Пролог

1883 год

Франция. Верден.

– Леон! Леон, ты только посмотри! Это же настоящая бомба!

Франсуа влетел в уютный магазинчик на набережной Комедии, размахивая какими-то бумагами. Вид взбудораженный и даже дикий: пальто нараспашку, – и это в декабре-то, когда ветер с реки Мёз становится сырым и недружелюбным! – лабораторный халат весь перепачкан шоколадом и апельсиновыми брызгами, волосы взлохмачены.

Порой двадцатидевятилетнему Леону казалось, что тридцатисемилетний Франсуа – его младший брат, а не наоборот; рассеянный, беспечный, вечно парящий в других сферах Франсуа Бракье был прирожденным ученым, изобретателем, едва замечающим, что происходит вокруг. Пока степенный, основательный, надежный Леон управлял семейной кондитерской фабрикой, подписывал договоры, заказывал оборудование, отправлял рекламные объявления в газеты, улаживал конфликты с работниками, подменял заболевших продавцов в магазине, как сегодня, – Франсуа творил: придумывал новые вкусы знаменитых миндальных драже, испытывал самые безумные рецепты, сочинял оригинальные конфетные упаковки, рисовал чертежи станков, на которых можно было все это изготовить в промышленных масштабах. Физика, химия, высокая кулинария – таланту Франсуа было подвластно всё; Леон же был блестящим администратором, виртуозно дирижирующим сложной системой управления растущим предприятием. Братья идеально дополняли друг друга – и ни дня не могли друг без друга обойтись, хотя и ссорились частенько, уж очень они были разными.

Вот и сейчас Леон тяжело вздохнул, глядя, как Франсуа сметает полой пальто все на своем пути: рождественских оленей, аккуратно расставленных среди ваз с драже, стеклянные шары, украшающие стойку с конфетными подарочными наборами, блестящие гирлянды возле кассы.

– Боже, Франсуа, где твоя шляпа? – воскликнула Анна, едва не выронив бумажный пакетик с драже «Принцесса» (миндаль 35/36 калибра в белой сахарной глазури).

Какое счастье, подумал Леон, бросая взгляд на карманные золотые часы с цепочкой, какая редкая удача, что еще слишком рано и в лавке почти никого нет – взъерошенный братишка перепугал бы всех туристов! Единственная посетительница – Анна Леруа, она каждую пятницу заглядывает к Бракье по дороге на рынок и неизменно берет двести граммов «Принцессы». Леону нравилось ее постоянство. Девушки такие ветреные, но Анна – другое дело: светлые волосы всегда волосок к волоску, не шелохнутся, плотная темно-синяя юбка тщательно отглажена, голубой передник ложится ровными складками. О, ладно, видимо, пора признаться – Леон давно и страстно влюбился в Анну, но предложение делать не спешил. Любовь мешает бизнесу. Сначала нужно полностью отладить работу фабрики, а потом уже думать о семье. Может, сделает Анне предложение лет через пять, но не раньше. Дело всегда должно быть на первом месте.

А не дождется его Анна – ну что ж, значит, такова судьба. Нельзя подвести отца, бросившись в любовные переживания с головой.

Все вокруг удивлялись, когда старый Бракье решил передать кондитерскую фабрику младшему сыну. А как же традиции, шептались знакомые, как же вековые устои, согласно которым семейное предприятие передается наследнику? Но старик-кондитер прекрасно понимал, что Франсуа не создан для управления людьми и бизнесом. С таким руководителем фабрику ждет катастрофа. «Ради процветания любимой фабрики придется нарушить вековые традиции», – сказал Бракье и попросил Леона возглавить бизнес. И, похоже, не ошибся в своем смелом решении.

– Что? Какая шляпа? А, шляпа… Не знаю, уронил по дороге, – Франсуа растерянно посмотрел на Анну и повернулся к брату: – Да к черту шляпу, Леон, ты лучше взгляни вот сюда! – И Франсуа сунул брату под нос пачку листов нежного устричного цвета. – Письмо от Пуйе! Из Парижа! Я же говорю – это просто бомба!

