От Дворцовой площади до Гатчинского аэропорта на вакуумном трамвае – ровно шесть минут. Николай Константинович, как истинный инженер, всё точно рассчитал:

– 25 секунд – на то, чтобы подойти к Мелиссе, поздороваться и выслушать неизбежное: «Николас? Но что вы тут делаете?»;

– 3 минуты 20 секунд – на тщательно продуманное, не раз отрепетированное перед Разумным Зеркалом объяснение в любви (Зеркалу, кстати, объяснение очень даже понравилось);

– 15 секунд – на озадаченное лепетание Мелиссы вроде: «Майн Готт, Николас, как неожиданно… Я чертовски растеряна… Даже не знаю, что вам ответить… Хотя нет, почему же не знаю? Знаю, конечно же, знаю! Да, я тоже к вам неравнодушна, и всегда была, иначе зачем бы я явилась к вам в опочивальню полгода назад? Какое счастье, что вы наконец-то разобрались в своих чувствах! Я вся ваша, майн либер Николас, обнимите же меня скорее, черт вас возьми!»;

– 1 минута 30 секунд – на страстные объятия, и как удачно, что пассажиров сегодня так мало, все на коронации;

– 30 секунд, чтобы отговорить Мелиссу лететь куда она там собралась (это будет несложно после тех страстных объятий, которые задумал произвести Николай Константинович), привести себя в порядок и чинно, как и подобает государю в отставке, покинуть вагон – рука об руку со своей эффектной возлюбленной. И пусть журналисты пишут что хотят в своих «Желтеньких утках» и прочих низкопробных газетенках! Какая разница, ведь Николай Константинович будет чертовски счастлив.

Итак, вперёд.

Мелисса сидела в дальнем конце вагона, рядом с какой-то жизнерадостной толстушкой в розовом. Не заметить госпожу Майер было невозможно: изящная фигурка в красном костюме резко контрастировала с изумрудно-зеленой обивкой кресел. О, эти брючные костюмы Мелиссы! Сведут с ума любого мужчину. Рано или поздно. В случае Николая Константинович – поздно, о чем он жалел до скрипа зубов. Не заметить соседку Мелиссы тоже было невозможно, но уже по другим причинам. Эх, давно надо было издать Императорский Указ, запрещающий обладательницам пышных форм носить такие обтягивающие спортивные трико, отругал себя за бестолковость экс-государь.

Мелисса задумчиво глядела в окно на петербургские особняки девятнадцатого века, проносящиеся под трамваем со страшной скоростью. Николай Константинович подошел, печатая шаг:

– Светлого дня, сударыня.

Мелисса перевела на него взгляд живых карих глаз и зрачки ее удивленно расширились, однако высказаться она не успела. Ее опередила толстушка в розовом:

– Это вы мне, сударь? Ой, как миленько! – затараторила олстушка, поправляя обширное, как Солнечная система, декольте. – Я вообще-то не знакомлюсь в общественном транспорте, но раз уж ко мне подошел такой представительный мужчина, в таком чудненьком мундирчике… Мария, можно просто Мари! – Она подняла было пухлую лапку для поцелуя, но рука замерла на полпути. – Постойте! Да что ж это со мной! – Толстушка вскочила и принялась делать неуклюжие книксены. – Ваше величество! О, я так польщена! И как я сразу-то, дурочка, вас не узнала!

– Простите за недоразумение, сударыня, – Николай Константинович неловко поклонился. – Я, собственно говоря, не совсем к вам обращался… А точнее, совсем не к вам…

Толстушка с недоумением обернулась – и ахнула:

– И госпожа Майер тут! Ой, как интересненько! Ой-ой-ой! Это же лучшие минуты в моей жизни, все просто помрут, когда я расскажу, кого встретила в обычном «хомяке». Я ж будто на шоу Ангела Головастикова попала! Срочно, где камера на этом глупеньком Перстне? Ага, да вот же она – вы ведь не против, если я сниму вас на видео и выложу на «Трубаче»? Нет, ну правда, я не могу упустить такой шикарный случай, мне на слово никто не поверит! Смилуйся, государыня рыбка, – торопливо активировала она Перстень. Тот послушно вякнул: «Чего тебе надобно, старче?» и включил камеру.

