Часть 1. Не уходи!
История одной депрессии

Глава 1
Жизнь после горя

Детей у меня трое, а вот у моего мужа их было четверо. Четвертым ребенком была я сама. Таким любимым ребенком, которому говорят: «Боже! Какая же ты талантливая!» И этот ребенок счастлив, занимается детьми, организует двух водителей, помощницу по хозяйству, управляющего большим красивым домом, пишет статейки в умные журналы, ходит на фитнес. А остальные трое детей – они рядом – растут, занимаются теннисом и игрой на органе, рисуют и поют в церковном хоре. А над всем этим парит мощный, счастливый отец, тот самый, у которого глаза становятся влажными от радости, когда он приходит с работы и видит своих детей, бегущих его обнимать. И он всегда – фейерверк идей о том, как сделать жизнь интереснее и ярче.

Вот старший сын в свои четырнадцать создал рэп-группу, и они с ребятами истово, как умеют только четырнадцатилетние серьезные мужчины, на двух языках аранжируют свои песни про политику, любовь, Бога, общество, дружбу. Чтобы группа выступала перед публикой, в нашем доме начинаются музыкальные вечера, которые набирают обороты, – и вот мы уже можем пригласить 100–150 человек зрителей и музыкантов, собрать во дворе загородного дома профессиональную сцену, накормить гостей под музыку на зеленой лужайке. Отец смотрит на сына влажными глазами…

Чтобы дети научились публичности, мы устраиваем домашние спектакли, которые тоже обрастают работниками сцены, художниками, операторами. Мои дети (дети режиссера) – в главных ролях. Младший играет нам на фортепьяно, потому что его учительница объявила, что он имеет абсолютный слух и реализует свою талантливую личность через музыку. «Какое счастье, вот бы я мечтал о таком слухе! – говорит отец (глаза влажные). – Завидую музыкантам, мне нет пропуска в этот мир!»

Мой муж гордился нами всеми, и отдельно – своей дочерью-художницей, ее талантом, а также ее сильным характером. Они часто сидели вечером вместе – и разговаривали. Любимый эпизод, о котором муж рассказывал друзьям: как дочь рассердилась на него и убежала в футболке на мороз, в лес, а он бежал за ней с шубкой и никак не мог догнать, и лишь через полчаса дочь окончательно замерзла, сдалась и упала в его объятия… «Какой характер, вы понимаете? Сталь!» Я пропустила саму ссору, вошла в гостиную, когда муж сидел с дочерью за столом и отпаивал ее горячим чаем с кагором. «Что за детское пьянство?» – надменно поинтересовалась я. И муж, захлебываясь от восторга, рассказал, как дочь чуть не замерзла, но не сдавалась до последнего…

Наверное, проблемы начались, когда муж уехал работать в другой город. Возможно, они начались и раньше. Оглядываясь назад, я вижу множество ошибок в воспитании, которые покрывало мощное крыло моего мужа. На фото с его последнего дня рождения он белозубо хохочет (так смеяться умел только он), а за его плечом счастливо улыбается дочь – как она прикрыта этим отцом!..

•

Отец был не только нашим плечом, опорой, солнцем, небом, водой и воздухом – он был всеобщим психотерапевтом. Когда я кричала и била кулаком в стену – он обнимал меня и мудро рассказывал детям, тогда уже подросткам, почему мама так погорячилась и как этого избежать.

Однажды мой взрослеющий сын пожаловался мужу на то, что «мама много сидит в социальных сетях». Муж ответил ему – так, что все аргументы моего юного критика (мальчики, подрастая, часто начинают подшучивать над мамами-домохозяйками) сошли на нет. Муж сказал: «Знаешь, сынок, мама родила и почти вырастила троих отличных детей. Она свою миссию выполнила – на все сто! Теперь она хоть всю жизнь может сидеть в любых социальных сетях!»…

Муж вообще не жалел времени и часами разговаривал с детьми – и со мной. Он умел находить светлые выходы из любых ситуаций. Он как будто держал нас всех на своих крепких плечах, так что наши ноги редко подолгу касались земли. Ему нравилась его ноша. Он был самым счастливым человеком, которого я видела на этой земле. Когда мы, почти без навыков борьбы за жизнь и вообще не повзрослевшие, выпали из его рук – то чуть не разбились. Ведь никто из нас толком не умел ходить.

