Глава 2. Худший бал в истории Зимнего

Все еще 17 мая

Российская империя. Дворцовая площадь

Екатерина

– Ваше величество, позвольте поздравить вас с коронацией от имени всего телеканала «Всемогущий»… И сразу вопрос. По нашей внутренней информации, коронационная платформа едва не потерпела авиакатастрофу. Скажите, как получилось, что чудо инженерной мысли двадцать первого века превратилось в самый большой технический провал в истории страны, если не мира?

– Что? – промямлила Государыня Всероссийская. – Я не знаю…

– Отставка премьер-министра стала для вас неожиданностью?

– Эээ…

– Вы знали, что госпожа Майер курит? Она когда-либо курила при вас?

– Нуу…

– Какое наказание ждет технического руководителя полета за халатность?

– Я пока не думала об этом…

– Вы подозреваете Алексея Поповича в покушении на вашу жизнь? Это заговор с целью смены власти в России?

Корреспонденты окружали Екатерину плотной стеной. В лицо целились штыки микрофонов и дула объективов. В небе зависла стая летающих камер. Самая навязчивая из них, с логотипом «Всемогущего» на борту, жужжала прямо над хрустальной короной императрицы, создавая неприятное ощущение невидимой опасности. Молодая государыня затравленно озиралась по сторонам и пятилась, пятилась, пока не уперлась спиной в холодный край платформы. Дальше отступать было некуда.

Буквально в ста метрах виднелись чудесные кованые ворота Зимнего дворца, за которыми ее ждали танцы, коктейли с березовым соком и прочие светские приятности, но сперва нужно было прорваться сквозь журналистское оцепление.

Позади спин корреспондентов подпрыгивали светлые бараньи кудряшки. Тонкий голос Столыпина пытался пробиться сквозь гам телевизионщиков.

– Господа, господа! – верещал обер-камергер. – Ну что же вы, господа! Вы же аккредитовывались для поздравления ее величества! Пресс-конференция посвящена радостному событию, перестаньте задавать не оговоренные заранее вопросы!

Матерые представители четвертой власти не обращали никакого внимания на столыпинскую суету. Журналисты напирали, им было глубоко безразлично, что мини-брифинг у коронационной платформы планировался как публичное восхваление новой русской царицы.

– Эээ… – снова сказала Екатерина, лихорадочно соображая, как унять эту кровожадную свору. Ей нечего было сказать корреспондентам; она и сама больше всего на свете хотела бы знать, почему отказали квадрокоптеры и не предал ли ее Алексей, которого только что демонстративно арестовали и увели в неизвестном направлении агенты её же Личной Канцелярии. А ведь Екатерина даже не успела с ним поговорить. Ни с ним, ни со Столыпиным, который мог бы хоть как-то прояснить ситуацию. Можно было приказать казакам раскидать навязчивых журналистов, дюжие ребята под предводительством Харитона справились бы с хилыми писаками за считанные секунды… Но какое прозвище дали бы ей в народе за такие штучки? Екатерина Диктаторша? Екатерина Жестокая? Катька-Злодейка? Некрасивое начало правления.

Куда вообще подевался папенька? Его журналисты всегда уважали. Он умел с ними обращаться. Где же Николай Константинович, когда он так нужен? Ведь только что был здесь, шептал в отчаянии: «Останови Мелиссу, Кати, останови любой ценой!» И вот исчез. Все ее сегодня бросили. Папенька. Мелисса. Генри.

Екатерина была совсем одна на переполненной Дворцовой площади.

– А ну-ка, кому показать бутылку-непроливайку, судари мои хорошие? – загремел веселый бас откуда-то справа. – Русская инновация, между прочим! Талантливое изобретение отечественного инженера для тех, кто не хочет заляпать праздничную рубашку. Ага, так я и думал, все хотят поглядеть, журналисты-то выпить не дураки, это известный исторический факт! Сейчас, сейчас все изучим в деталях, угощу вас даже винишком собственного изготовления – дайте-ка старику пройти в ваш тесный кружок.