Николай Константинович умоляюще посмотрел на Мелиссу. Та заправила за уши короткие темные волосы – бриллиантовыми каплями блеснули серьги – и сдержанно спросила экс-императора:

– Что вы тут делаете, Николас? Вы же должны быть на балу, во дворце.

– Я должен быть там, где вы, Мелисса.

– Мило, мило, мило! – растроганно вставила толстушка. – Нет, ну правда, жаль, что не со мной, ваше величество, вы подошли познакомиться! До чего обходительный мужчина. А может, все-таки стукнемся Перстнями, обменяемся контактами, а? Как вы на это смотрите, Николай Константиныч – или я могу звать вас Коля? – Государь ошеломленно покачал головой. – Нет? Николаша? Тоже нет? Ууу… – Мари насупилась, потом просветлела. – Ладно, вы так вредничаете, потому что пока плохо меня знаете. Почему-то мне кажется, что мы с вами все-таки подружимся сегодня.

– Николас, вы собираетесь уговаривать меня вернуться на работу? – обреченно спросила Мелисса, вновь отворачиваясь к окну. – Провальная идея, Николас. Ничего у вас не выйдет.

– Грубовато вы с императором разговариваете, Мелисса Карловна, уж не обижайтесь за откровенность, – опять влезла толстушка. – Некрасивенько с вашей стороны.

– Вовсе нет, милая Мелисса, я целиком и полностью одобряю ваше решение об увольнении, – сказал Николай Константинович, не обращая внимания на комментарии из зала. – Я считаю, что вы поступили благородно, и отставка была единственным выходом из ситуации. Я восхищен вашей порядочностью – и всё больше утверждаюсь в том, что собираюсь сейчас сделать.

Толстушка непроизвольно открыла рот, ожидая чего-то феерического. Ее Перстень, включенный на запись видео, оказался уже чуть ли не под подбородком экс-государя.

Николай Константинович сделал шаг в сторону, пытаясь отвязаться от надоеды.

– Мелисса Карловна… Мелисса, – начал Николай Константинович, бросая взгляд на свой Перстень. Пока всё в строгом соответствии с графиком. Вопреки обыкновению, говорил он быстро и твердо. Куда подевался тот нерешительный, скромный человек, который целыми днями отсиживался в Императорском гараже вместо того, чтобы принимать послов иностранных государств, и не менее двадцати семи раз отказал Левинсону в съемке реалити-шоу под рабочим названием «Простые будни русского монарха»?

– Мы подходим друг другу, как две шестеренки дореволюционных швейцарских часов, – Николай Константинович буквально чеканил слова. – Как поршень и цилиндр двигателя внутреннего сгорания «русско-балта». Как магнитная левитация и этот трамвай… – Экспромт, но удачный. – Мы должны быть вместе. Простите, что не понял этого раньше. Простите, что потерял столько драгоценного времени. Как говорил мой талантливый предок, с которым я чувствую душевное родство: «Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно: ты так невыразимо хороша! О, верно под такой наружностью прекрасной такая же прекрасная душа!»²

– Уипс! – восторженно взвизгнула толстушка. – Вы же как князь Фуржет! Ой, нет, как граф Любезье из того прелестного романчика «Любовь крестьянки», там еще такой страстный поцелуй нарисован на обложке, граф и его возлюбленная крепостная крестьяночка обнимаются среди снопов пшеницы, я его раз сто перечитывала… Какой же вы романтичный красавец, ваше величество, уж простите за дерзость! Вылитый герой дамских романов. Этот ваш мундир, ух… Ми-лень-ко! Такого я даже на шоу Ангела не видела. Ну, Мелисса Карловна, ваша очередь! Кидайтесь ему на шею, а я выложу на «Трубача» целующуюся парочку – император и премьер-министр, подумать только, все просто помрут! Я страшно разбогатею! Ну, чего вы ждете? Перед вами же мечта любой женщины! Я такого признания в жизни не слышала, даже в «Князе Фуржете и его фрейлинах»! Не упустите свое счастье, дамочка, активнее, активнее!

