Елене Кондратьевой-Сальгеро

Провинция все еще верит в схороненный прадедами клад.

Оноре Бальзак. Старая дева

Глава 1

Александра протянула руку, нащупывая впотьмах клавишу звонка, смутно белеющую на каменном столбе ворот. Нажимая ее, она всматривалась в глубину сада за решеткой ограды. Вдали виднелись освещенные окна, полускрытые кустарниками, еще безлистными. Только что прошел дождь, и весенний сад пах свежо и горько. Никакого движения в нем не было заметно, слух женщины улавливал только стук падающих с ветвей капель. «А ведь меня должны ждать!» – подумала она, вновь нажимая звонок.

Вернувшись к такси, которое все еще стояло на обочине извилистой деревенской улицы, Александра открыла дверцу и, склонившись, по-французски уточнила у водителя, который переговаривался по рации с диспетчером:

– Это точно, дом восемьдесят шесть Вэ?

– Да, да, мадам! – оживился таксист-вьетнамец, ткнув пальцем в экран навигатора, где красным флажком был обозначен конечный пункт. – Вы не поедете обратно?

– Нет…

– Жалко… Мне тут не найти пассажиров в Париж! Придется ехать пустым… – Водитель все еще смотрел на нее выжидающе, словно рассчитывал, что она вдруг переменит решение и вернется с ним в город. – Тут все уже спят!

Когда такси все же тронулось и скрылось за поворотом безмолвной деревенской улицы, окруженной такими же безлюдными темными садами, как тот, возле которого стояла Александра, женщина подумала с запоздалой тревогой, что ей стоило бы вернуться в Париж. «Похоже, звонок не работает, или его не слышат. Такси тут не поймаешь, где вокзал, я понятия не имею. Прохожих в полночь не встретишь, номера стационарного телефона особняка у меня нет… Мобильный Натальи почему-то не отвечает… Однако, ситуация! Да еще багаж!»

Багаж тревожил художницу больше всего. Личных вещей у нее с собой было всего ничего, одна небольшая сумка – Александра всегда путешествовала налегке. Но вот маленький чемодан, купленный специально для этой поездки, чемодан, который она взяла с собой в качестве ручной клади и с которым боялась расстаться на миг… Александра в сердцах нажала звонок в очередной раз и уже не отнимала пальца от клавиши. «Я стою тут, среди ночи, в безлюдном месте, и трясусь над рисунками экспрессионистов, которые хозяйка непременно пожелала доставить из Москвы, и непременно при моем содействии… Она прекрасно знала, что я должна приехать сегодня, около этого часа, но отчего-то не торопится меня встречать! Надо было все же вернуться в Париж, переночевать в каком-нибудь отеле, тем более все счета Наталья взялась оплатить, и уже с утра ехать сюда… Кто знает, какие тут, в деревне, нравы? Может, ложатся спать с курами и не ждут гостей в такое неприлично позднее время?!»

Начал моросить дождь. Александра накинула капюшон и, сердито оглядев улицу, взялась за выдвижную ручку чемодана. Она двинулась вдоль ограды, рассчитывая найти другой вход, с исправным звонком.

Сад оказался большим. Дом 86-В (табличку с номером она обнаружила на одном из каменных столбов ограды, что несколько ее обнадежило) был последним в конце деревенской улицы. Далее, там, где ограда делала поворот, тротуар превращался в дорожку, усыпанную крупным щебнем. За околицей тянулись темные поля, испускающие пряно-услащенный запах размокшего навоза и молодой зелени. Александра с минуту вдыхала его, пытаясь представить себе невидимую местность. «Кажется, до самого горизонта больше нет ничего, кроме пашни… Ну и глушь… Я-то думала, это больше похоже на город, пусть крошечный!»

Дождь усиливался. Стемнело к этому времени так, что женщина с трудом различала прутья решетки рядом со своим лицом. Освещенные окна все еще маячили в глубине сада, но это было единственное свидетельство того, что дом обитаем. Александра, все больше раздражаясь, пошла быстрее, глубже надвинув капюшон. «Не хватало еще вымокнуть насквозь вместе с рисунками… Хотя чемодан, кажется, непромокаемый, но все же… Все же…»

Внезапно она остановилась, различив в шаге от себя некое препятствие. В первый миг ей показалось, что на пути лежит огромная собака, настороженно поднявшая голову. Впрочем, Александра не успела испугаться, немедленно осознав, что едва не столкнулась с каменной статуей. Вторая статуя, точно такая же, виднелась впереди, на расстоянии нескольких метров. «Похоже, я наткнулась на главный въезд в усадьбу! – поняла женщина, склоняясь к скульптуре и убеждаясь в своей правоте. – Да, верно, собака… Или лев… Да кто бы ни был, главное, это еще один вход!»

