорогу, и когда Кэти и её загадочный кавалер остановились прямо под большой хрустальной люстрой, пылавшей сотней восковых свечей, вокруг них на паркете образовалось пустое пространство.

– Кто был этот джентльмен? Я имею ввиду Пьеро, – неожиданно осведомился её похититель.

– Один мой знакомый, – сообщила Кэти, скромно умолчав, что знакомый приходится ей женихом, с которым через три месяца она должна сочетаться браком.

Оркестр заиграл вальс, и им пришлось прервать разговор. Никогда прежде у Кэти не было такого партнёра. Едва она положила узкую руку, затянутую бархатной перчаткой на его плечо, её собственная воля и сущность исчезли, подчинившись и растворившись как снег под лучами солнца. Впервые она не думала о фигурах, не слушала счёт, её тело двигалось, летело, таяло в его руках, полностью отдаваясь чужой воле и сладостному парению в небесах музыки, которая омывала её своими теплыми, пенными волнами. Полёт венского вальса совершенно вскружил ей голову, она чувствовала, что нервы её натягиваются, как струны скрипки, и только ждут прикосновения смычка, способного исторгнуть музыку. Её музыку. Но вот оркестр смолк, и её партнер шепнул:

– Хотите увидеть звезды?

– О да, здесь так душно.

Они вышли в сад, переступив каменное обрамление проёма, ведь стеклянных преград в окнах этого странного зала не было. Ночь дышала жасминовой прохладой, в высоте застыл ледяной серп луны, а под ногами на тёмном мху мерцали жемчужно-белые звёздочки странных цветов. Кэти никогда таких прежде не видела.

– Что это? – она нагнулась и сорвала бледную звёздочку.

– Асфодель. Древние верили, что в загробном мире души умерших питаются этими цветами. В Аиде целые поля асфоделей.

– Брр-р-р-р. Есть исключительно цветы. Воображаю – умираешь, попадаешь в загробный мир и первое что видишь – поле, на котором будешь пастись вечно. Ужас.

Она украдкой попробовала откусить бледный лепесток и тут же, сморщившись, выплюнула.

– Нет, первое, что видишь – это белый кипарис.

– Это зачем же?

– Не знаю, – он задумался. – Наверное, как рефракция —всю жизнь ты видел тёмные кипарисы на светлом небе, а теперь наоборот. Ведь в Аиде всегда сумерки. И привыкание к новой реальности, к жизни в смерти, начинается с этого белого кипариса, такого невозможного и всё же существующего.

– А что потом?

– Потом, если хочешь всё забыть – можешь выпить воды из Леты. – Опасаясь следующего вопроса, он пояснил.– Одна из четырёх рек загробного мира. Её воды светятся и похожи на жидкое золото. Это единственный шанс, потому, что когда Харон перевезёт душу через сумрачный Стикс, вернуться на берега Леты она уже не сможет.

– О-о-о… а потом?

– Зависит от того, как ты вёл себя при жизни. Праведных ждет тихая жизнь в домах, увитых виноградными лозами, прогулки по зелёным долинам и кипарисовым лесам, грешников же сбрасывают в Тартар. Тартара боятся даже боги.

– А чего им бояться, они же бессмертные.

– Ну не совсем. Великий Пан, величайший бог древнего мира, покровитель природы, например, умер.

– Откуда известно?

– Так говорит Плутарх.

– Ваш знакомый?

– Гм, нет. Это древнегреческий философ. Он уже умер.

– А, жалко. А чего это Пан умер?

– Возможно, потому, что в него перестали верить. И сейчас он, свободный и спокойный, прогуливается по цветущим полям вместе с душами тех, кто помнит его величие.

– Всё равно, асфодели не заменят кофе с французскими булочками на завтрак. Мне не нравится такой загробный мир, – пробурчала Кэти.

– А какой загробный мир ты бы хотела?

– Я бы вообще хотела жить вечно.

– Правда?

Странный тон его голоса удивил Кэти, заставив обернуться. Мужчина снял маску.

– Я Генрих Рэйберн.

– Вы тот, кто отдал мне медвежонка. Ночью, в парке. Двенадцать лет назад.

Он совершенно не изменился, даже благородной седины на висках к изрядному разочарованию Кэти не появилось.

– Хочешь подняться на крепостную стену? Оттуда весь замок виден, как на ладони, к тому же прекрасный вид на вересковые пустоши.

– Конечно!

Генрих вновь зачем-то надел маску, и они стали подниматься по узкой, вырубленной в стене лесенке. По-видимому, последний раз ею пользовались лет этак сто назад – ступени поросли мхом, сорными травами, местами сильно обветшали и покрылись трещинами. Дважды Кэти поскользнулась на коварном мху, влажном от ночной росы, но твёрдая рука её спутника не дала ей сорваться вниз. Несколько минут спустя они стояли на гребне крепостной стены. Ночной ветер, одновременно свежий и тёплый, омывал лицо и нескромно играл складками платья Кэти, наполняя всё её существо волнением и радостью. Его порывы были такими сильными, что она инстинктивно старалась держаться поближе к стоящему рядом мужчине.

– Взгляни, – голос звучал из-под маски глуховато, и недаром – ведь костюм смерти был популярен во времена многодневных венецианских карнавалов среди тех, кто желал оставаться инкогнито. Своеобразная конструкция маски создавала резонанс, меняя голос до неузнаваемости. – Похоже на дыхание моря.

С минуту вглядываясь в бескрайний океан вересковых пустошей, Кэти поняла, что он имел ввиду. Ветер то стихал, то набирал силу, скользя по сиреневой глади вереска, отчего по ней прокатывались волны, на гребнях которых мерцал отражённый лунный свет. Вздымаясь и опадая, эти волны плыли к исчезавшему в ночной тьме горизонту, бесшумно, как тени. До сих пор всё, что знала Кэти о вереске – это что из его корня делают лучшие в мире курительные трубки и ещё варят неплохой эль, по крайней мере, таково было мнение её отца. Теперь же на ум приходили гораздо менее прозаические вещи – вспоминались сказки няньки-валлийки о призрачных рыцарях, осуждённых вечно бродить по таким вот пустошам в поисках (разумеется, безнадёжных) упокоения, демонах, устраивавших ночную охоту на души грешников. Отчего-то Кэти посетила нечестивая мысль о том, что должно быть приятно скакать по такому вот сиреневому цветущему полю на большом, и конечно, чёрном как ночь коне, преследуя душу какого-нибудь (разумеется симпатичного) грешника… Зажмурившись, она помотала головой. Однако, что он там говорит?