Глава шестая
Как Лилит искала дом

О доме она мечтала с детства. Она слушала рассказы о сказочной стране под названием Урмия, где долгое лето и мягкая зима, где весной с гор сбегают бурные потоки, а равнины покрываются ковром из цветов. Рассказы о том, что у полулегендарного прадедушки были дом, сад и виноград, звучали нечасто (в советское время все эти иранские истории предпочитали не вспоминать), но умудрились-таки запасть в душу маленькой Лилит. У нее было четкое ощущение того, что вот это все и есть нормальная жизнь. А квартира в хрущевке, где человек высокого роста может достать рукой до потолка, – это ненормально. Отсутствие солнца по нескольку дней, а то и недель – тоже ненормально. Мороз и солнце – еще куда ни шло, даже если за окном минус сорок, но дождь и слякоть – вот за это дурацкому аисту, который ошибся с доставкой, надо бы завязать его длинную шею морским узлом. И этому аисту очень повезло, что он всего лишь фигура речи.

В общем, с самого начала было понятно: это ненормальная жизнь и ненормальные условия. Люди вокруг тоже были какие-то странные. У них были белые лица, а у всех детей – странные волосы желтого и льняного цвета. Лилит это очень пугало. В зеркале она видела лицо нормального коричневого цвета, который окружающие почему-то называли смуглым. Точно такие же нормального цвета лица и черные волосы были у кярманских кузенов, приезжавших в Москву погостить. Но в Москве в те времена такая нормальность была большой редкостью.

Самый настоящий экзистенциальный ужас маленькая Лилит испытала в первый день пребывания в детском саду, когда на нее понеслась орава детей с белыми лицами, светлыми глазами и белыми-желтыми волосами. Столько бесцветных существ сразу она до того никогда не видела и объяснения этому явлению долго найти не могла.

Ее спасением всегда были книги. И вот однажды в детсадовской библиотечке ей попалась в руки гениальная книга, которая все расставила по своим местам. Называлась она «Петух и Краски», а автор ее, Владимир Сутеев, по всей видимости, проник в тайны бытия и решил поделиться с юными читателями сокровенным знанием. Начиналась сия мудрая притча так:

«Нарисовал Вова Петуха, а раскрасить-то его и забыл. Пошел петух гулять.

– Что ты ходишь такой нераскрашенный? – удивилась Собака…»

Прочтя сии мудрые строки, пятилетняя Лилит воскликнула: «О!», ибо прибавить к этому было нечего. Творец создал целые народы, а раскрасить-то их и забыл! Хорошо еще, на Лилит краски хватило. А русские так и ходят нераскрашенные. И переживают, небось. Петуха в конце сказки все же раскрасили, что настроило маленькую Лилит на оптимистичный лад. Но белые люди у нее на протяжении всей жизни вызывали смесь недоверия с жалостью.

Яркому человеку приходилось жить в тусклом нераскрашенном мире. Однако существовала лазейка в другой мир, наполненный сочными красками, запахом пряностей, пестрыми коврами и расписными кувшинами, ароматным вином и кисло-сладкими фруктами. Лазейка находилась в аэропорту Внуково, откуда можно было улететь в столицу Кярманской ССР. Это был тот самый запасной аэродром, которым Лилит Ханум и воспользовалась через много лет, когда стало понятно, что ее материнская задача выполнена.

Дочь Лилит Ханум была совершенно обыкновенной хорошей девочкой с совершенно обыкновенным именем Людмила. Милочка была умной, красивой и практичной. Но, несмотря на то, что эта юная особа заслуживает всяческих похвал, и только их, у нее приключилась такая гадость, как подростковый возраст. Пережить этот возраст и не прибить ребенка – вот нелегкая задача, которую каждое поколение родителей решает с переменным успехом и периодическими фиаско. Лилит Ханум в минуты гнева говорила себе успокоения ради, что довольно глупо носить ребенка девять месяцев, рожать несколько долгих часов, кормить грудью целый год и растить еще много лет, чтобы вот так просто взять и прибить под горячую руку. Тем более что прибить хочется именно за те недостатки, которые дочка от нее, от матери, и унаследовала. Это все равно что за свою кривую рожу разбить зеркало.

В какой-то момент атмосфера в доме накалилась настолько, что дочь возопила: «С тобой жить невозможно, я не хочу больше тебя видеть каждый день!» Лилит воскликнула: «О! Круто!» – и подумала, что в кои-то веки ее и дочкины желания совпали. Она собрала чемоданы, купила билет до Шахины, где как раз только что отгремела очередная война, и отправилась в гости к кузине Ашурине, строго-настрого наказав дочери регулярно прибираться в квартире и поливать цветы.