Николай смотрел на Мелиссу, а Мелисса неподвижно смотрела в окно, будто не слыша пылкого признания бывшего государя и болтовни соседки. Казалось, гораздо больше госпожу Майер волнует рекламный плакат километровой длины, растянутый вдоль вакуумной дороги и призывающей петербуржцев посетить новый ресторан «Нализаться до глобализации» («Вас ждет индивидуальный подбор блюд по коду Вашего ДНК!»), чем поэтическая речь Николая Константиновича.

Толстушка нетерпеливо ерзала на месте, всевозможными попискиваниями подталкивая Мелиссу к ответу. Остальные пассажиры, как и следовало ожидать, тоже весьма заинтересовались выступлением экс-императора. Теперь уже все без исключения активировали камеры на своих Перстнях и замерли в бархатных креслах, словно зрители на премьере скандального спектакля в Александринском театре.

– Мелисса, ответьте же мне: я могу рассчитывать на взаимность?

– Да, во имя ваших эполетов, да! – не выдержала толстушка, слегка подпрыгивая в кресле и приводя в волнообразное движение розовое декольте. – Мари ваша навсегда, Николаша!

Мелисса молчала.

– Умоляю, Мари… тьфу ты, то есть Мелисса… скажите: вы дадите мне шанс? – Николай Константинович почти кричал, доведенный до отчаяния и холодностью своей основной собеседницы, и нахальством толстушки, превратившей его признание в сценку из юмористического шоу «Бренди от сбрендившего дворецкого».

Мелисса с преувеличенным вниманием уставилась в экранчик, вмонтированный в спинку переднего сиденья, по которому крутили рекламу новых шляпок от Ламановой («Трехмерный принтер распечатает обновку за 3 минуты 25 секунд! Достоверная имитация перьев африканского марабу. Стильно и прогрессивно! Ламанова – высокая мода по доступной цене»).

– Перья никогда не выйдут из моды, не так ли, Николас? – вымолвила наконец Мелисса, по-прежнему не глядя на экс-императора.

– При чем здесь перья, дамочка? – не поняла толстушка. – Вам в любви признаются на весь вагон «хомяка», а вы про новую шляпку думаете?

– Послушайте, Мелисса, – Николай Константинович с трудом взял себя в руки. Пусть объяснение шло не совсем так, как он себе представлял, а точнее, совсем не так, но до Гатчины оставалось еще две с половиной минуты, и он не собирался сдаваться ни при каких обстоятельствах, даже если Земля развернется на 180 градусов или толстушка устроит дефиле в нижнем белье прямо у него перед носом. – Очевидно, вы мне мстите за мою оплошность в Опочивальне… – Толстушка охнула, радуясь горяченькой теме. – Поверьте, я буду раскаиваться до конца своих дней, что проигнорировал тогда вашу инициативу… Ваш прозрачный пеньюар, с этими умопомрачительными перьями… Он всегда перед моим мысленным взором – какой же я был дурак! Но, Мелисса, прошу, забудем о прошлом. Клянусь, я уже забыл о своем. Василиса осталась далеко позади, на предыдущей остановке… Мне нужны только вы, майн либе фрау. Станция моего назначения называется «Мелисса».

– А может, все-таки «Мари» она называется, ваша станция? – рискнула толстушка.

– Все мои пути ведут только к Мелиссе, – строго сказал Николай Константинович. – Это мое депо, если угодно.