– От нашего адвоката? Ну-ну, и что же там? – Леон заинтересовался не на шутку. Кажется, на этот раз у Франсуа были все основания для волнения.

Леон забрал у брата документы, поправил очки в золотой оправе и принялся читать вслух, не стесняясь присутствием Анны:

– «Господин Бракье, кондитер из Вердена, придумал новый продукт в своей отрасли, который он обозначил как «Фугасный снаряд». Продукт состоит из продолговатой оболочки, изготовленной из шоколада, полой, предназначенной для хранения конфет и сувениров. Оболочка снабжена фитилем. При поджоге фитиля шоколадная оболочка взрывается, конфеты и сувениры разлетаются во все стороны»²⁰…

– Во имя всего святого! – взорвался Франсуа. – Зачем ты читаешь полную расшифровку заседания суда? Ты что, сам не знаешь, как выглядит твоя лучшая конфета, которую спрашивает каждый турист? Которую заказывают для всех праздников в округе? О, дева Мария, иногда ты такой тугодум! – Франсуа нетерпеливо вырвал бумаги из рук брата, зашелестел ими, потом протянул всего одну, с личной подписью адвоката Пуйе. – Вот, прошу!

– «Уважаемые господа Бракье… Поздравляю с победой в апелляционном суде… Отныне ваши конкуренты Мунье и Кабрильяк не смогут копировать ваши знаменитые шоколадные «снаряды»… Ответчики также обязаны выплатить вам пятьсот франков за причиненный ущерб… К сему прилагаю счет за мои юридические услуги на две тысячи франков». – Леон поднял голову. – Ну что ж… Похоже, ты был прав: парижские адвокаты не просто так заламывают астрономические цены. Пожалуй, эти две тысячи франков мы потратили не зря.

– Полторы тысячи, – поправила Анна, внимательно слушавшая разговор братьев Бракье, – ведь пятьсот франков к вам еще вернутся.

Франсуа отмахнулся, денежные вопросы никогда его не занимали, а Леон сдержанно, но ласково улыбнулся Анне. Она всегда умела поймать детали. Эта девушка будет прекрасной спутницей преуспевающего владельца фабрики.

– Неплохо, – сказал Леон, поправляя очки.

– И это всё?! – вскричал Франсуа на весь магазин, да так, что стеклянные шары зазвенели от воздушного удара. – «Неплохо»?! Мы отвоевали наше изобретение, нашу визитную карточку, наше будущее! Главное достояние нашей семьи! Мы едва ли не год стояли насмерть, не сдались даже после ошеломительного поражения в суде первой инстанции – а ты говоришь «неплохо»?! Это победа, Леон, победа! Долгожданная, тяжелая, восхитительная победа! Теперь мы забросаем нашими «снарядами» все страны! Весь мир услышит про верденские «бомбы»! Верден будет у всех на устах!

Энтузиазм Франсуа был заразителен.

– Наверное, теперь, когда у нас такие серьезные юридические тылы, мы и правда можем попробовать выйти на международный уровень, – согласился Леон. – Надо бы принять участие во Всемирных выставках – разузнаю всё об этом. Может, отправить коробку драже президенту Франции? Это стало бы неплохой рекламой.

– Я где-то читала, что русский император Александр любит сладкое, – присоединилась к обсуждению Анна. – В газетах писали, что он обожает шоколад²¹.

– Великолепно! – возликовал Франсуа. – Я видел его фотографии в журналах – он мой ровесник²², но, в отличие от меня, – изобретатель шутливо пожал худыми плечами, – Александр такой крупный, упитанный, он наверняка жить не может без десерта! Пошлем русскому мишке наш медовый миндаль. Уверен, русский царь всем сердцем оценит умение французов производить «снаряды». А там, глядишь, и новый рынок нам откроется… Вы видели карту Российской империи? Представляете, сколько там сладкоежек? Нет, нам непременно нужно заключить с ними какой-нибудь союз! О, это будет нечто потрясающее!