Дело в том, что, даже прожив почти всю жизнь в России, Лилит так и не освоила любимый русскими жанр долгих разговоров и выяснений отношений. Она предпочитала поступки и очень часто вместо того, чтобы, как принято, развести достоевщину, говорила только: «О!» и тут же приступала к действиям, чем весьма обескураживала собеседника. Особенно это выводило из равновесия мужчин, которые уже настраивались на сцены, монологи и предвкушали, как сделают козью морду и процедят сквозь зубы: «Вот вечно вы, женщины…», отлично зная, что после разговора все пойдет по старым рельсам. Но Лилит Ханум с воплем: «О!» – переводила стрелки, и ее паровоз мчался вперед навстречу новым приключениям, а обескураженный мужчина только и мог, что смотреть вслед и махать платочком на перроне.

Шахинские кузены были рады приезду московской гостьи. Ашурина приготовила обед, сделавший бы честь любому шеф-повару. Готовка была ее страстным увлечением, все свободное от работы в одном из шахинских банков время она посвящала выпечке и украшению тортов, изготовлению домашних колбасок – и прочая, и прочая. Находиться у нее в доме было одновременно и приятно, и опасно для фигуры. Лилит обожала Ашурину не только за готовку, но и за ее умение выражать свои мысли четко, емко, прямо и без обиняков. Вообще манеру общения шахинских кузенов можно было описать одним словом – антидостоевщина.

Точно так же, как и Лилит, Ашурина вышла замуж в юности и по большой любви, родила двух красавцев-сыновей, муж загулял, она развелась. Забавно, именно по такому сценарию шла жизнь у всех без исключения кузин Лилит, что наводило на мысль о том, что это у них семейное. Впрочем, если хорошенько повертеть головой и посмотреть на подруг-ровесниц, можно было убедиться: это семейное не только у них.

Как-то вечером сразу несколько кузин и тетушка Далиля, дородная дама лет семидесяти, чинно сидели за столом и попивали кофе, заедая его немыслимо вкусными Ашуриниными эклерами. Они рассказывали друг другу смешные истории из жизни родственников и соседей, периодически хохоча так, что в сервантах и необъятных книжных шкафах подрагивали стекла. В какой-то момент тетя Далиля отставила чашку, посмотрела на младшее поколение и изрекла:

– А здорово было бы, если бы Лиля купила квартиру где-нибудь тут по соседству. Вот представьте, пили бы мы так кофе каждые выходные, все время смеялись бы…

– О!!! – воскликнули все кузины хором.

Больше слов не потребовалось, нужны были только действия. Вернувшись в Москву, Лилит Ханум объявила дочери, что, как только той исполнится восемнадцать, они продадут их общую квартиру. Дочери купят квартиру где-нибудь в Москве, а мать сможет осуществить свою давнюю мечту и купить себе… нет, не квартиру, а дом, сад и виноград. Обе они смогут дружить на расстоянии и выносить мозг другим людям, неродным и которых не жалко. Продать квартиру в Москве, около метро да с умением Лилит Ханум упирать руки в боки и торговаться виртуозно и артистично, можно было задорого. Так и сделали. Дочка стала хозяйкой девичье-холостяцкой однушки в престижном районе, а Лилит отправилась на поиски дома своей мечты.

Мечта была такой сильной и страстной, что Лилит часто рисовала этот дом. Рисовала она так себе, но выходила вполне понятная картина: горы, солнце, виноградные лозы, плодовые деревья, дом и Смерть. Почему на рисунках неизбежно возникала Смерть, Лилит не знала. Смерть была в человеческом обличье и даже немного симпатичная. Лилит догадывалась, что это должно было что-то означать, но пока не знала что.

Итак, Лилит приступила к поискам дома мечты. Ашурина очень беспокоилась за московскую кузину: как бы строго ни соблюдались законы в постсоветском Кярманистане, но люди везде одинаковы: не обманешь – не продашь. Поэтому она попросила о помощи знакомого юриста Нателлу. Нателла, степенная пышногрудая красавица-грузинка, излучала уверенность и доброжелательность, при этом достаточно было одного взгляда на нее, чтобы понять: все хитрости и уловки продавцов она видит насквозь, будто в ее глазах спрятался рентгеновский аппарат. Она уберегла Лилит от одной мутной сделки, но со второй попытки покупка удалась. Вот как это было.

Глава седьмая
Как Лилит покупала дом

Месяц, отведенный на поиски дома, подходил к концу, но все дома, которые посмотрела Лилит, были с изъяном: один заложен за долги и не один раз, а дважды, другой – слишком старый, переживший так много землетрясений, что неизвестно, сколько в стенах под новенькой штукатуркой трещин, третий – слишком близко к реке, по берегам которой раскинулся город (бывали наводнения) – и так далее, и тому подобное. Уже четыре недели Лилит жила у Ашурины, создавая ей массу бытовых неудобств, которые гостеприимная кузина переносила стоически.