Экс-экс-император Константин Алексеевич (и по совместительству – самый лучший дедушка на свете) решительно растолкал корреспондентов не столько плечами, сколько объемистым животом, и встал между журналистами и Екатериной, ободряюще ей подмигнув. В руке дед держал полупустую бутылку белого и стопку картонных стаканчиков.

– Значит, так, драгоценные мои выпивохи, – по-деловому загудел Константин Алексеевич из недр своей седой бороды. – Каждый берет по стаканчику, я их наполняю, не пролив ни капли, следите внимательно. Вы сию же секунду всё выпиваете, это важно. Стаканчики из рисовой бумаги, растворяются быстрее, чем вы скажете «Интерсетка», так что не зевайте. Ну, готовы?

Екатерина не поверила своим глазам: грозные микрофоны начали опускаться, десятки рук потянулись к полупрозрачным стаканчиков, в которые дедуля щедрой рукой плескал живительную влагу, сверкавшую на солнце не хуже императорской короны.

– За что пьем-то, господа? Предлагаю за новую государыню!.. Ну, как вам винишечко? Недурственно, а? Автор сего напитка – ваш покорный слуга: сам сажал, сам собирал, сам отжимал, сам с женой спорил из-за бочки в гостиной… А я ей говорю: как же мне еще следить-то за моим родненьким винишком, бочка должна быть под круглосуточным наблюдением!

Журналисты раскраснелись и развеселились.

– А стаканчики-то съедобные, судари мои разлюбезные, – подсказал Константин Алексеевич и первым подал пример: – Закусываем, господа, закусываем, не стесняемся!

Один из корреспондентов, дожевывая стаканчик, поинтересовался:

– Так кто, вы говорите, придумал форму горлышка бутылки? Действительно – ни капли мимо!

– А вот удивлю вас всех, – довольно отозвался дед. – Алексей Попович придумал. Тот самый бедняга, на которого только что накинулись чумички из Личной Канцелярии – и это после того, как парень навеки вошел в учебную программу всех политехнических универов мира! Я имею в виду не бутылку-непроливайку, хотя это изобретение, конечно, сразу сделало фамилию Попович бессмертной… Нет, я про многотонную стекляшку позади нас с Катенькой.

– Но он же не удержал ее в воздухе! – возмутился какой-то тощий корреспондент с длинным носом.

– Как же не удержал, если мы тут с вами сейчас стоим и даже выпиваем вкусное винишко, – не согласился Константин Алексеевич. – Очень даже удержал и доставил на землю в целости и сохранности. Платформа – высший класс! Вы-то сами, судари мои хорошие, что в своей жизни толкового изготовили своими руками, не считая жареных во фритюре новостей? Вот и погодите критиковать Алёшку.

– А…

– Ну всё, господа, – дед не дал длинноносому закончить мысль, – хватит держать в плену мою внучку, пора нам с ней во дворец, расступитесь-ка немного.

– А комментарии про заговор? – робко вякнул кто-то из третьего ряда.

– Императрица даст вам комментарии позже, – добродушно, но твердо ответствовал Константин Алексеевич, прокладывая путь себе и Екатерине сквозь толпу журналистов. – А пока вот вам, цитируйте на здоровье, – он на секунду притормозил, – я считаю, что человек, который придумал бутылку-непроливайку, настолько любит человечество, что просто не способен ни на какие заговоры. Ему и в голову не придет умышленно причинить вред кому бы то ни было. Инженеры устроены по-другому, чем мы с вами, гуманитарии. У них голова запрограммирована на созидание, а не на разрушение. Ну что, отпускаете нас с Катенькой, чумички вы эдакие? А то нас бабушка Мадлен наругает, если мы на бал опоздаем и руки не успеем перед обедом помыть!

Телевизионщики расхохотались и рассредоточились. Путь к дворцу был свободен.

– Спасибо, дедуля, – всхлипнула Екатерина.

– Это что еще за хныкалка? – Дед взял ее под руку. – Выше нос!

