Грася пугала: в доме могут быть видеокамеры. Но Богдана все равно осмелилась и на гигантском хозяйском сексодроме поваляться, и наряды Пирины примерить. Первый шок (зачем всего двоим – особняк площадью в тысячу метров?) миновал. Горничная быстро поняла, насколько удобно, когда в одной комнате – беговая дорожка и коврики для йоги. В другой – телевизор. В третьей – библиотека. И натуральные ткани к телу оказались очень приятны. И фермерская курица, взращенная на натуральном зерне, была несопоставима по вкусу с морожеными «ножками Буша».
От Граси она своих чувств не скрывала:
– Хочу как они жить.
Пожилая полячка хмурилась:
– За это русских и не люблю. Захватчики вы.
Грася вбила себе в голову: молодая, свеженькая Богдана планирует избавиться от Пирины и женить на себе Марио.
– Ты с ума сошла! У них счастливый брак! Да и зачем мне такой старик? – отбивалась горничная.
Но Грася ухмылялась:
– Старик – это даже выгоднее.
Тем более что и хозяин дома интерес к ней проявлял. Горничная ползает на карачках, намывает полы (швабры она не любила, считала, что руками удобнее) – Марио встанет на пороге комнаты, наблюдает. И подкрадываться любил, незаметно. Она над учебником, бормочет под нос итальянские слова, а он вдруг по спине хлоп:
– Brillante!
Богдана ахала, вздрагивала, смущалась.
Brillante по-итальянски – можно многими приятными словами перевести. Умная, гениальная, удивительная.
Богдана отваживала Марио как могла. Когда он дома, самые уродливые треники напяливала, волосы повязывала косынкой, никакой косметики – иногда наоборот, подрисовывала себе или раздражение на губе, или усталые тени под глазами. Наедине никогда не оставалась – сразу находила предлог, чтоб удрать.
А Марио с удовольствием продолжал играть с ней в кошки-мышки. И Пирины своей особо не смущался. Однажды прямо при жене Богдану за щечку ущипнул, когда она завтрак подавала.
В первый раз (под гневным взглядом Граси) девушка вытерпела, промолчала. Но когда следующим утром хозяин дома огладил ее по попе, аккуратно поставила на стол блюдо с гренками и попросила расчет.
Пирина (прежде будто не замечала, когда муж руки распускал) переглянулась с Марио и спросила:
– Вы хотите уйти от нас? В чем причина?
Богдана сдвинула брови:
– Я замужем. Приехала сюда работать. И мне неприятны, – она с вызовом взглянула на Марио, – шуточки вашего супруга.
Грася скептически подняла бровь – что, мол, за комедия.
А Пирина вдруг спросила:
– Как твоего мужа зовут?
– Антон, – выпалила она первое попавшееся.
– Энтони. Он счастливчик, – усмехнулся Марио и поинтересовался: – Фотография есть?
Богдана запаниковала. У замужней, конечно, должна быть карточка мужа!
По счастью, давным-давно, в девяностом, еще школьницей, она ездила в гости в тетке. В далекий Сыктывкар. Вокзал оказался перекрыт – там кино снимали. Богдану охватило дикое любопытство. Молила, кокетничала, но все-таки уговорила сержанта из оцепления и просочилась в здание. А там прямо нос к носу со знакомым столкнулась. Ну, то есть она его знала.
Бабушка тогда фанатела от фильма Глеба Панфилова «Мать». До такой степени обожала, что специально будильник ставила, если вдруг глубокой ночью по телевизору повторяли. Внучка, волей-неволей, на скучищу тоже поглядывала. И один актер, который Якова Сомова играл, ей приглянулся. Глаза потрясающие. Фигура чумовая. И тут он – живьем, прямо перед ней! В каком-то Сыктывкаре! Она не растерялась, – попросила автограф, а еще лучше сфоткаться вместе. Симпатичной школьнице не отказали. И поляроид в съемочной группе отыскался. Немедленно вручили карточку.
