Неделю спустя мы снова приехали в отдаленный скит мужского монастыря – в Липовку. Стоял жаркий летний день. На синем небе неподвижно застыли пухлые белые облака. Мы с Владимиром шли вдоль берега Тобола, направляясь на мыс любви к тому самому раскидистому дереву, чтобы насобирать на зиму липовый цвет, пока он не облетел. Мне было жаль, что я не чувствовал, как высокая трава касалась моих рук.
Добравшись до места, Владимир повернул меня к реке, а сам принялся обрывать цветы с ветвей. Я любовался на накатывающие на берег волны, а послушник молча трудился, заполняя один пакет за другим.
Я думал о том дурацком сне. Все было так ярко, будто происходило по-настоящему… И вдруг увидел, как внизу, у кромки воды, показалась знакомая фигурка. Сняв сланцы, Вита шла, оставляя одинокую цепочку следов на горячем песке. Я думал, что она почувствует на себе мой взгляд и посмотрит наверх. Но она была задумчивой и ни на что не обращала внимания. Наверное, ее разморило на жаре, и она пришла освежиться. Странно, что с ней не было Геры.
Рыжие волосы были заколоты японской палочкой с перьями и бусинами. На ходу Вита выдернула ее из пучка, и яркие кудри рассыпались по плечам.
Я повернул голову в сторону Владимира. Не предупредить ли его, что сестричка пришла искупаться? Он залез на толстую ветку дерева, скрывшись в листве, и методично собирал цветы, шурша пакетом. На траве уже лежали три свертка. Когда я снова обратился к песчаному берегу, то увидел, как Вита расстегивает пуговицы на летнем желтом платье. Я облизнул губы и подумал, что беспокоить Владимира точно не стоит.
Она скинула с себя одежду, оставшись в раздельном малиновом купальнике с высокой талией. Потом шагнула ближе к воде и подставила лицо с мелкими веснушками солнцу. Мой взгляд скользил от разгоряченной морковной макушки до пяток в песке. Вита заколола волосы, плавно вошла в воду и поплыла. Солнце играло в темных волнах и в хрустальных бусинах японской заколки.
Она перевернулась на спину, и я думал, что она вот-вот взглянет на меня и заверещит. Но, перебирая руками, рыжая задумчиво уставилась в небо. Я покусывал нижнюю губу. Интересно, что было в ее мыслях… Из-под прозрачной глади воды то и дело выпархивали стройные ножки и изящные кисти рук, выбрасывая вместе с собой переливающиеся искры воды. Я представлял как, должно быть, тепло на поверхности реки, нагретой солнцем.
Очень скоро она выбралась на берег. Влажный песок облепил ее ступни. Рыжая ополоснула их вместе со сланцами в слабо накатывающих волнах и направилась в сторону деревеньки, на ходу набрасывая ситцевое платьице. Она нас так и не заметила.
Кажется, я не дышал последние пятнадцать минут. Будто залез на чужой дачный участок за яблоками и ждал что вот-вот появится какой-нибудь разъяренный дед и выстрелит мне солью в мягкое место. Я покосился на Владимира, и он вдруг поймал мой взгляд.
– Ты там как? Не заскучал?
– Не-а.
Глядя на меня, Владимир обеспокоенно нахмурился.
– Тебе голову напекло что ли? Вид у тебя какой-то… контуженный.
Я сдержался, чтобы не улыбнуться.
Он вытащил из-за пояса все тот же синий платок, в который собирал липовый цвет прошлый раз, и завязал его мне на голову как бандану.
– Где-то в сумке с таблетками и мазями у меня завалялась кепка.
– Поищу, когда вернемся в скит. Солнце печет сегодня будь здоров.
– Это точно. Я даже не думал, что в этих местах может быть настолько жарко.
Два часа спустя Владимир, закусив соцветие, укладывал заполненные прозрачные пакеты в светло-коричневый джутовый мешок. Потом закинул его на спину и одной рукой покатил мою коляску к деревне. В пустом домике для паломников он расстелил на пол и на столы пожелтевшие от времени газеты «Советская Сибирь» и рассыпал на них цветы для просушки.