•

Тем летом мы много путешествовали, на этот раз без мужа. Он по-прежнему работал в другом городе и вызвал туда старшего – помогать. Мы с младшими (сыну – четырнадцать, дочери – восемнадцать) поехали в Испанию к друзьям. Последнее время мы виделись с мужем не так часто, ездили друг к другу в гости, но вскоре он должен был открыть офис в Москве и вернуться. Я понимаю теперь, как ждала его дочь.

…Я проснулась утром в Испании под вой подруги над моей кроватью. Я не сразу поняла, о чем она. Авария. Мужа больше нет. Старший сын потерял руку. «Как высоко?» – «Кажется, с плечом!» Я имела привычку выключать на ночь телефон. Дозвонились до подруги. Глоток чая с ромом. Мне нужно сказать об этом проснувшимся детям. Я приготовила валерианы. «Мы вместе. Я с вами. Я сильная, я справлюсь. Папы больше нет. Даниил в реанимации. Мы сегодня летим в Москву». «Сильная, с вами» – это была неправда…

Младший не заплакал. Он побледнел, снял с себя крестик и внятно сказал: «Такого бога мне больше не нужно». Потом лег и стал смотреть в потолок. Неотрывно. Я сейчас понимаю, в какой он был опасности – люди, которые не плачут и не кричат от горя, могут его не пережить. Дочь сначала приняла позу стойкого солдатика: «Где Данила? Я лечу туда! Ты не можешь мне указывать: мне восемнадцать!» Потом долгая дорога и море наших с дочерью слез, залившее аэропорт Мадрида, а потом Шереметьево.

•

Дочь встретил ее жених, он поддерживал ее и очень любил, вел себя как мужчина. Поэтому я считала ее присмотренной, занималась делами, искала новую квартиру, срочно сдавала наш красивый загородный дом, оформляла документы на наследство, писала свои передачи на радио и статьи. На самом деле все эти вещи делал кто-то другой, не я. Я в этой жизни перестала присутствовать. Это была моя тень, которая просто очень хотела жить – для детей. Но не жила. Во мне не было никакого ресурса помочь им душевно.

Старший сын справлялся со своими потерями героически, считая себя старшим мужчиной в семье. Вряд ли я могу представить или рассказать о том, что он внутри себя пережил, потеряв отца и правую руку с плечом. Что он и сейчас переживает. Я только уверена, что молитва отца перед кончиной «расколола небо» – и Бог непосредственно стал моему старшему психологом и правой рукой. С плечом. И образ отца, которого он получил больше всех, настолько горит в его душе, что с пути прямого он не свернет. Он сразу из Склифы отправился в университет, закончил философский, потом магистратуру МГИМО, нашел прекрасную работу и прекрасную невесту, помогает мне финансово, путешествует, водит машину, красиво одевается, смеется – как отец. Конечно, он совсем другой. Но он личность. Сразу после смерти отца избалованный успешный ребенок повзрослел «по ускоренному курсу». Как сказала моя дочь о нем: «Он отвел своего маленького мальчика в самую далекую комнату своей души и запер там – чтобы тот не сошел с ума. Он там, наверное, еще сидит и плачет…» Тема эта – потеря части своего тела – не войдет в эту книгу. Она совсем отдельная. Но когда тебя неожиданно толкнули в пропасть – у тебя два варианта: упасть или отрастить крылья. Сыну пришлось на лету отрастить крылья. Ему помогло и то, что в нашей семье отец стал негласно канонизированным святым. Скажу еще лишь, что первое, что я услышала в Склифе от сына, переломанного почти во всех местах, когда его перевезли из реанимации в общее отделение и он узнал, что отца нет (до этого ему не говорили): «Мам, мы поможем тебе! Ты не одна!» И в отличие от моего обещания тем страшным утром в Испании – это была правда.

Я, наверное, так и осталась для него немного ребенком, капризным и ранимым. Забегая вперед, скажу, что по мере моего выздоровления я приобретала в его глазах некоторый авторитет. Но не сразу и не тогда, в первые два страшных года. Я была сломлена и просто выживала. Моя мама сердилась на меня, видя мою слабость. Мне было бы нужнее, если бы она просто обнимала меня. Но она не умела…

В состоянии этого своего отсутствия в реальной жизни я, формально живая мать, не сразу заметила, как дочь из стойкого солдатика превратилась в тонкую тень, лежащую носом к стене на кровати в окружении грязной посуды…

Глава 2
Депрессия. Начало

Я не понимала, как поднять ее оттуда. Я уже начала догадываться, что что-то с ней происходит не так – но не знала названия этого «не так». Я говорила: «Вставай, давай пойдем учиться, тебе будет легче». Я говорила: «Папа хотел бы, чтобы ты жила и занималась интересными вещами!» (Ужас какой! Хуже не скажешь! Это только усиливало ее и без того невыносимую боль: папа хотел бы, а она – не может!) Я говорила: «Малыш, жизнь продолжается!»… Я оплатила курсы по подготовке в художественный вуз.