Когда до отъезда в Москву оставалось всего три дня, Лилит совсем раскисла. Ничего-то из ее затеи не вышло. Впереди была неизвестность и – страшно сказать! – неясно насколько затягивающаяся бездомность. В воскресенье Лилит отправилась в церковь, не особенно надеясь, что Всевышний возьмет на себя разруливание ее дел, ибо у него, скорее всего, имелись заботы поважнее. Однако она страстно помолилась о том, чтобы искомый дом поскорее нашелся.

После литургии все прихожане ассирийской церкви (к какой из многочисленных конфессий она принадлежала – не столь важно) собрались на трапезу. Лилит пила чай с весьма скорбным выражением лица, и собравшиеся за столом женщины поинтересовались, не случилось ли чего. Лилит поведала им о своей печали, и тут же выискалась одна, у которой соседи уже сколько времени все продавали и продавали дом, а продать так и не смогли. Эта женщина клялась, что у дома нет никакого подвоха, что он абсолютно новый, без всякой отделки, да к тому же сейсмоустойчивый. Что строили его не на продажу, а для себя, но вот обстоятельства повернулись так, что пожилые хозяева срочно должны переехать к детям в Россию.

В тот же вечер состоялась встреча с продавцами. Только на подходе к красивым серым воротам с белой полосой прихожанка призналась Лилит, что мааааленький подвох все-таки имелся: хозяева дома являются соплеменниками, а возможно, и прямыми потомками тех самых сомнительных личностей, что прогнали предков Лилит из Ирана.

– Буду торговаться как никогда! – только и сказала Лилит Ханум, человек отнюдь не мягкий, но по натуре не агрессор.

Позвонили в звонок. Дверь открыли двое – пожилой, но черноусый дядя Джафар и тетя Гуля в платке и пуховой накидке. Они очень скептически осмотрели московскую гостью с головы до ног, но впустили в дом. Дом представлял собой бетонную коробку, то, что на местном варианте русского называли «черный каркас». Из обжитой территории имелись только спальня с ядовито-розовыми стенами (от этого цвета у Лилит с непривычки случился приступ морской болезни) и пластмассовыми, выкрашенными под золото карнизами на окнах и неожиданно со вкусом отделанный санузел. Во дворе обнаружились еще один санузел и летняя кухня, также вполне завершенные. А вот остальные три комнаты и лестница между этажами (один этаж со двора был первым, но из-за горного рельефа быстро становился вторым, а другой начинался полуподвалом, а потом непринужденно выходил в сад) нуждались в полном цикле отделочных работ.

Дядя Джафар со всем артистизмом, присущим народам Ближнего Востока, расписывал достоинства дома, тряс документацией, воздевал руки к небу, прижимал их к сердцу, сетуя на то, что надеялся прожить остаток жизни в этих стенах, но вот такие вот обстоятельства… Тетя Гуля утирала слезы кончиком платка – так не хотелось ей расставаться с домом, но – ах! – решение мужа закон… Лилит Ханум наслаждалась спектаклем, внимала, кивала, охала, вздыхала и возражала одной и той же фразой:

– Это все так, но дом-то без отделки! Да и денег у меня не так уж много, на что ремонт делать?

Многократные повторения в сочетании с упорно отстаиваемой ценой возымели действие: они сторговались, но продавцы почему-то решили, что у москвички денег завались и она кривит душой.

Надо сказать, что в Кярманистане о Москве имелось весьма странное представление. Тут считали, что в Москве живут одни миллионеры да миллиардеры и если кто-то из москвичей не попал в списки богачей Форбс, то это либо младенец, либо вечно беременная домохозяйка, у которой уж муж-то непременно сказочно богат. Заявить, что в Москве имеются бедные, означало насмешить собеседника до остановки сердца.

Этот странный миф отчасти поддерживался усилиями кярманцев, уехавших в Москву на заработки и явно преувеличивавших собственные и чужие достижения. Поэтому слова о том, что у москвича количество денег на банковском счету может быть не бесконечно, многим жителям Шахины, в том числе и почтенным хозяевам продаваемого дома, казались дичью. Уж как они себе это представляли, я не знаю, видимо, воображали, что, лежа на банковском счету, купюры совокупляются и размножаются с быстротой кроликов или мечут икру мелкой монетой.

Как бы то ни было, но по рукам они ударили, весьма недоверчиво поглядывая друг на друга.