Екатерина незаметно смахнула слезы с ресниц и стрельнула сердитыми глазами в Столыпина:

– Может, объяснитесь, сударь? Что это такое было в воздухе, а, Сеня? Алексей виноват? А может, ты ему под руку что-то ляпнул? А Мелиссу как ты отпустил? И откуда обо всём прознали журналисты? Если ты не заметил, милый мой камергерчик, твоя новая императрица в ярости – и винит во всём тебя… Еще винит своего мужа Генри, но это к делу не относится. Итак?

Столыпин пошатнулся, как от удара.

– Ваш’величество… Я… Вы… Вы ничего не знаете… Точнее, вы не всё знаете… Я готов дать подробнейшие объяснения по всем пунктам…

– Потом, потом, – прервал его Константин Алексеевич. – Не в центре же площади! Сейчас нам всем нужно добраться до дворца. Я поведу Катеньку, а ты, мой юный друг, будь любезен сопровождать по проходу Машуню, для тебя она Мадлен Густавовна. И смотри на ногу ей на наступи, эк тебя качает, морячок воздушный!

– Это от нервов, Константин Алексеевич, – слабым голоском отозвался Столыпин. – Поверить не могу, что всё это происходит. Какой-то кошмар наяву, я пытаюсь проснуться, и не получается…

– Вот для кого винишко-то надо было оставить, – сокрушенно сказал дед. – А я-то, старый дурак, не сообразил. Чумичка седобородая! Ладно, сейчас во дворце будем тебя отпаивать. И внучку заодно венценосную. Эх, дети, дети…

Идти под руку с дедулей было спокойно и уютно, и Екатерина немного успокоилась. Тем более, что простой народ, в отличие от въедливых журналистов, был переполнен восторгом. Такие мелочи, как арест технического руководителя полета и отставка премьер-министра, не могли испортить верноподданным удовольствие от лицезрения государыни буквально в нескольких метрах от себя.

– Да здравствует императрица!

– Мы вас любим!

– Россия с тобой, Екатерина!

– А где вы взяли такие шикарные брючки, Катерина Николавна?

Отдельные фразы иногда выскакивали из общего гула, как летающие рыбки-фодиаторы из воды. Ее окружали радостные, одухотворенные лица, повсюду она видела смешные картонные сердечки на палочках, и настроение у государыни слегка поднялось. Екатерина даже почти простила своего мужа Генри, который променял важнейшее событие в жизни супруги на вручение какой-то глупой кинематографической премии на черноморском побережье.

Невозможно поверить, что кинофестиваль назначили на день коронации, но могучим шепсинским студиям царское слово не указ, живут по своим законам. Еще и большую часть знаменитостей туда переманили. В Шепси сейчас развлекались многие знакомые Екатерины, в том числе скандально известный граф Вяземский, которого Мелисса совсем недавно отозвала из Парижа. С такими возмутительными манерами просто нельзя называться послом Российской империи. Ну, хам Вяземский-то ладно, пускай будет отсюда как можно дальше. Но Генри! Родной муж, оказавшись перед выбором – церемония, посвященная Екатерине, или «Золотая щука» за лучший документальный фильм года, – предпочел жене глупую статуэтку.

Буду вечером смотреть «Щуку» по телевизору, решила Екатерина, и швыряться туфлями в экран. В знак протеста. Небось если бы короновали правителя Англии, а не чужой ему России, примчался бы как миленький, с обидой подумала Екатерина. Она представила, как муж лениво потягивает стаут на побережье, пока она тут, одна-одинешенька: терпит авиабедствие, противостоит журналистам, развлекает алчущую зрелищ толпу и жадный до дворцовых приемов бомонд, – и снова рассердилась. Нет, этот день просто не мог стать хуже. Особенно с учетом маскарадного костюма, в который она сейчас была облачена.

Привыкшая к джинсам и толстовке Екатерина чувствовала себя до крайности глупо в блестящем топе-корсете, оголявшим ее спортивные плечи, и широких шелковых брюках-палаццо. Однако гораздо, гораздо хуже обстояло дело с хрусталем – как на ногах, так и на голове. Туфельки «а-ля Золушка» оказались жутко непрактичными, но даже они не могли сравниться с короной по степени неудобства.