– Успокойся, Франсуа, – Леон попытался вклиниться в восторженный поток. – Для начала отработаем свою территорию, а потом уже будет завоевывать чужие. Порой расширение бизнеса может привести к непредсказуемым последствиям.

– Какой же пессимист, братишка, – Франсуа взмахнул рукой и устричные листы разлетелись по всему магазину. – Будущее – за верденскими «бомбами»! Вот увидишь, двадцатый век будет переполнен счастьем и шоколадом, усыпан лепестками роз! Кстати о цветах – у меня родилась превосходная мысль – почему бы нам не сделать конфетный букет?

– Прелестный подарок любому монарху, – поддержала идею Анна. Леон кивнул.

– Ну, побежал в лабораторию – разрабатывать! – крикнул Франсуа на прощание. Хлопнула дверь, жалобно звякнул колокольчик. Уже с улицы донеслось, вместе с порывом холодного речного ветра: – Как же скучно вы все живете! Наука – вот настоящая жизнь!

***

Заметка из газеты «Эхо Парижа» от 21 июня 1897 года: «Король Бельгии Леопольд II был очень тронут, проходя через французскую секцию Всемирной выставки в Брюсселе, где мсье Буше, наш посредник в торговле, передал королю подарок от мсье Леона Бракье, промышленника из Вердена (на реке Мёз). Чудесный букет, сделанный из драже высшего качества, самой искусной сборки, снискал наитеплейшие поздравления от короля, который сказал: «Я никогда не забуду этот подарок». Великий город Верден может гордиться успехом, которого он добился благодаря своей кондитерской продукции, завоевавшую лучшую репутацию и пользующуюся спросом во всем мире»²³.

Драже Бракье потом еще не раз получали всевозможные призы, так, например, в 1900 году засахаренный миндаль Леона был награжден золотой медалью на Всемирной выставке в Париже²⁴. К сожалению, не сохранилось документальных свидетельств, доказывающих, что российские императоры угощались знаменитыми верденскими конфетами. Однако драже Бракье были невероятно популярны в конце девятнадцатого века, и можно с большой доли уверенности предположить, что их предлагали высокопоставленным гостям на торжественных приемах – в том числе в 1896 году, когда Николай II с молодой супругой Александрой Фёдоровной посетили Париж в рамках своего большого европейского турне.

Да, тогда еще Верден ассоциировался с конфетами – до 1916 года, когда в этом очаровательном французском городке развернулась самая кровопролитная и безрезультатная битва Первой мировой войны.

Часть 1

Затерянный в иллюзионе

Николай II (48 лет)

Император Всероссийский

Российская империя. Могилёв.

Ставка Главнокомандующего.

«Моя голубка! Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо № 506 (подумай, какой большой номер!) Каждый вечер, прежде чем помолиться с нашим Солнечным Лучом, я рассказываю ему содержание твоих телеграмм и читаю ему вслух все его письма. Он слушает, лежа в постели, и целует твою подпись. Он становится разговорчивым и о многом меня расспрашивает, потому что мы одни; иногда, когда становится поздно, я тороплю его помолиться. Он спит хорошо и спокойно, и любит, чтоб окно оставалось открытым. Шум на улицах его не беспокоит».²⁵

Пииии… Жжж… Бах!!!

Свист бомб, грохот снарядов. Канонада артиллерийской стрельбы.

Дикие крики раненых солдат.

Страшный саундтрек войны.

Но Николай его не слышит.

Вместо взрывов – приятная музыка.

Император сидит в полутемном зале провинциального синематографа и украдкой поглядывает на одиннадцатилетнего сына. Тот весь растворился в событиях, происходящих на экране. Военная хроника – его любимая. Цесаревич Алексей готов часами стоять на карауле у отцовской палатки, он собрал детскую «роту» из 25 сверстников и учит их маршировать, а еще своими руками вырыл себе настоящий окоп на берегу Днепра.

