11

Таня захлопнула дневник:

– А эта монета, которую она тебе передала, точно золотая?

– Да, вроде. Я же ее не видел. Возможно, о ней есть что-то в дневнике, но это потом, сейчас я уже устал, и мне хочется есть.

– А почему ты говоришь шепотом, я тебе еле слышу? – поинтересовалась Таня.

– Чтобы не разбудить маму, – ответил Витя, прислонившись губами к замочной скважине.

– А! – Таня тоже заговорила тише. – Она спит днем? Я думала, что она в это время на работе.

– Сегодня нет.

В комнате за стеной послышались шум и ругань – грохот падающей мебели, а за ним женские возгласы, она кричала сквозь плач: «Не надо! Успокойся! Не тронь его!» Потом снова шум и плачь – это было похоже на семейную ссору, мужской голос выкрикивал нецензурные слова вперемешку с каким-то ревом.

Таня бросилась к двери и, обеими руками за нее схватившись, спросила:

– Тебе помочь? Хочешь, я заберу тебя, я мигом открою…

– Нет! – твердо сказал Витя. – Иди! Просто уходи! Уходи! – крикнул он через дверь.

Таня выбежала из комнаты и захлопнула дверь внутри гардеробной, несколько раз ударив по ней кулаком, затем быстро задвинула ящик с посудой, корзину, заставила коробками с обувью, погасила свет и вышла.

«Больше я туда ни ногой, – думала она. – Больно нужно мне копаться в чужой жизни, лезть в чужие семейные разборки, лучше бы я занялась своей». С таким настроем Таня точно для себя решила больше не заходить в эту комнату.

Девушка оделась и вышла на улицу. «Интересно, где находится эта помойка, на которой они всё жгли?» – думала она, медленно шагая по березовой аллее. В тот вечер Таня гуляла как никогда долго, не желая возвращаться домой, ее там никто не ждал, а следовательно, торопиться было некуда.

Через несколько дней Таня все же вошла в гардеробную и разобрала образовавшийся там завал.

– Я ждал тебя, – тут же сказал Виктор из-за стены. – Я хотел бы попросить у тебя прощения.

– Не стоит извиняться, – возразила Таня, – это вовсе не мое дело, твоя мама сама разберется, без моей помощи – уж точно.

– Она не виновата! Просто ей опять не повезло, все это из-за меня, – с тяжестью и грустью сказал Витя. – Если бы я мог уйти, ее жизнь наладилась бы, и она была бы счастлива, может, у нее даже родился бы здоровый ребенок. Я лишил ее всего, из-за меня она вынуждена терпеть этого урода!

– Ты родился слепым? – спросила Таня, раз уж их дискуссия приобрела откровенный характер.

– Нет. Когда отец предложил маме уехать, она уже была беременна мной и отказала ему. Мама проживала с одной очень недоброй женщиной, помнишь, я тебе говорил.

– Угу!

– Так вот, эта женщина сделала все, чтобы испортить нам жизнь, узнав о моем скором появлении на свет.

Таня решила больше не расспрашивать Витю об этом, подумав, что если он захочет, то расскажет сам. Так оно и произошло.

– Эта женщина, Надя, была страшной стервой – очень властной и злой. Все было хорошо до того, как в жизни мамы появился отец. Надя стала ревновать и делать все возможное, чтобы они расстались. Если бы мама в то время проявила настойчивость, то, возможно, все было бы по-другому.

Они познакомились на новогодней вечеринке, и Надя стала проявлять особенное внимание к маме, приглашая ее в разные интересные места, недоступные для моей мамы ранее. Мама была тогда наивной и неопытной, с радостью принимала все приглашения. Вскоре они начали жить вместе у Нади – с ее стороны это был знак поддержки в сложной финансовой ситуации. Светский бомонд притупил разум и приглушил чувство собственной свободы, словно у голодной птички, залетевшей в клетку с едой – дверца тихо и незаметно захлопнулась, и стенки золотой клетки стали одинаковые, в какую сторону ни повернулась бы птичка – одни решетки. Время шло, и мама свыклась с этим – стяжательство стало образом жизни, но внезапная новость обо мне заставила ее принимать решение. Вот-вот ее беременность стала бы заметна, и ничего, кроме как сбежать, мама не придумала. Собрала все свои накопления, ночью покинула свой дом и уехала так далеко, что найти ее было практически невозможно. Первое время она жила на накопленные средства, спустя несколько месяцев родился я, и, когда мама сообщила эту новость отцу, он тут же приехал, остался, и они зажили хорошо и счастливо, но ненадолго!