Дочь под давлением моих псевдободрых увещеваний вставала с кровати – и уходила в парк, делая вид, что ушла на курсы. Там она ложилась на скамейку и смотрела в одну точку. Я испытывала облегчение: что-то сдвинулось, вот же, пошла учиться… Я, с трудом двумя руками удерживающая чашку чая и не всегда понимающая, зачем звонит будильник (страшный зверь моей боли сидел рядом с будильником и сразу принимался меня глодать, как только я открывала глаза), все же имела смутное представление: пока кто-то куда-то идет – жизнь не заканчивается. И там, куда я «сдавала» дочь, – там ей помогут, там кипит жизнь, там чему-то ее учат… Мне становилось легче.

Это вообще частая иллюзия многих родителей. О том, что детей можно куда-то «сдать» – и там нам их «сделают». Да, детей могут без нас научить математике и английскому, провести операцию в больнице, подготовить к вузу в закрытом пансионате – но вся их душевная, психическая опора закладывается внутри семьи, внутри дома любви родителей, братьев и сестер, внутри этого до поры до времени – а точнее сказать, вне всякого времени – закрытого и защищенного мира. Это не про стены, стены не имеют никакого значения. Это про душевную крепость и фундамент.

•

Наступила зима. Дочь на своей скамейке простудила себе почки и в плохом состоянии попала в больницу. Мама мне говорила: «Она что, не понимает, как тебе больно?!» Дочь как-то услышала это. Она решила уйти жить к друзьям. Как я узнала потом – чтобы мне не было так больно еще и из-за нее. Там она пробовала облегчить свое состояние наркотиками, пыталась много общаться, как она говорит – «уходила в социальные запои». Когда она наконец заехала домой повидаться – меня поразил ее истонченный, измученный, предельно тревожный образ. К тому же она побрилась наголо («Мам, я хотела состричь с себя всю негативную энергию, накопленную в волосах») и сделала много аккуратных, неглубоких царапок на запястьях («Мам, я хотела попробовать, как физическая боль может унять душевную, мне так легче!»)…

Я уговорила ее пойти к своему психологу. После приема психолог позвонила мне в ужасе: «Это не мой пациент! Процесс очень запущен! Срочно в клинику!» И дала мне телефон психиатра. «Психиатр» – каким страшным показалось мне это слово!

•

Слово «психиатр» в нашем сознании – у тех, кто ни разу с данным видом медицины не сталкивался, – ассоциируется с советской «карательной психиатрией», то есть тем самым страшноватым периодом в нашей стране, когда неугодных или неудобных обществу или власти людей принудительно запирали в стенах психиатрических клиник, постепенно доводя их до состояния «овощей». Ну или не в нашей стране: тем, кто смотрел фильм «Пролетая над гнездом кукушки», тоже может быть знаком такой образ. Поэтому мы, любящие родители, до последнего не хотим вести ребенка в это место «с решетками на окнах», где ребенка накормят таблетками с непредсказуемым эффектом. Я лично, перед тем как все-таки решиться на поход в клинику, провела целое маркетинговое исследование лучших клиник и врачей и обзвонила всех знакомых с вопросом: «А точно они не сведут ее окончательно с ума?»

И несмотря на это, на первый прием пришла со своей «заготовкой». (Может, еще не возьмут? Может, мы не «их случай»?) Заготовка была такая: «Да, моя девочка имеет порезы на запястьях – но она тщательно их дезинфицирует и делает в тех местах, где нет вен. Да, она пробовала наркотики – но она думала, что ей станет легче. И вообще – возможно, ее поведение более демонстративное, чем болезненное? Может, не надо таблетки? Может, можно обойтись своими силами?»

Это желание «обойтись своими силами» на самом деле для родителей совершенно нормально. Все же лечит любовь! И надо обязательно собрать все свои силы, всю свою любовь – но я бы сказала так: мы же знаем, что пенициллин спасает при ангине и воспалении легких? Да, он не очень полезный для организма. И после него придется пройти некоторую реабилитацию. Так вот, клиническая депрессия – это «ангина» психики. И ребенка в острых состояниях надо просто спасать. А потом – реабилитировать той самой любовью. А психиатры, как выяснилось, бывают замечательно квалифицированными и внимательными врачами.