«Совсем как я в его возрасте», – с умилением думает Николай, вспоминая, как запоем читал «Войну и мир», пролистывая скучные страницы про мир²⁶ – сражения куда увлекательнее! А у Алексея есть чудесная возможность перенестись на поля невымышленных боев без всякого риска для его чрезвычайно хрупкого здоровья – благодаря этой замечательной новинке, синематографу.

Этим летом в могилёвском городском театре, приспособленном под показ фильмов, многолюдно, и публика столь же блестящая, как и в петербургской «Паризиане». Ведь Могилёв теперь – военная столица Российской империи! При прежнем главнокомандующем, великом князе Николае Николаевиче, город походил на строгий военный лагерь. Но сейчас здесь сплошная светская суета, интриги, сплетни… Аристократические мотыльки вьются вокруг мучительно притягательного светоча, который может и согреть, и опалить… Император здесь.

Вслед за монархом в маленький белорусский город переехал Двор, все командование, тысячи высших офицеров страны, именитые дворяне. Узкие улочки Могилёва заполнились автомобилями, в гостиницах «Бристоль» и «Метрополь» не осталось свободных мест. Город на Днепре не узнать – сколько невского лоска, сколько культурных событий, сколько бурных романов и захватывающих сплетен!

Вот как описывают этот период белорусские историки: «Очень быстро губернский город превратился в царскую резиденцию с соответствующим антуражем. Военные проблемы для многих отходили на второй план. Могилёвские девушки восхищались и флиртовали с офицерами Ставки… Для того, чтобы Николаю II было удобнее добираться до церкви, в апреле 1916 года туда была проложена асфальтовая дорожка от дома губернатора, где жил самодержец. Сделали ее за личные средства царя. За государственные же, в частности, приказом министра путей сообщения, в Могилёв доставили небольшую паровую яхту, на которой император летом совершал прогулки по Днепру».

Миссии и посольства европейских стран тотчас передислоцировались из Петербурга в Могилёв. Так, например, в августе 1916 года в Белоруссию прибыл посол Англии сэр Джордж Уильям Бьюкенен, чтобы вручить Николаю Орден Бани – символ особого рыцарского достоинства. Злая ирония судьбы! Меньше чем через год Николай будет отчаянно, без всякого уже достоинства, просить Британию спасти его от собственного народа; но одно дело – дать орден, и совсем другое – приют опальному монарху. Английский король Георг откажет двоюродному брату, испугавшись повторения петроградской кровавой бани – только теперь уже на берегах Темзы.

Но вернемся в душное лето тысяча девятьсот шестнадцатого. Как вспоминают сами могилёвцы, в те годы в городе было много иностранных военных представителей: «Генерал Бартельс, мрачный и насупленный грузный старик, был всегда чем-то недоволен. Серб был в восторге от русских. Французы тихо сидели в гостинице. Лишь иногда их представитель – генерал Жанен – появлялся на вокзале. Итальянцы красовались. Они выходили на наши маленькие улицы со специальной целью показать себя. И, действительно, было что посмотреть. Голубые, яркие пелерины, перекинутые через плечо, красивые южные лица, важная осанка, все в них приводило провинциалов в восхищение. Они бывали в театрах, клубах и не одно женское сердце, постаревшее за эти годы, начинает усиленно биться при воспоминании о их генерале, графе Ромей. Выделялся из всех японец Обата. К японцам вообще русские относились с любопытством. Маленький народ, которого не удалось закидать шапками, всегда вызывал в нас интерес. Обата был типичный сын своего народа. Он весь жил Японией и ее интересами. И в Ставке его ничто не интересовало, кроме того, как всякое событие может отразиться на интересах его родины. Он не страдал за наши неудачи и не радовался нашим успехам. Он наблюдал.

Всем иностранцам нравился могилевский климат. Ровные зимы и ясное безоблачное лето. Ни больших морозов, ни туманов, ни беспрерывных дождей. По их мнению, Могилев мог быть прекрасным курортом.