«Якова Сомова» Богдана только подружкам показала. Но когда на экраны вышел блокбастер «По прозвищу Зверь» (его-то в Сыктывкаре и снимали), девушка в своем городке мигом превратилась в знаменитость. Стоит на фотке в обнимку – с самим Певцовым!
И, ясное дело, драгоценную фотографию она с собой в Италию взяла. Но итальянцы вряд ли знакомы с российскими «звездами». Поэтому Богдана бесстрашно сбегала в свой полуподвальчик, притащила и предъявила хозяевам:
– Вот!
Они рассмотрели, одобрительно поцокали.
Марио увидел надпись на обороте, потребовал:
– Что здесь написано?
Переводить правду («На добрую память Богдане») было никак нельзя, поэтому она лихо соврала:
– Люблю тебя больше жизни!
Взглянула на Марио с укоризной, старательно выстроила сложную итальянскую фразу:
– Поймите, Антону – Энтони – было бы неприятно знать, что вы ко мне пристаете.
Супруги снова переглянулись, быстро заговорили между собой.
Беглую речь Богдана не понимала до сих пор, только отдельные слова улавливала. Какие-то каникулы, безопасность. Интересно, о чем они? Ладно. В языковой среде, с итальянским телевидением скоро полностью язык освоит.
Она дождалась, пока закончат трещать, спросила:
– Кофе подавать?
– Si[13], – кивнула Пирина.
И с того утра жизнь ее успокоилась совершенно.
Вряд ли Марио испугался накачанного «Энтони» из далекой России, но кадриться перестал. Да и Грася к ней подобрела.
Богдана все больше привыкала к Италии. Научилась изящно накручивать на вилку спагетти любой длины. Освоила несколько песен на итальянском. К ужасу Граси, почти в любую погоду ходила купаться в ледяном озере Комо. И, конечно, продолжала чистить, скоблить, натирать. Старалась не впадать в тоску от монотонности работы, откладывать как можно больше денег.
И не ведала, что очень скоро жизнь ее разительно изменится.
Через пару месяцев, в середине июня (Богдана даже не успела отработать аванс) хозяева заявили, что родной Менаджио переполнен туристами, абсолютно несносен, и они отбывают в Швейцарию, принимать термальные ванны. Кухарке и горничной предложили взять на время своего отсутствия выходные, и Богдана уже открыла рот, чтобы согласиться (давно порывалась съездить в Милан), но Грася наступила ей на ногу и сладким голосом пропела:
– Спасибо, не надо. Мы лучше останемся. Генеральную уборку в доме сделаем. Спокойно, чтобы вас не тревожить. Шторы постираем, окна помоем.
Хозяева с кислым видом инициативу одобрили, а полячка, когда остались одни, напустилась на Богдану:
– Ты глупая? Выходные не оплачивают! А оторваться и здесь сможем! Не собираешься ведь ты в самом деле круглые сутки убираться?!
Едва Марио с Пириной отбыли, Грася потащила свою юную коллегу в супермаркет, и дешевой граппы в тележке оказалось куда больше, чем закусок.
Прежде Богдане наставница представлялась скучной и правильной дамой, но нынче раскрывались новые ее грани. Кухарка махала стопку за стопкой с поразительной ловкостью. Сама Богдана пыталась крепкий напиток цедить помаленьку, но Грася немедленно начинала сердиться:
– Нельзя полную рюмку на стол ставить! Примета плохая. Пей до дна!
– Не могу я столько пить!
– Вот дура ты, Богданка. А как еще стресс снять?
– У меня нет стресса!
– А ты вспомни сортир после Марио!
Обе расхохотались. Вроде Италия – цивилизованная страна. Но ершиком хозяева не пользовались принципиально. Хозяин так вообще – сделает «большое дело» и не стесняется немедленно звать Богдану, чтобы та вернула унитазу блеск-чистоту.
Богдана пить не любила: пример матери хорошо отрезвлял. Да и напитки, что употребляли в России тех времен – сомнительная водка, разведенный с вареньем спирт «Рояль», якобы немецкий ликер «Грейпфрут-лемон», – совсем не нравились.