•

Хочу еще – что очень важно – отметить: все процессы, которые я так долго описываю: поход к психологу, обзвон друзей, поиск лучшего врача – заняли не дни и не недели. Прошло всего двое суток. Это важно – потому что в том состоянии, в котором оказалась дочь, времени на долгие раздумья просто не было. Действовать необходимо было как можно быстрее. И я наконец это полностью осознала.

Клиника, куда мы попали, была на удивление не пугающая, называлась она «Клиника пограничных состояний». Без решеток на окнах, медсестры – очень дружелюбные, а под окном – огромный сад с цветущими вишнями. Психиатр, которого рекомендовали мне друзья, опроверг все мои «заготовки». Он объяснил, что:

да, порезы на руках дочери скорее носят демонстративный характер. Но это демонстрация ее глубочайшей внутренней боли, крик отчаяния, мольба быть услышанной;

ни она, ни я не справляемся с ситуацией, и это уже очевидно, требуется помощь врача и медикаментов;

ее мозг находится в настолько истощенном и воспаленном состоянии, что любое неловкое движение, любой даже небольшой толчок могут быть фатальными;

ее организму просто необходим отдых – от тревоги, навязчивых мыслей, поисков выхода из тоннеля. Этот период необходимого отдыха – как период искусственного сна. Он не спасает от горя и ужаса, но дает покой. Необходимый для восстановления;

и мы не одни такие, многим подросткам в остром периоде их клинической депрессии (так я в первый раз услышала этот диагноз) необходима помощь;

это они не вредничают. Это в их мозгу нарушился захват серотонина и прочих гормонов радости – а без этой радости существовать невозможно.

В общем, я плохо тогда поняла про серотонин, но поняла главное. Дочери нужна помощь, и таблетки – это не зло, а передышка для ее воспаленной психики.

В Клинике пограничных состояний было свободное посещение под присмотром врача (врач предварительно разговаривал с не-родственниками-посетителями). Здесь я познакомилась с большим количеством «подросткового народа», почти у всех были порезы на руках. Здесь я узнала, что это называется «самоповреждающие действия», и психиатрами они рассматриваются как суицидальное поведение. Дочери назначили антидепрессанты и нейролептики. Этот период она вспоминает как начало выздоровления, как первый луч света в глухом мраке ее безрадостного отчаяния.

•

Посмотрела недавно передачу о депрессии. Не самую удачную, но очень показательную. На ней не присутствовал ни один клинический психолог! Тезисы приглашенных «экспертов» очень четко отражали общую картину отношения к этой болезни в нашем обществе. Пожилая актриса уговаривала всех страдающих депрессией побольше бывать на природе и улыбаться. Социальный психолог призывал помогать страждущим и творить добро для тех, кто тоже несчастен. Были еще несколько участников, предлагавших схожие рецепты. И лишь одна монахиня, имевшая медицинское образование, заметила, что самый ее активный в плане помощи нуждающимся друг, который непрестанно творит добро и улыбается, – находится в тяжелой клинической депрессии и выживает благодаря медикаментозной помощи. И второй герой передачи – священник, который помногу принимает исповеди у прихожан и, казалось бы, вот сейчас скажет что-то вроде «Возлюбите друг друга и почаще ходите в храм», – вместо этого сказал, что нередко на исповеди ему приходится решать сложнейший для него как неспециалиста вопрос: кроме того, что он благословляет человека на исповедь и причастие – может ли он посоветовать ему посетить психолога и психиатра? Два этих мнения прозвучали наиболее трезво.

Депрессия – это конечный пункт, к которому ведет много дорог (мысль взята мною из книги Эндрю Соломона «Бес полуденный», но пропущена через собственное осмысление и опыт). Депрессия может быть наследственной, то есть она была у кого-то из родственников. Она может быть реактивной – как следствие тяжелого жизненного события. И меланхолической, когда вроде бы ничего не произошло, но травмирующие факторы накопились в психике – и дали результат – болезненное состояние, при котором нарушаются химические процессы в мозгу.

Так как специальной литературы на эту тему много и всегда можно почитать и про гормоны, и про работу мозга, я опишу этот процесс просто. Организм не может жить без радости, и если мозг перестает ее «вырабатывать» (это уже химический процесс) – начинается депрессия.