– Успели, – на его лице растянулась довольная улыбка. – Теперь всю зиму будем чай пить. К концу месяца еще иван-чай и чабрец пособираем, а сегодня надо листы смородины и малины порвать. В рощице как раз есть несколько диких кустов.
Отряхнув подрясник от травинок и мелких лепестков, он выкатил мою коляску на улицу, а потом – в поле рядом с деревней.
***
Под подоконником охотник-паук перекинул белесую паутину и, притаившись, сидел в ожидании жертвы. Я наблюдал за ним, пока мы ужинали в домике скитоначальника – отца Серафима вместе с пятью трудниками. Иногда паук выползал на середину связанной сети, доводил ее до совершенства, быстро орудуя лапками, и возвращался в темное укрытие.
– Сам Спаситель обещал утешить нас в скорби: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас»4, – наставлял нас батюшка. – Поэтому когда приходите в Его дом – в храм – и смотрите на иконы, думайте о том, что Сам Господь и все святые глядят на вас с милосердием и любовью. Присаживаться на лавку во время богослужения можно только в случаях нездоровья, – отец Серафим мельком посмотрел на меня, сложив на столе в замок сухие, с узлами старческих жил руки. – Впрочем, хорошо сказал о немощи телесной святитель Филарет Московский: «Лучше сидя думать о Боге, нежели стоя – о ногах»…
На лицах трудников и послушника скользнули скромные улыбки, а я подумал, что не только сидел всю службу напролет, так еще и думал не о том, о чем надо… Я с тоской снова посмотрел на притаившегося в засаде паука с толстым брюхом, а потом – в окно на дом Виты, стоящий в отдалении от остальных избушек.
Ну что за скукота, а не разговор!
Хотя в этой глухомани мне все равно было лучше, чем дома в Москве. Здесь я почти не вспоминал о том, что оставил в доме на Рублевке…
– Годы труда потрачены впустую! – орал отец на весь особняк. – Почему ты постоянно попадаешь в переплеты, из которых мне приходится тебя вытаскивать?! Почему ты такой неблагодарный, холодный, безразличный?
– Спасибо, что поддерживаешь меня, пап, – сыронизировал я.
– У меня в голове не укладывается! – он не переставал драть глотку. – Идиот! От тебя одни проблемы! Ты даже не мог выбрать нормальных друзей! Не установил камеры на яхте! Никаких мер предосторожности! Сколько раз я тебе говорил, что безопасность – превыше всего?! Ты же с детства под охраной! Почему не уяснил этого?!
– Я поторопился отметить покупку…
– Поторопился! Мы с матерью столько вложили в тебя! Хотели, чтобы ты стал успешным, решительным и смелым лидером, чтобы ты учился с удовольствием, развивался… Ты был моим самым главным инвестиционным проектом, который должен был принести мне прибыль! И к чему мы пришли? Ноль!!! Теперь ты никогда не сможешь эффективно управлять корпорацией. Никогда!
– Гипотетически все же могу. Мозги же у меня не пострадали, – возразил я, он же только в сердцах махнул на меня рукой и вылетел из комнаты.
Я взглянул на мать, которая сидела на бежевом диване и смотрела в одну точку.
– Мам?
Она подняла красные, опухшие от слез глаза.
– Какой позор! – шептала она, её нос тоже был бордовый от рыданий. – Мой сын – инвалид. Поверить не могу! Ты всегда был таким красивым! Твои рекламные контракты, обложки в журналах, фотосьемки в Европе, подиумы люксовых брендов… Все это было открыто для тебя. И теперь этого больше никогда не будет! С каждым годом ты будешь только слабеть… – она начала всхлипывать. – Из-за обездвиженности руки и ноги станут, как плеточки, уже через пару лет. Как теперь нам появляться в обществе? Что обо мне подумают люди? Все будут спрашивать о тебе. Что я должна им ответить? А? Мы же всегда были идеальной семьей, Матвей! Примером для всех… Нас теперь просто перестанут уважать! Обвинят в том, что не справились с воспитанием ребенка. Вот так. И ты теперь не завидный жених и, скорее всего, обречен на одиночество. Почему же ты был таким неаккуратным?!
– Все сказала?! А теперь уходи… – я прикрыл глаза, а потом заорал. – Не хочу вас видеть обоих! Идите к черту со своей заботой!