Но граппа, надо признать, оказалась куда вкуснее. И если рюмку залпом махнуть, тоже ничего страшного. Зря бабушка пугала, что теряешь контроль, и вообще спиртное «скотинит». Ничего подобного с ней не происходило. Краски ярче, на сердце легко, вечно хмурая Грася хохочет.
Богдана, чтоб еще больше кухарку порадовать, затянула:
– Мимо базара мчался дрозд,
Взял да и сел на кошкин хвост.
Аса – тадараса, аса – тадараса,
Взял да и сел на кошкин хвост[14].
Кухарка привету с родины обрадовалась, подхватила – на польском. Потом, мешая языки, вместе исполнили «Подмосковные вечера», «Варшавянку», «Ты ж меня пидманула».
Голова у Богданы приятно кружилась, из окна тянуло свежестью, садовые розы дурманили ароматами, Грася казалась все более милой, а богатый особняк представлялся собственным, родным домом.
И, хотя выпили много, мерзостей опьянения девушка так и не познала – ее просто сморило прямо в парадной зале, в мягком кресле.
Она вынырнула из черной дыры на рассвете. Ждала похмелья, головной боли и рези в глазах, но опять нет. Тело переполняла необыкновенная легкость, хотелось разом схватиться и сделать тысячу дел.
Богдана вскочила. Накрыла пледом Грасю (та смачно храпела прямо на ковре). Сходила на кухню, выдавила себе сока из пяти апельсинов. Сбегала на озеро искупаться. Вернулась, позавтракала, ликвидировала следы вчерашнего пиршества, загрузила посудомоечную машину, подмела (чтобы не гудеть пылесосом) пол в гостиной. Когда, ближе к полудню, кухарка пробудилась, Богдана, в шортиках и легком топике, уже взобралась на стремянку и начала снимать тяжеленные портьеры.
– Ты чего делаешь? – Грася наградила ее непонимающим взглядом.
– Как что? Генеральную уборку!
– И голова на лестнице не кружится?
– Не-а.
– Вот она, молодость, – завистливо проворчала кухарка. – А у меня башка взорвется сейчас!
– Могу предложить советский анальгин!
– Дженькуе бардзо[15], – поморщилась Грася. – Я лучше итальянской граппы.
Она тяжело поднялась и уползла похмеляться.
Богдана осталась на стремянке. До чего приятно, когда хозяев нет! И стоять под теплым ветром из раскрытого окна не в вечных тренировочных, а в легоньких шортах тоже классно. Да и с уборкой, права Грася, спешить незачем. Мысли порхали яркими бабочками. Портьера – зеленая, шелковая, приятная на ощупь. Вспомнился фильм «Унесенные ветром» – посмотрела в видеосалоне незадолго до отъезда. Правильно Скарлетт придумала – из такой ткани платье сшить!
Богдана отцепила, наконец, портьеру от карниза, спустилась на пол, но к стиральной машине не пошла. Вместо этого тоже начала себе наряд сооружать. Утянуть талию, левая рука открыта, мантия волочется по полу – да просто королевский вариант!
В парадной зале имелось огромное, во всю стену, зеркало. Богдана встала перед ним и обалдела. Не хуже Ветлицкой или Варум, ей-богу! Что бы спеть? К попсе помпезный наряд никак не располагал. Бабушка любила оперу «Манон Леско», и Богдана, чтобы порадовать старуху, выучила когда-то ее любимую арию. Ее сейчас и затянула – на итальянском, как положено:
– Sola, perduta, abbandonata in landa desolata!
Orror! Intorno a me s’oscura il ciel.
Ahimè, son sola![16]
По сюжету, бедная падшая женщина должна при сих словах с печальным лицом брести в пустыне, но Богдана с легкостью сменила тональность на мажорную и сопровождала свою арию ослепительной улыбкой.
Она настолько увлеклась, что настоящую сцену представила, декорации, оркестр… Акустика в парадной зале – почти как в театре. Может, и правда: попробовать стать певицей? Закончив арию, прикрыла глаза – как истинная дива, что вжилась в образ. И тут услышала настоящие аплодисменты.
Увидела – сначала в зеркале: за ее спиной стоит парень. Странный: одно плечо выше другого, волосы всклокочены. Как попал сюда? Она, когда пришла утром с озера, дом заперла изнутри.