Вечером Лилит известила Нателлу о том, что дом найден. Нателла устроила тотальную проверку и выяснила, что с юридической точки зрения дом чист и можно покупать. Через неделю Лилит снова была в Шахине с московскими деньгами. Был назначен день сделки, которую юрист и нотариус запомнили надолго.

Сделку для удобства заключали в главном отделении банка, где работали Ашурина и Нателла. Это было современное здание с огромными окнами, стены и пол были отделаны светлым мрамором. Мигали цифры на табло электронной очереди, на плазменных экранах крутили упоительной красоты ролики, все блестело и переливалось. Туда-сюда с деловитым видом сновали стройные женщины в элегантных костюмах: шелковые шейные платки, наглухо, по-зимнему, застегнутые пиджаки, цокающие каблуки… Лилит Ханум для такого торжественного случая тоже надела каблуки, строгую юбку, бархатный пиджак и шелковый шейный платок и даже сделала серьезное выражение лица, что обычно ей давалось нелегко.

Она немного нервничала: дело в том, что вечером перед сделкой продавцы неожиданно стали капризничать, переживать, что продешевили, что с москвички можно было содрать и побольше… Но это все было в деревне на горе, где они сидели приосанившись, а Лилит представала перед ними не в самом элегантном виде, в джинсах и свитере, как обычно на просмотрах частных домов в период зимних дождей. А уж как верна поговорка «по одежке встречают» – она за свою жизнь убеждалась неоднократно. «Обстановка в банке должна подействовать», – думала она, быстро-быстро перебирая любимые четки.

Ее расчет оправдался: войдя в сей блистательный храм златого тельца, пожилая пара оробела. Дядя Джафар весьма ненатурально изображал небрежность, а тетя Гуля застенчиво теребила платок. В своей простой и не очень уместной на фоне стекла и мрамора одежде они были здесь как осколок былой эпохи, давно ушедшей в прошлое цивилизации, так что и Лилит и Нателла даже пожалели их и бережно препроводили к нотариусу.

Нотариус, солидная дама лет пятидесяти в строгом черном платье и в очках с черной оправой, ни к кому жалостью не прониклась. Она сразу поняла, что сделка будет непростой, вздохнула и распечатала договор купли-продажи на двух языках – кярманском и русском. Лилит углубилась в чтение. Но сосредоточиться ей не удалось: раздался возмущенный вопль дяди Джафара:

– Зачем вы все это мне дали, я же неграмотный! Я не умею читать ни по-кярмански, ни по-русски, ни по-каковски!

Воцарилось общее молчание. Нотариус и юрист на всякий случай посмотрели на календарь, чтобы проверить, какой нынче год и век. Согласно календарю, на дворе стояло начало двадцать первого века, эпохи, когда в Кярманистане была поголовная грамотность.

Дядя Джафар отшвырнул договор со словами:

– Я не знаю, что вы тут для нее понаписали, она платит за сделку, а значит, тут все в ее пользу написано! Я ничего себе в ущерб не подпишу!

Тетя Гуля согласно кивнула.

Нателла осторожно поманила пальцем Лилит Ханум, и они вышли за дверь кабинета нотариуса.

– В чем дело? – спросила Нателла. – Они расхотели продавать дом?

– Не думаю, – ответила Лилит. – Я подозреваю, что у них легкая паранойка. Они мне не доверяют и почему-то уверены, что я их обману.

– А этому есть какая-то причина? – осторожно осведомилась Нателла. – Мы же составили договор с учетом их пожеланий…

– Дело в том, что наши народы… мнээээ… несколько друг друга недолюбливают. Я бы даже сказала, враждуют.

– И давно это у вас?

– Последние три тысячи лет как минимум.

– То есть за сегодня договориться не получится?

– Что значит – «не получится»? Главное – не поддаваться на манипуляции. Все подпишут как миленькие, но нервы помотают. Надо предусмотреть любые ситуации. И да, с учетом открывшихся обстоятельств я прошу, чтобы в договоре был указан перечень всего, что продавцы оставляют мне внутри дома, включая печку, камин, обе ванны и оба унитаза и раковины.

– Мне кажется, вы им тоже не очень-то доверяете. Впрочем, как бы это ни было смешно, но я готова указать все это в новой версии договора.

Они вернулись в кабинет, где нотариус увещевала дядю Джафара и тетю Гулю на предмет того, что без договора они ну никак не получат свои деньги.

– А наличными можно получить? – спрашивал дядя Джафар.

– Нет, только переводом на банковский счет, – видимо, уже не в первый раз объясняла нотариус.

– У меня чемодан есть, туда все купюры поместятся, – настаивал дядя Джафар. – В девяностые со мной только так расплачивались.