Высокие решетчатые ворота, которые охраняли с двух сторон каменные изваяния животных, были распахнуты. Не колеблясь, Александра вошла в них и, все убыстряя шаг, направилась к дому. Дождь, словно подстерегавший момент, когда она переступит границу сада, хлынул вдруг с такой силой, что женщина пустилась бегом. Она перевела дух, только оказавшись под навесом возле двери, слабо освещенной падавшим из ближайшего окна светом. Художница безуспешно поискала звонок, постучала, затем взялась за ручку и обнаружила, что дверь не заперта. Потянув ее на себя, она вошла в дом и очутилась в кухне.

Просторная комната с белеными стенами и холодным очагом в углу оказалась пустой. Серые каменные плиты пола были влажны: не то их недавно вымыли, не то это было их обычное свойство. На газовой плите стоял большой эмалированный чайник с закопченными боками. Простой сосновый стол, занимавший всю середину комнаты, с придвинутыми к нему плетеными стульями, невзрачными и крепкими, какие можно встретить в церкви, несколько шкафов вдоль стен, огромная корзина у входа, на дне которой обреталось несколько багровых луковиц, – это была вся обстановка кухни, по-казарменному чистой, холодной и безликой. Помещение ярко освещалось двумя свисавшими с потолка лампами под жестяными абажурами. Александра, щурясь от света, казавшегося после уличной темноты слишком резким, огляделась и прикрыла за собой дверь, чем разом отсекла нарастающий гул расходившегося дождя.

В коридоре, куда вела единственная дверь из помещения, послышались быстрые шаги. Художница ожидала увидеть хозяйку дома, свою старую московскую знакомую, перебравшуюся не так давно на постоянное жительство в Париж, но на пороге кухни появился незнакомый молодой человек. Он вошел, явно не ожидая увидеть гостью, потому что, едва заметив ее, издал изумленное восклицание и нахмурился. Александра поторопилась заговорить с ним, чтобы развеять опасения, которые, как она видела, уже испытывал юноша.

– Я приехала к Наталье Ступиной, – произнесла она сперва на всякий случай по-русски, затем тут же повторила по-французски, уяснив, что ее не понимают. – Она здесь живет?

– Здесь, – по-французски ответил молодой человек, несколько успокоившись. – Но ее нет, она в Париже.

Александра с досадой растерла озябшие ладони и невольно оглянулась на входную дверь, за которой слышался непрерывный гул ночного апрельского ливня.

– Она должна была меня ждать по этому адресу, – упав духом, произнесла женщина. – Я даже не знаю, где находится ее парижская квартира.

Но молодой человек, который представился Дидье, с чисто галльским дружелюбным добродушием предложил ей не волноваться.

– Наталья мне ничего не говорила, но если она вас ждет, переночуйте здесь. Утром она собиралась приехать. Я сам ее жду.

– А нельзя ли ей позвонить?

Но выяснилось, что Дидье не знал телефонного номера парижской квартиры, да и о ее местоположении имел самое смутное представление.

– Это где-то в Латинском квартале, недалеко от Сорбонны, – проговорил он и добавил с выражением восторга: – Шикарно!

Дидье оказался сыном соседа, чей сад и дом располагались сразу за оградой. Устраивая гостью на ночлег (спален на втором этаже оказалось несколько), молодой человек успел вкратце рассказать Александре обо всем на свете. В частности, о том, что сейчас он нигде не учится и толком не работает, потому что «пока присматривается», Наталья платит ему «кое-что», чтобы он «присматривал здесь за всем», а сама появляется редко. Ему девятнадцать лет, у него три сестры, из которых старшая уже присматривает за младшими, совсем маленькими. В целом, у Александры создалось впечатление, что Дидье и к ней «присматривается»: художница то и дело ловила на себе пытливый взгляд его больших голубых глаз, веселых и одновременно лукавых. Наконец молодой человек пожелал ей спокойной ночи и скрылся в коридоре, закрыв за собой облезлую дверь, некогда выкрашенную синей краской.

