Глава 3

Не отдавая себе отчёта в своих действиях, без какого-либо чёткого плана в голове, я бросился к тому месту, где пока ещё стоял парень в сером капюшоне. Если я на этот раз всё правильно понял… Если новая догадка, вспыхнувшая молнией в моём сознании, была верна, то этого незнакомца ни в коем случае нельзя было упустить сейчас – эта единственная мысль настойчиво пульсировала в голове. Парень, увидев подбегающего к нему меня, шарахнулся в сторону, явно собираясь как можно быстрее покинуть это место, но я успел схватить его за рукав куртки.

– Мне нужно то же, что ты дал ей только что, – сипло проговорил я, задыхаясь от волнения и недолгого, но быстрого бега.

Услышав мою просьбу, незнакомец ещё ниже опустил капюшон – так, что его лицо теперь стало почти полностью скрытым от нежелательных любопытных взглядов. Но кое-как мне всё-таки удалось разглядеть его черты – точнее, высмотреть некоторые из них благодаря тому, что ростом я был ниже этого парня. Молниеносно заглянув ему под капюшон и потом сразу переместив фокус внимания, чтобы не быть заподозренным в излишнем любопытстве, я в первую очередь заметил изрытую оспинами кожу. И ещё – стальной обоюдоострый блеск глаз, сверливших взглядом какую-то неопределённую точку то ли на мне, то ли вне меня, но совсем близко. Поёжившись от ощущения, будто по мне скользнуло лезвие настоящего холодного оружия, я медленно, но твёрдо и уверенно повторил свою просьбу:

– Я пришёл за тем же, что она получила от тебя. Мы вместе. Просто решили подойти по одному, чтобы… ну, чтобы не привлекать внимания.

Незнакомец, засунув руку за пазуху, застыл на секунду в такой позе и спросил:

– Тебе какой? Гладкий, шипованный или?..

Я, растерявшись, промолчал в ответ. Ведь на самом деле я не знал, что парень дал Насте. Незнакомец, мрачно усмехнувшись, наглухо застегнул куртку и процедил сквозь зубы, снова глядя одновременно на меня и куда-то мимо:

– Ну ты и брехун. Значит, так. Ты меня не видел, мы друг друга не знаем, нас тут вообще не было, – это понятно?

– Понятно.

– Тогда отчаливай потихоньку. Нормальным, спокойным шагом. И не оглядывайся.

Всё это было отчеканено так угрожающе, что у меня осталось только одно желание: убраться отсюда как можно быстрее. Я медленно отступил на несколько шагов, а потом припустил что есть силы по лабиринту тесных проулков между заброшенными будками и пирамидами из картонных коробок. Я совершенно не знал, куда именно бегу, где находится выход, и как долго придётся искать его. Тот, кто слышит просьбу… точнее, приказ идти, не оборачиваясь, хочет только одного: обернуться. Об этом написано во многих сказках, которые мне в детстве читала мама, а потом я сам – Лильке. Теперь я буквально на своей шкуре убедился в том, что это вовсе не выдумки ради красного словца: мне пришлось напрячься до дрожи во всём теле, чтобы побороть нестерпимое желание взглянуть снова напоследок хоть краем глаза на незнакомца и его дальнейшие действия. Для чего? Чтобы на месте того сомнительного типа с устрашающим взглядом оказалась обычная будка или стопка коробок? Может быть. Наверное, те сказочные герои из детства потому почти всегда и не могли удержаться и бросали последний запретный взгляд на то, от чего им нужно было бежать без оглядки: они надеялись увидеть вместо реального ужаса что-то другое – не такое пугающее и болезненное. Но, сделав это, они, наоборот, лишь ещё больше убеждались в неопровержимой реальности пережитого и увиденного ими кошмара. Я понял, что такое же разочарование ждало бы и меня, если бы я не сдержался и нарушил запрет незнакомца.

Хотя Насти тут уже давно не было, и я мог бы вообразить себе сейчас что угодно для самоуспокоения, но мне было ясно, что и насчёт неё обмануть себя уже никак не получится. Здесь была именно она, а не её призрак. Её присутствие я ощущал до сих пор – оно ещё не выветрилось отсюда. Я очень хорошо, до мельчайших подробностей, помнил, как Настин батник ярким салатовым пятном мелькнул между картонными башнями, как она плотно прильнула к незнакомцу, как я тогда подумал о них двоих чёрт знает что. У меня в голове за какой-то короткий миг вихрем пронеслась череда кадров, главными героями которых были Настя и чужак: они целовались, сжимали друг друга в объятиях, прогуливались по Настиным любимым местам, держась за руки. Когда я понял, что эта встреча носила совсем не романтический характер, я испытал облегчение, но ненадолго. Сейчас я вообще в глубине души даже хотел бы, чтобы подтвердилось то моё первое предположение, чтобы именно оно оказалось Настиной реальностью: тайные встречи и даже отношения с другим парнем. Я почему-то был уверен, что это наиболее безобидный вариант из всех возможных. И для Насти, и для меня. А с тем, что было на самом деле… неизвестным и потому особенно опасным и непредсказуемым – что мне с этим делать теперь? С тем пакетом, который Настя взяла из рук незнакомца, с его угрожающим содержимым, которое она скоро применит по назначению? «Но, может, там, внутри всё-таки что-то безопасное, пусть и запрещённое? Этот мутный тип ведь ни разу не произнёс названия того, что он отдал Насте», – внезапно осенило меня. Однако я всё-таки решил, что самое опасное в этой ситуации – думать, будто в пакете что-то безвредное. Я должен был срочно избавиться от вредоносных иллюзий, которые могли бы помешать мне действовать. Ведь я и так потерял слишком много времени, пока думал, как и все, что мы с Настей – «фантастически идеальная пара», а у неё – фантастически идеальная жизнь: без проблем, тревог и переживаний. Я мысленно признался себе, что мне было просто всегда удобно думать именно так, потому что Настины неприятности неизбежно стали бы моими собственными. Именно это и произошло сейчас, только вот теперь притворяться, будто всё гладко и безоблачно, как раньше, я уже не смогу. Но я и не собирался оставаться в стороне!