Вечер был прекрасным, и ничто не предвещало беды, вдруг в дверь кто-то постучал. Папа был со мной в комнате, а мама готовила ужин. «Я открою!» – крикнула она и, сполоснув под краном руки, вытерла их о полотенце. На пороге стояла она – такая же холодная, строгая, худая и высокая, с черными волосами, туго завязанными в хвост, в черном кашемировом пальто. Мама говорила, что когда увидела ее, то сразу поняла, что все будет кончено в этот момент. Надя прошла в комнату и молча осмотрелась.

– Может, чаю? – проговорила мать сухим, сдавленным голосом.

– Собирайся, – ответила Надя уверенно.

Отец молча смотрел исподлобья, застыв в ожидании дальнейших действий мамы.

– Собирайся! – повторила мегера.

Мама покорно опустила голову и взяла меня на руки, чтобы начать одевать.

– Ты поедешь одна, – тут же возразила она.

– Я не оставлю сына, он поедет со мной.

– Оставишь, – повторила она твердым голосом.

Что заставляло мать подчиняться, не было известно даже ей самой, может, это свойство ее характера, и именно за это она была так востребована коварной женщиной.

Дальше вступился отец – он метнулся на кухню и схватил со стола нож.

– Уходи! – кричал он. – А не то я сейчас…

Все произошло в одну секунду: Надя попыталась увернуться от острия ножа, в то время как в ее руке было орудие защиты – баллончик с кислотой, она направила его прямо в лицо отцу, но в этот момент мама схватила ее руку и отвела в сторону. Кислота выплеснулась и попала на стену, маме на ногу и мне на лицо, а острие ножа вошло прямо в живот этой женщины, чуть ниже грудной клетки, искусно и аккуратно распоров сначала одежду, затем кожу, а после все ее внутренние органы.

Следующие полгода мы провели в больнице, а отец – в тюрьме. Хоть это и была самозащита, судья все же дала ему год строгого режима.

После тюрьмы отец долго не мог найти себе пристанища, скитался по городам, искал работу, но оставался незамеченным и невостребованным, до тех пор, пока не обзавелся новыми друзьями, которые и научили его жить – то есть воровать. Он погряз в этом мире с головой, оправдывая себя тем, что более ему ничего не светит. Мама осталась такой же – мягкой и бесхребетной, она принимала его из тюрьмы и вновь провожала обратно, до тех пор, пока он не умер. Но и с его смертью ничего сильно не поменялось – у нас поселился ее любовник, который через некоторое время угодил за решетку по обвинению в грабеже и мошенничестве.

Витя замолчал, его рассказ прервал женский голос за стеной. О чем шла речь, Таня не расслышала из-за глухих стен, но оно ей было и не нужно вовсе, она думала о чае с ромашкой и мятой, который уже заварился к этому времени у нее на кухне.

– Я пью чай, – сказала она, войдя в комнату через некоторое время, медленно и аккуратно переступая, чтобы полная до краев чашка не расплескалась.

– С мятой, – одобрил Витя, – я тоже люблю чай с мятой.

Таня поставила чашку и развела руками.

– Я с радостью угощу тебя, как только ты захочешь этого, – она ни секунды не сомневалась, что он откажется. – Знаешь, я много занимаюсь, – похвасталась она, – думаю, что к началу сезона я буду в полном порядке и всех удивлю своей подготовкой. На растяжку у меня уходит по 4–5 часов в день. Хорошо, что я здесь, – дома я бы нашла кучу причин для того, чтобы отложить тренировку, а тут, у сестры, царит победа над ленью.

Таня устроилась на полу и хлебнула чай.

– Я рад за тебя, буду следить за твоими успехами, – очень искренне порадовался собеседник.