Оставшись одна, Александра опустилась на кровать, покрытую шерстяным красным одеялом. Пощупав тюфяк и с удивлением убедившись, что он набит соломой, она откинула одеяло и осмотрела пожелтевшие от старости простыни, плоскую подушку, словно еще хранившую отпечатки покоившихся на ней когда-то голов. Возле кровати на щелистом дощатом полу лежал коврик, связанный из цветастых тряпиц чьими-то терпеливыми руками. На окне сиротливо висела слишком узкая ситцевая занавеска, розовая в синий цветочек. Откинув ее, Александра приотворила разбухшую раму и впустила в спальню порыв свежего ночного ветра, принесшего с собой лепет капель, падавших с близкой крыши в водосточный желоб.

«Однако, что за восхитительная глушь! – сказала она себе, вглядываясь в непроглядную тьму, которую до самого горизонта не нарушало ни единое световое пятно. – Можно подумать, я перенеслась лет на сто пятьдесят назад… В пору дилижансов и газовых рожков…»

Переодевшись, женщина отправилась искать ванную комнату. Дверь в свою спальню она оставила распахнутой, чтобы падающий оттуда свет хоть немного освещал темный коридор. Все двери, которые она открывала, оказывались незапертыми. За ними находились комнаты, обставленные так же скудно и примитивно, как ее собственная спальня, или немногим лучше. Кровать, часто даже без матраца, простой стол, грубо сколоченный стул, шкаф топорной работы – типичная меблировка большинства деревенских жилищ, обитатели которых куда больше времени проводят в поле, чем в доме. Спустившись на первый этаж, она обнаружила кухню пустой и темной. Дидье бесследно скрылся, и напрасно Александра, стоя посреди кухни, звала его, все больше повышая голос. Парень явно ушел домой. В более чем скромной ванной комнате, которую художница обнаружила на первом этаже, и вода, и газ в колонке были перекрыты. Она побоялась самостоятельно их открывать. С бытовыми устройствами ей патологически не везло, Александра опасалась устроить потоп, а то и взрыв, крутя незнакомые и не самые современные вентили. Приходилось смириться с тем, что придется лечь спать, не умывшись.

«Хотя, какие нежности… Можно умыться под водосточной трубой в саду! Дождевой водой, роскошно!»

Так художница и поступила. Входную дверь, по деревенскому обычаю, Дидье, уходя, не запер. Выйдя под навес, она немедленно обнаружила искомую бочку, уже переполненную, – вода так и хлестала в нее, стекая с крыши по желобу. Дождь, притихший было, внезапно вновь усилился. Александра тщательно вымыла руки с мылом, ополоснула лицо, почистила зубы и, вытираясь, несколько минут прислушивалась к невероятной, сокрушительной тишине деревни, давно спавшей крепким сном. Медля уходить, она усмехалась, вспоминая свою мастерскую в Москве, давно превратившуюся в берлогу из-за отсутствия элементарных удобств. Заброшенный дом, где располагались мастерские, почти все уже вымершие и покинутые, шел под реставрацию, и скоро этот последний приют предстояло покинуть… Нужно было куда-то перевезти все книги, инструменты, старые холсты, множество бумаг и прочего хлама, который Александра копила больше десяти лет жизни в мансарде, под крышей особняка. Расстаться с этим домом на Китай-городе для нее было бы так же странно и тяжело, как попрощаться со своим именем.

«Вот если бы у меня был на примете такой деревенский дом! – вдруг подумала она, не в силах вернуться в кухню, завороженная музыкой дождя, шумящего в весенней ночи. – Почти пустой, ничем не загроможденный, чистая страница, на которой можно рисовать все, что душе угодно! Ах, как бы мне было здесь удобно и хорошо! Простор… Покой… Невероятная тишина!»

Коренная москвичка, горожанка до мозга костей, чья любовь к пейзажам носила больше художнический интерес, чем личный, она внезапно ощутила острое желание уединения. Не одиночества в самом центре огромного города, которое стало ей привычным за последние годы, а настоящего затворничества. Александра с нежностью думала о жизни в этой деревне, затерянной среди невидимых и необъятных полей, о которых художница догадывалась лишь по запахам пробуждающейся земли, приносимым порывами теплого влажного ветра…

Вернувшись в дом, она все же заперла входную дверь на щеколду. Налив стакан воды из чайника, Александра пошарила в карманах куртки, висевшей на спинке стула. Она повесила ее здесь на просушку, и на каменных плитах пола уже образовалось несколько крохотных лужиц. Упаковка с таблетками отыскалась во внутреннем кармане. В последнее время у нее вновь, уже не в первый раз, нарушился сон, и художница порой прибегала к помощи снотворного. Вытряхнув из коробочки две голубоватые овальные таблетки, она запила их водой, прислушиваясь к легким скрипам лестницы. «Дом старый, полузаброшенный, – подумалось ей, – наверняка здесь множество невидимых глазу жильцов, которых и услышать-то можно только по ночам! Скорее всего, и полевки есть, ведь пашни рядом, и жучки-древоточцы, а может, даже и летучие мыши?!»