Маньяк? Сумасшедший? Или соседи настучали, и товарищ вообще из иммиграционной полиции?!
Богдана подхватила с пола мантию, прикрыла голую руку, резко обернулась:
– Chi sei?![17]
– Игнацио.
Улыбка детская, робкая. Какой полицейский – ему нет и двадцати!
Да и вообще он, кажется, инвалид. Род странно искривлен, левый ботинок на очень толстой подошве – нога, что ли, короче?
От страха она с огромным трудом подобрала слова для более сложного вопроса:
– Come sei entrato qui?[18]
И словно небо разверзлось над головой бедной Богданы-Манон:
– Это и мой дом тоже. Я сын Пирины и Марио.
Игнацио было семнадцать, и он учился в Миланском политехническом институте.
Богатые родители могли снять ему любое жилье, но настаивали, что жить надо в кампусе, с народом. Перечить сын не смел, хотя бурное кипение студенческой жизни ненавидел. Поэтому специально сдал экзамены досрочно, чтобы приехать, пока предки в Швейцарии. Хотел покайфовать затворником-королем в собственном комфортном доме.
Мать упоминала, что у них новые кухарка с домработницей, но Игнацио сей факт пропустил мимо ушей. Что интересного в прислуге? Тем более маман всегда будто специально отбирала – самых глупых, жирных и некрасивых.
И вдруг прекрасная, юная нимфа. Личико свежее, глаза сияют. Платье какое-то невообразимое. Голос божественный. Оперную арию поет – на итальянском, с милым акцентом. В светлых волосах золотятся солнечные лучи.
Как хорошо, что красавица – всего лишь горничная!
Она начала поспешно скидывать с себя платье. Игнацио покраснел, – не сразу сообразил, что то была оконная штора, решил, она перед ним раздевается, и дико смутился. Но нет, голой не осталась, хотя крошечные шортики и маечка на бретельках оставляли мало простора для фантазии.
Девушка представилась:
– Я Богдана. Ваша новая домработница.
А он – опустился на колено и, не сводя глаз с ее лица, поцеловал руку.
Бедняжку бросило в краску. Она вырвала ладошку, сжала в кулачок. От руки ее пахло чистящим средством, а ноготки оказались подстрижены криво.
Она нервно спросила:
– Вы точно сын хозяев? Не вор? Не из мафии?
Игнацию подхватил ее под руку, позвал:
– Пойдемте.
Провел в мамин будуар. На комоде всегда стояла семейная фотография, но сейчас ее на месте не оказалось.
Он хмыкнул. Прошли вместе в библиотеку, парень открыл книжный шкаф, достал фотоальбом, развернул на первой странице – где отец с глупым видом держит сверток с младенцем, а мама торжественно улыбается.
– Вот. И дальше – вся история моей жизни. Неужели не видели?
– Нет, – простодушно отозвалась девушка. – Я никогда не лазаю по чужим шкафам.
– И родители вам не говорили?
– Они что-то упоминали, – смутилась она. – Про каникулы, про вашу, наверно, безопасность. От меня. Но я еще не очень хорошо знаю итальянский, поэтому не поняла. И кухарка новая, она тоже про вас даже не слышала.
– Чтобы окончательно убедить, могу предъявить водительские права.
– Не надо, – улыбнулась смущенно и предложила: – Вы ведь с дороги? Давайте я поесть приготовлю.
– Разве это ваше дело – готовить?
Девушка покраснела еще больше:
– Кухарка… она сейчас очень занята.
– И прекрасно! – с воодушевлением сказал он. – Ничего не надо. Пойдемте лучше в ресторан. Вместе.
Ее глаза расширились. Она прошептала:
– Вы приглашаете меня в ресторан?
– Да! Прошу вас! Окажите мне такую честь!
Возможно, слишком напыщенно получалось и неестественно, но с девушками Игнацио общаться особо не умел. Да и вообще людей не любил.