Когда комната опустела, я нажал подбородком кнопку вызова персонала на пульте, что лежал на подушке, и приказал принести мне выпить…
– Чем займетесь с Матвеем? – спросил отец Серафим у Владимира, возвращая меня в реальность из прошлого.
– Если поручений больше не будет, то пойдем на ночную рыбалку.
– Сходите, развейтесь, – кивнул отец Серафим. – Но не опаздывайте на утреннюю службу!
– Вернемся вовремя!
Батюшка кивнул, дав понять, что ужин окончен. Два мужчины в ветхих серых рубахах и потертых до грязного блеска черных штанах собрали со стола тарелки и унесли в другую комнату, чтобы помыть в тазу. С остальными отец Серафим продолжил вести размеренные беседы, отвечал на их вопросы. Мы же с Владимиром выбрались на улицу и направились к амбару, где у него был приготовлен рюкзак с привязанной к нему свернутой палаткой. Солнце садилось и расцвечивало полуразрушенный храм, часовню и траву в маслянисто-персиковые оттенки.
Владимир прихватил из домика отца Серафима простенькую гитару, а потом вытащил из амбара удочку и котелок.
Когда мы дошли до Тобола, под закатными розовыми лучами на поверхности реки лопались пузырьки: в темных торфяных водах резвилась мелкая рыбешка. Владимиру уж точно улыбнется сегодня удача… Пока я любовался бликами воды и прислушивался к лесным звукам, он разводил костерок на песчаном берегу.
– В детстве мы с Витой любили спускать на воду лёгкие бумажные или берестяные кораблики. Волны подхватывали лодочки, и они неслись все дальше и дальше. Мы загадывали желания и верили, что они будут донесены до кого надо и исполнены… Дети.
– Вы с ней совсем не похожи.
– Ну да. Ведь у нас мама – одна, а отцы – разные. Мой ушел из семьи, когда мне было два года, а потом мама вышла за другого, и родилась Вита. Ее отец, кстати, умер не так давно. Он работал на зерновом току, упал в резервуар с пшеницей и задохнулся.
– Оу… А мать где?
– Живет в соседней деревне, на пенсии уже.
На берегу кто-то соорудил простенький деревянный столик и две лавки с обеих сторон. Там Владимир и разложил пожитки, а потом взялся руками за удилище и погрузился в созерцание речной ряби и маленького поплавка из пластмасски и гусиного пера. Звуки природы стали будто громче: плеск воды, шум ветра в липах и соснах на высоком берегу, песни незнакомых мне птиц.
Прошло не так много времени, как у Владимира заклевало. Раз! И он выхватил из воды трепещущую серую рыбину, похожую своим зубчатым хребтом на маленького дракона с длинным носом. Она билась о песчаный берег и блестела под лучами малинового вечернего солнца.
– Ты посмотри! Это же стерлядь! Вот повезло! А я сначала подумал, что лобарик5, не рассмотрел сразу в сумерках… Так странно! Она обычно только в закидушку попадается, а здесь на удочку клюнула. Надо же!
Он ополоснул бьющуюся рыбину из бутылки и уложил на сколоченный на скорую руку стол. Уверенным движением отрубил ей голову, вырезал внутренности, а тушу разделал на равные куски.
– Хочешь попробовать?
– Сырую? – лицо мне было еще подвластно, поэтому Владимир, скорее всего, прочитал на нем отвращение, отчего рассмеялся.
– Конечно! Это же настоящий сибирский деликатес!
Он вгрызся в кусок, будто варвар, и по его губам и подбородку размазалась кровь.
– Ммм! – глаза послушника блаженно закатились. – Только в этих местах водится такая стерлядь – с желтым жиром. Лучше, конечно, есть строганину – замороженную рыбу. С солью и перцем. Но в походных условиях можно и так, – он продолжал пережевывать филе с видом знатока. – Так что, надумал?
Я посомневался какое-то время, но потом все же кивнул.
– Давай. Хуже, чем сейчас, мне все равно уже не будет.
Он поднес к моему рту солоноватый от крови кусок. Я откусил мягкое серое мясо, похожее на желе, и… это оказалось действительно очень вкусно.
– Неплохо.