Закинув голову, она сделала последний глоток и осмотрела потолок, довольно высокий для деревенского дома. Давно не беленный, серый и покрытый паутиной, он лежал на балках из темного дерева, как почти в каждом доме в этих краях. Наружная проводка, проложенная вдоль балок и укрепленная загнутыми гвоздями, трещины в неровной штукатурке, свисающие с балок обрезанные нитки, служившие некогда для просушки перечных стручков или фасоли, – все это было обыкновенно, все встречалось художнице во время ее многочисленных странствий по европейским провинциальным городам и деревенькам.

Летучих мышей, которых Александра втайне боялась увидеть, к ее великому облегчению, не оказалось. Она не могла забыть единственного, поистине кошмарного случая, когда ей во время деревенской ночевки на Сицилии едва не вцепился в лицо потревоженный огромный нетопырь, которого она с первого взгляда приняла за кожаный мешок с орехами, подвешенный в углу возле очага. С тех пор Александра внимательно осматривала потолки помещений, где можно было хотя бы предположить наличие летучих хищников.

Ее внимание привлекла одна из верхних балок, вплотную примыкавшая к потолку. Балки были проложены крест-накрест: четыре массивные нижние несли на себе перпендикулярно уложенные верхние, более легкие, на которые уже опирался оштукатуренный деревянный потолок. На такой-то верхней балке, почти в самом центре потолка, она углядела в свете лампы металлический диск, похожий на блюдце. Он был прикреплен к балке сбоку, так что увидеть его снизу можно было, лишь находясь в определенном месте. Заинтригованная, женщина пододвинула стул и, балансируя, взобралась на сиденье.

Теперь можно было рассмотреть медальон, оказавшийся на расстоянии вытянутой руки. «Скорее всего, он оловянный!» – предположила Александра. В диаметре диск был не больше десяти сантиметров, как раз с кофейное блюдце. К балке медальон крепился четырьмя гвоздями, забитыми так тщательно, что маленькие черные шляпки глубоко вдавились в мягкий серый металл.

– Любопытно! – Александра невольно произнесла это вслух и тут же оглянулась, словно проверяя, не потревожила ли кого.

«Не думала, что дом такой старый!» Продолжая изучать медальон, она дотянулась до него и осторожно провела пальцем по ободку. Стул покачнулся на неровных плитах пола, Александра испуганно схватилась за спинку и торопливо слезла. Она успела рассмотреть несложный рисунок, выбитый на мягком металле, рисунок примитивный и вместе с тем почти геральдически точный: одноэтажный домик между двух больших деревьев, похожих на дубы, которые переплели над его двускатной крышей свои кроны, так что невозможно было различить, где кончаются ветви одного дерева и начинаются другого. Внизу, у корней деревьев, значилась дата: 1814.

«Значит, второй этаж пристроили позднее, сперва дом был одноэтажным, более чем скромным!» – размышляла художница, гася лампу и почти ощупью взбираясь наверх. Из распахнутой двери ее спальни в коридор падала полоса желтого света.

Было уже далеко за полночь. Александра, привыкшая к ночным бдениям за работой, все же устала после перелета. Снотворное еще не давало себя знать, голова, к ее досаде, оставалась ясной. Женщина, погасив свет, легла, но, поворочавшись на жестком колючем тюфяке, встала и вновь включила лампу.

«А надо бы выспаться, завтра не придется полдня валяться в постели, приедет Наталья за своими сокровищами. И впрямь, рисунки подобной ценности можно так назвать. Август Маке, Жанна Маммен… Остальное попроще, но все же стоимость этого чемоданчика такова, что не стоит прогуливаться с ним ночью, в одиночестве, по темным улицам. Однако Наталью это почему-то не встревожило… А ведь она так торопила меня с приездом, будто для нее не было ничего важнее, чем получить эти рисунки!»