Он был поздним ребенком, родился слабеньким и все детство провел в окружении докторов. Ему ставили ДЦП, врожденный спастический гемипарез, еще какие-то диагнозы. Игнацио поздно начал говорить и ходить, хромал, часто не мог удержать равновесие, падал и ушибался. Но ситуация безнадежной не считалась. Плюс мама перла, как танк, а отец обеспечивал финансовую подушку. Поэтому уже к школе от инвалидности избавились. Только одного исправить не смогли: левая нога так и осталась на два сантиметра короче правой. Ну, и вести small-talk он не научился, общества чурался. Играл всегда один, по магазинам и в гости ходить отказывался. Сначала угрюмость списывали на последствия ДЦП, потом начали подозревать легкую форму аутизма, но в итоге консилиум признал: особенность характера. Тоже обратимая.
И родители с присущим им пылом взялись вписывать его в коллектив сверстников. Постоянно давили: командный спорт, школьные театральные постановки и вечеринки. С девушками знакомили – уверенными в себе, шумными и почему-то обязательно слегка усатенькими. Когда окончил школу, остаться в Менаджио не позволили. Отправили учиться в один из самых больших и шумных вузов страны. Да еще заставили жить в кампусе – чтобы постоянно находился в среде себе подобных. На все робкие попытки бунтовать мама отрезала:
– Sii uomo![19]
Но он гораздо чаще ощущал себя несчастным, маленьким Гулливером в стране великанов.
И только сегодня, взглянув в красивые и испуганные глаза Богданы, Игнацио наконец почувствовал себя – защитником, глыбой. Оберечь, поразить, порадовать!
Когда он произнес свое напыщенное приглашение, девушка отчаянно покраснела. А потом радостно подпрыгнула: «Да, да!» И добавила смущенно: «Я ведь еще никогда в настоящем ресторане не была!»
И ему немедленно захотелось не тратить время на конфеты-букеты, а схватить ее в охапку, утащить на необитаемый остров и остаться там с ней навсегда.
Но головы он не потерял. Прежде чем отдаться приключению, себя обезопасил. Понимал: папа с мамой не одобрят походы в питейное заведение в обществе горничной. Поэтому, когда Богдана убежала переодеваться, Игнацио немедленно набрал номер отца. Тот ответил по мобильному – прямо из термальной ванны. Сын уверенно сообщил, что у него все хорошо, сессия в разгаре, и он еще неделю будет в Милане.
– Тогда мы останемся тут дней на пять. Но ты обязательно сообщи, когда точно приедешь, – попросил папа. – Чтобы мы тебя встретили дома.
– Конечно.
Игнацио положил трубку, победно улыбнулся. И побежал обхаживать прекрасную принцессу. Ей столько нужно было показать!
Богдана жила в Италии почти два месяца, но абсолютно ничего не знала о его прекрасной стране.
Бедная девочка! Бегала купаться в озере Комо, но никогда, оказывается, не бывала на официальном пляже, с белым песком, мягкими лежаками, официантами и коктейлями. Выходила прогуляться по Менаджио, но даже виллу Милиус Вигони не посещала, объяснила смущенно: «Туда ведь вход платный».
И до сих пор считала, что пицца – не пища для бедных, а высшее достижение итальянской кухни.
Кухарка не препятствовала амурной истории и даже благородно взяла на себя Богданин участок работ по дому. Поэтому парень все дни посвящал общению со своей королевой и ее просвещению.
Новые, удивительные для нее знания девушка принимала с восторженной благодарностью. Но оказалась с принципами: подарков не брала, в ресторанах старалась самое дешевое заказывать. А когда сталкивалась с роскошью, каждый раз ее лицо становилось совсем ошарашенным. Когда Игнацио вызвал лимузин вместо обычного такси, всхлипнула от восторга, а вышли вдвоем покататься по Комо на яхте – вообще расплакалась.
Пять дней пролетели одной прекрасной сказкой. А на шестой – Игнацио вскрыл отцовский сейф. Достал оттуда паспорт Богданы. Они сходили в муниципалитет и зарегистрировали брак.
Можно было подождать и все организовать как положено – с приглашениями, гостями и красивой свадьбой.
О проекте
О подписке