Пассажиры, все, кроме разочарованной толстушки, зааплодировали – но аккуратно, стараясь не трясти Перстнями, на которые снимали видео для «Трубача». Импровизация получилась, это следовало признать, блестящей, и будь на месте Мелиссы Разумное Зеркало, оно наверняка сейчас заискрилось бы пиксельными фейерверками и запиликало электронными скрипками.

Однако госпожа экс-премьер-министр ни пиликать, ни искриться не спешила.

– Николас…

Она наконец-то посмотрела Николаю Константиновичу в лицо, и одним только взглядом ответила на все прозвучавшие вопросы. Была в этом взгляде жалость, немного ностальгии, щепотка удовлетворения, но не было в нем главного – сильных эмоций. Николай Константинович был бы рад увидеть в нем даже злость, какой ненавистью горели ее глаза, когда она в бешенстве покидала его Опочивальню полгода назад! – но сейчас… Нет, полное равнодушие.

Уж лучше бы он опоздал на этот трамвай. Состав всего из одного вагончика, его же так легко упустить! Но нет, запрыгнул-таки в последний момент, успел.

С другой стороны, всегда лучше, когда есть ясность. Нет ничего хуже неопределенности. Теперь он будет точно знать, что жить ему незачем. Вот иногда и хочется быть кем-то вроде любвеобильного князя Фуржета, а не получается. Николай Константинович не обладал той степенью ветрености, которая необходима для хватания крестьянок за талию среди пучков только что срезанных колосьев различных злаковых культур.

– Мне пора, – сказал он Мелиссе как можно более небрежно. – Спасибо за внимание, господа, – бросил он напоследок пассажирам во главе с розовой толстушкой, затем резко развернулся и пошел в дальний конец вагона, более всего на свете желая ускорить время. До аэропорта оставалось еще полминуты, и Николай Константинович сердился, почему так медленно идет этот хваленый трамвай. Шестьсот километров в час при нынешних технологиях – это просто смешно, хомякам насмех. А он еще лично подписал указ о награждении строителей вакуумки! Бездельники, не могли сделать скорость шесть тысяч километров в час?

– Николас, – послышался знакомый голос рядом, – не обижайтесь. Не хочу, чтобы мы расстались вот так.

Мелисса стояла рядом, и он вжался плечом в стеклянную стену трамвая, только чтобы ее волосы не касались его подбородка. Он не имеет права терять самоконтроль на глазах у подданных. Его фамилия Романов, а не Любезье.

– Всё в порядке, сударыня, – Николай Константинович откашлялся. – Это вы меня простите за беспокойство.

Когда уже остановится этот проклятый трамвай?

– Знаете, Николас, если бы вы сказали мне то же самое полгода назад, – терзала его Мелисса, – всё могло бы быть по-другому…

Скорее, скорее, когда остановка?

– Но с тех пор многое изменилось… Майн Готт, как вам объяснить? – Мелисса старалась подобрать слова, но тут никакие не годились. – Вы инженер – поймите, у меня внутри будто что-то сломалось…

Ну! Быстрее же, магнитная телега! Это просто невыносимо.

Николаю Константиновичу казалось, что серый пол вагона вырывается у него под ног, что он падает с головокружительной высоты, что сердце его кричит, заполняя этим криком все вокруг…

И вдруг он понял, что кричит не только его сердце, но и люди вокруг.

Вакуумный трамвай и правда падал.

Впрочем, особо падать было некуда. Вагон левитировал в полутора сантиметрах над рельсами, так что падение закончилось спустя долю секунды после начала. Трамвай вполне устойчиво встал на магнитные пути, сама же дорога находилась в толстой стеклянной трубе, способной выдержать нагрузку в пятнадцать раз больше нынешней.

– Какого черта – что с трамваем – что за день-то сегодня такой?

...

4 5 6

...

Бесплатно

(2 оценки)