– Внученька, взбодрись! Народу нужна твоя милая улыбка и милостивые кивки, а не эта кислая гримаска, – строго сказал Константин Алексеевич, приветствуя зрителей, толпившихся по обеим сторонам отгороженного прохода.

– Дедуля, корона – просто пытка, – призналась Екатерина. – Мне будто салатницу на голову надели. Жутко натирает. Шея занемела, каменная… Корона такая скользкая! Милостиво кивать никак не получается, того и гляди, упадет, разобьется. Это что же за примета-то будет…

Константин Алексеевич усмехнулся в бороду:

– Юная девочка, а в приметы верит. Брось ты эти дремучести! Ну упадет корона, ну и что, даже если и разобьется. Главное – что под ней! – Он постучал негнущимся пальцем по лобику Екатерины. – Вот где ценность-то, а не в короне.

Екатерина мельком взглянула на гранд-экран, установленный на фасаде Главного штаба. Пожалуй, сегодняшнее коронационное шествие не слишком впечатляло. Не сравнить с процессией, сопровождавшей того же Николая Второго, ее прапрадеда, в 1896-м: там и какие-то балдахины, и нарядные офицеры, и горностаевые мантии, и аристократические бакенбарды. А сегодня что? Бредут по площади четверо: ничем не примечательная девчонка в салатнице на голове, старик в пестрой рубахе, тщедушный клерк и изящная пожилая дама, по виду преподаватель хореографии. Нет рядом эффектного Генри с его военной выправкой и солнечно-рыжей шевелюрой; нет представительного, элегантного Николая Третьего; красотка Мелисса оставила их произвол судьбы. Надежда только на роскошный коронационный бал, трансляция которого должна спасти вечерние выпуски новостей.

У Столыпина пронзительно заверещал на пальце Перстень.

– Это кто имеет наглость… А, Гавриил, очень хорошо, что вы позвонили, – сердито зашептал Столыпин сзади. – Я с вами как раз собирался ругаться. Как вам не стыдно, подослать к нам своих корреспондентов! Вы же обещали Мелиссе Карловне не рассказывать в эфире про инцидент с квадрокоптерами!.. Что? Как не обещали? Я своими ушами слышал… Ну хорошо, допустим, обещание как таковое не звучало, но это подразумевалось… Ах вот как? Вам какая-то дешевая сенсация дороже имиджа Государыни Императрицы?.. Гавриил, что вы себе позволяете? Во-первых, никакой я вам не приятель, а во-вторых, государыня не сможет «прискакать» к вам в студию через полчаса! У нас, на минуточку, коронация, если вы не забыли. И бал, до которому теперь из-за вас никому нет дела, а мы так готовились, денег потратили немыслимо!

– Сеня, скажи Гаврюше, что Катенька заедет в студию завтра с утра, – обернулся к Столыпину Константин Алексеевич. – Успеете подготовиться к интервью. С журналистами надо дружить, хоть они и распоследние чумички на земле.

Столыпин затрясся, как строптивое желе, отказывающееся быть съеденным на завтрак:

– Вы тоже не всё знаете, Константин Алексеевич, идти сейчас на телевидение – это политическое самоубийство…

– Ничего, ничего, всё Катенька прокомментирует, что Гаврюшкиной душеньке угодно: и воздушную поломку, и арест Алёшки, и отставку Мелиссы. Прессу нужно баловать.

– Но…

– Соглашайся, Семён, раз дед уверен. – Екатерина была слишком растеряна, чтобы иметь собственное мнение.

– С Каспером спорить бесполезно, сударь, – со вздохом подтвердила бабушка Мадлен. – Хоть он при каждом удобном случае и называет себя подкаблучником, но большего упрямца во всей Европе не сыскать.

Обер-камергер нехотя пообещал Левинсону интервью со своей венценосной начальницей и, насупившись, надолго замолчал.

– Все-таки что за змея эта Мелисса, – сказала Екатерина деду, шествуя по полированной мостовой и вымученно улыбаясь всем вместе и каждому в отдельности. – Украла у меня праздник. Теперь все про нее будут говорить, а не про меня! – Императрицу охватила жгучая обида.