Рыба была не очень большая, поэтому мы расправились с ней довольно быстро. Остальное – голову, хвост, плавники, брюхо, кожу и колючий хребет – Владимир бережно собрал и положил в котелок. Чуть позже добавил туда пару ершей, что попались на удочку, налил воды, которую мы набрали в скважине возле храма, и подвесил обугленную посудину над костром.
– Это будет царская уха! – пообещал мне послушник, разрезая картофелину прямо в руке.
Его азарт и хорошее настроение передалось и мне. Я и не заметил, как начал смеяться и шутить вместе с ним. Зачарованно наблюдал за тем, как он вытаскивает из воды одну щуку за другой. Извивавшиеся на песке речные хищницы удивленно пучили глаза и раскрывали зубастые пасти, а потом летели в пластиковое ведро. Стерлядь больше не попадалась. Да и ловить ее было, оказывается, нельзя – исчезающий вид.
– Завтра на обед будут котлетки, – торжествовал послушник, убирая ведро с рыбой под дерево, чтобы случайно не споткнуться о него в темноте. – Хорошо!
Аромат рыбы, лука и лаврового листа ударил в нос, когда на Тобол спустилась черная ночь и над лесом на противоположном берегу повис белый полукруглый месяц. Владимир налил уху в две железные кружки и поставил их на прохладный песок немного остыть. Потом, дотронувшись до моих рук, полез в палатку, откуда вернулся со стареньким клетчатым пледом и укрыл меня им.
Покрывало собиралось в складки, поэтому я выглядел, как ждун6, наблюдавший, как Владимир закапывает в тлеющие угли несколько картошек, а потом берется за гитару и перебирает струны.
– Э-э-э… – разочарованно протянул он, повернул двумя пальцами колок и снова прислушался к звуку. – Любит же она расстраиваться по пустякам!
Я весело хмыкнул, а он улыбнулся только тогда, когда услышал нужный ему звук. И наконец запел вполголоса:
Крыши домов дрожат под тяжестью дней,
Небесный пастух пасет облака.
Я отвел глаза на сверкающие серебром волны Тобола и думал о том, что все-таки принял правильное решение – приехать сюда. Первое самостоятельное решение!
Здесь, рядом с Владимиром, я чувствовал себя живым и даже немного свободным. Он не смотрел на меня с жалостью, как мои столичные друзья и знакомые, не указывал, что делать, не контролировал, как это делали родители. В монастыре со мной разговаривали, будто со мной было все в порядке.
У меня задрожала нижняя губа и защипало в глазах. Хорошо, что Владимир был занят пением и гитарой. Или он из солидарности усердно делал вид, что смотрит на гриф?
Город стреляет в ночь дробью огней,
Но ночь сильней, ее власть велика.
Я начал подпевать ему дрожащим голосом.
Тем, кто ложится спать, спокойного сна.
Спокойная ночь7.
Он поднял на меня глаза и улыбнулся. Я еще никогда не пел с кем-то вот так ночью на берегу реки. Да еще и трезвый. Это было необычно!
– Гитара помогает забыть о плохом, – сказал Владимир, откладывая инструмент.
– В твоей жизни было что-то плохое?
– А как же! – хмыкнул он, но подробности не стал рассказывать. Послушник потянулся к своей кружке, попробовал и довольно кивнул. – Ну вот. Немного остыла.
На поверхности ухи расходились аппетитные жирные круги. Душистая, пахнущая костром, приправленная лучком и перцем, она была не хуже, чем песни под гитару на пустынном берегу сибирской реки. Владимир сидел рядом со мной на чурке и время от времени предлагал мне отпить из кружки. Дожевывая картофель, что скатился на дно металлической кружки, я попросил добавки. Владимир довольно улыбнулся.
Послушник вдруг спохватился и таки пошевелил в золе дымящейся палкой. Выкатил из-под тлеющих дров обуглившиеся картошки. Обжигаясь, дуя на пальцы, он разломил одну и остудил для меня, а сам принялся за другую. Какой же вкусной и пахучей она оказалась! Посыпанная крупной солью, вприкуску с серым хлебом на закваске, что остался от ужина у отца Серафима.
– На свежем воздухе всегда вкуснее, – заметил Владимир, подбрасывая ветки, чтобы развести огонь снова.
– Часто выбираешься сюда?
О проекте
О подписке