Догнать Настю уже точно было невозможно – её давно и след простыл. Я снова попробовал дозвониться до неё, но безуспешно. Павда, на этот раз я получил от неё пусть обезличенный и невнятный, но всё же хоть какой-то ответ: «Занята, не могу говорить» – автоматическое сообщение из набора шаблонов, которые Настя создала когда-то на все случаи жизни. Я ей даже помогал в этом, подсказав несколько таких вот формальных фраз-отговорок. Мог ли я подозревать, на какой именно случай Насте когда-то в будущем пригодится один из совместно придуманных нами шаблонов? Чтобы отгородиться от меня непробиваемой стеной. Чтобы надёжно укрыться за ней и там делать то, что, скорее всего, навредит либо ей, либо нам обоим. Внезапно у меня набралось столько причин для паники, страха и дрожи во всём теле, которую я никак не мог унять, что мои руки начали трястись, не переставая, – мне даже стало стыдно за себя. Ну, как можно давать слабину в такой момент? Именно сейчас я не должен был терять силу духа, потому что она нужна будет и мне самому, и Насте, которой только я и смогу помочь! Конечно, именно я, а кто же ещё? Её братец, садист и фашист? Или родители-скандалисты, все будни и мысли которых были наполнены только перепалками друг с другом, и заботе о Насте среди этого просто не было места?

Выйдя на людный и, значит, наименее опасный перекрёсток, я снова надел ролики, чтобы быстрее передвигаться. Но куда именно нужно было ехать прямо сейчас – я пока не знал. И всё-таки я чувствовал, что надо торопиться. Погрузившись в свои мысли, я не сразу заметил, что парк был уже совсем рядом. Он стал моей отправной точкой. И конечной. Круг замкнулся. А Настя была всё ещё где-то вне его. Я прислушался к асфальту – так мы с ребятами-роллерами называли момент, когда ты отключаешь пять человеческих чувств и оставляешь включённым только одно, шестое: роллерское. Благодаря ему ты остаёшься на связи только с поверхностью под твоими колёсами: её дрожь передаётся твоему телу, и оно становится сверхчувствительным. И тогда любой контакт земли с чем угодно – и далёкий, и близкий – не остаётся незамеченным: он превращается в череду импульсов, током бегущих по тебе и сообщающих твоему мозгу о возможной опасности или надвигающейся беде. Сейчас дрожь асфальта передала мне сигналы об угрозе. Что делать: остановиться и осмотреться, чтобы защититься? Нет, наоборот: разогнаться и мчаться что есть силы, чтобы обогнать опасность. Но я не мог увеличить скорость: колёса роликов внезапно стали неуправляемыми. Они крутились еле-еле, не подчиняясь моей воле, хотя я и приказывал им ехать быстрее. Мне ничего не оставалось, как остановиться, оторвать взгляд от асфальта и оглянуться.

Позади себя я увидел патрульного полицейского. Тот сначала не смотрел на меня, но вскоре повернулся ко мне, и взгляды наши встретились. Я инстинктивно пощупал свою ветровку в области груди – так, будто у меня за пазухой что-то было: такой же пакет, который незнакомый парень дал Насте. И тут же мысленно отругал себя за это последними словами: зачем же так подставлять себя?! Полицейские ведь очень хорошо распознают все жесты и повадки тех, кому есть что скрывать. Скрывают – значит, боятся. Боятся – значит, их совесть не так уж чиста. Но преступники хотя бы точно знают, что именно они совершили. А я до сих пор не знал, чем промышлял тот незнакомец, с которым я общался недавно, и что именно он дал Насте в пакете. Патрульный тем временем приблизился ко мне, продолжая смотреть на меня в упор, – так, будто следил за мной до сих пор и видел мою встречу с тем сомнительным типом. А вдруг так и было? Когда он уже был совсем близко, я вдруг, неожиданно для самого себя, сорвался с места и понёсся вперёд. Снова мои ноги, обутые в ролики, стали управлять моей волей, хотя должно быть наоборот. Всегда было наоборот. Я никогда не терял контроль над собой и своими движениями что на роллерских соревнованиях, что во время обычных уличных катаний. Все элементы, каждый мой прокат были чётко распланированы заранее в моей голове. Но сейчас был особенный, внеплановый случай: внезапно грянул гром, произошла неведомая беда, которая обесточила меня и совершенно лишила воли и способности контролировать свои действия.

Я с ужасом расслышал крики у себя за спиной:

– Стой! Немедленно остановись, кому говорят?