– Ребенок ты совсем, Катенька, – усмехнулся дед в бороду.

– Ох, дедуля, а ведь я даже не знаю, откуда берутся премьер-министры, – с ужасом осознала Екатерина и даже остановилась. – Где мне нового главу правительства отыскать?

– Не беспокойся, внученька, – Константин Алексеевич ей весело подмигнул, – всему свое время.

– А кстати, как она посмела так внезапно уволиться? – запоздало возмутилась Екатерина, не забывая при этом помахивать ручкой каким-то орущим детишкам. Процессия уже вступила во двор Зимнего, оставалось всего несколько метров до входных дверей. – Разве так можно?

Константин Алексеевич кивнул:

– Закон о государственной службе, принятый еще твоим прадедушкой, моим папулей Алексеем Вторым. Госслужащий, уставший от своих обязанностей, имеет право на немедленную отставку – работа на таких постах должна быть исключительно добровольной и с хорошим настроением, а то натворит дел чиновник, которого силой заставят отработать даже неделю! Жалованье у них маленькое, так что это только по призванию души… Эх, мудрый был человек мой батюшка Алексей Второй, убежденный буддист – наверняка перевоплотился во что-нибудь хорошее. – Дед задумчиво погладил пушистую, как у Санты, бороду. – Мне нравится думать, что он перевоплотился в мои виноградники. Я иногда чувствую его там. Ты случайно не в курсе, Катенька, буддистам разрешено реинкарнироваться в растения? Или только в животных?

– И этого я тоже не знаю, дедушка, – мрачно призналась Екатерина. – Разбираюсь только в лошадях и гаджетах. Знаешь, по-моему, любой случайно выбранный гражданин и то больше подошел бы на роль монарха, чем я.

– А ну-ка выше нос! – скомандовал Константин Алексеевич. – Что за пораженческий настрой? С таких слов госперевороты начинаются! Зря мы, что ли, всей страной отвоевывали для тебя трон у чумички Головастикова? Давай-ка соберись и штурмуй Зимний. У тебя еще бал впереди.

По парадной лестнице Екатерине удалось вознестись как индуске, привыкшей с детства таскать свои личные вещи в плетеной корзине на голове. Хрустальная корона даже не шелохнулась. Дородные казаки в курчавых папахах закрыли за делегацией двойные двери. Государыня наконец-то оказалась дома.

– Ну-с, Семён? – Екатерина повернулась к бледному обер-камергеру. – Жду твоих объяснений.

– Видите ли, ваш’величество… Я даже не знаю, с чего начать…

– Ну, понеслась душа по кочкам, – зарокотал Константин Алексеевич. – Вот что, малыши. До выпуска новостей на «Всемогущем» осталось минут десять, и если вы хотите, чтобы начали его с красивого бала, а не с позорной авиакатастрофы, то вперед, запускайте танцы! Накалякаетесь еще, успеется.

– Но я должен…

– Ты должен сейчас же прыгнуть на свою доску и догнать меня, – сурово ответствовала Екатерина, сбрасывая неудобные хрустальные лодочки и босыми ногами становясь на верный гироскутер. – Дед, как всегда, прав. Пора открывать бал. По коням, господа!.. И не забудь мои туфли, Семён.

В девятнадцатом веке балы в Зимнем дворце славились на всю аристократическую Европу. Мерцали тысячи свечей, отражаясь в бесценных тиарах, стучали по паркету каблуки, заглушая карточные споры за зеленым сукном, изысканные ароматы французских десертов переплетались с тяжелым масленичным запахом блинов с икрой.

В двадцатом веке стало не до танцев. Одна война, другая. Царь-затворник Николай Второй, посвятивший себя семье. Царь-буддист Алексей Второй, сторонившийся пустых увеселений. Царь-художник Константин Первый, одаренный в области изобразительного искусства, но при этом совершенно лишенный слуха и не умевший танцевать. Царь-технарь Николай Третий, просто не понимавший, зачем нужна такая бессмысленная трата денег.