«…Наступил долгожданный день моего визита в больницу, приготовления к которому заняли немало времени. Волосы у меня отросли за это время чуть ниже плеч и завились на концах. Мне хотелось коротко постричься, но все отговаривали, убеждая меня в том, что такая прическа очень подходит к моему типу лица. Когда мы приехали в больницу, в холле меня уже встречала медсестра с коляской, чтобы отвезти на рентген, – меня загрузили на ледяной железный стол и сделали несколько снимков, а после врачи в белых халатах и шапочках долго что-то обсуждали за стеклом, разглядывая полученные фотографии. После серии осмотров, со всеми заключительными результатами, мы подъехали к процедурному кабинету, где мне предстояло встретиться с Андреем Сергеевичем.

Дверь распахнулась, и меня встретила его широкая белозубая улыбка.

– Добрый день, прекрасная леди! – сказал он.

– Здравствуйте, – ответила я и сразу почувствовала стук своего сердца, будто бы оно забилось именно сейчас, а прежде – затаившись – молчало и не подавало никаких признаков жизни.

– Как ваша нога? – спросил он.

Я протянула снимки в тот момент, когда медсестра подвезла меня к его столу и быстро удалилась, закрыв за собой дверь.

В голове прокрутились разные варианты ответа, но озвучила я совсем не то, что спланировала.

– Моя нога хорошо, просто прекрасно. А ваша? – тут же продолжила я.

Андрей Сергеевич засмеялся и одобрительно кивнул, показав тем самым, что оценил мое чувство юмора, хотя шутить я вовсе не собиралась и сама не ожидала от себя такого ответа.

– Обе мои ноги прекрасно бегают, – ответил он, – и твои, судя по снимку, тоже выйдут из моего кабинета сами.

Я удивленно посмотрела на него:

– Сами? Но я практически ничего не чувствую.

– Это не страшно! – Андрей Сергеевич встал, обошел свой стол и протянул мне руку: – Вставай!

– Нееет! – тут же возразила я и вцепилась в кресло.(Я труп, я не могу ходить и тем более протягивать при этом руку мужчине, при виде которого мое сердце начинает биться быстрее.)

– Нет, нет! – еще раз с уверенностью повторила я.

Тогда доктор подошел еще ближе и поднял меня за талию, попытавшись поставить на ноги. Я встала на здоровую ногу, а больную продолжала поджимать, словно цапля, но с глазами испуганного лемура. Впервые я увидела его лицо так близко, что мне показалось, будто мое отражение появилось в его зеленых, как изумруд, глазах, тело стало невесомым, и я коснулась пола обеими ногами.

– Не страшно? – спросил он, отпуская меня.

– Страшно! – уверенно ответила я, желая остаться в его объятиях как можно дольше, он отдалился на расстояние, позволительное для доктора и пациента, но продолжал поддерживать меня.

Вместе мы сделали несколько шагов вперед – сначала он, а я за ним, вцепившись в его горячие руки. Если бы в этот момент заиграла музыка, то наши па напомнили бы танец. Я уверенно встала на обе ноги и ослабила руки, боль, словно электрический ток, ударила в поясницу и, отскочив от позвоночника, понеслась в ногу.

– Будет больно! – с сожалением констатировал Андрей Сергеевич и заставил меня сделать несколько шагов самостоятельно.

Я старалась шагать, несмотря на нестерпимую боль. С уверенностью заявляю, что никогда я не сделала бы это ради себя, скорее бы я сидела в каталке, упорно продолжая изображать труп. Все мои усилия были только ради него – ради его триумфа в битве с моим недугом, но ему это было неведомо.

– Вы замечательный доктор! – сказала я и обернулась, услышав стук в дверь.

Медсестра вошла с костылями в руке и стала примерять их под мой рост, так обыденно и не эмоционально, что мне стало жалко себя. Это был следующий этап, с которым пришлось смириться.

Я не сдержалась и заплакала в голос:

– Нет, пусть лучше я буду трупом, буду тихо лежать в своем склепе вечно, не подавая признаков жизни! Я буду висеть на Мишиной спине, я лучше умру вовсе!

Этими словами я глушила воспоминания о прошлой жизни – душила, топила, гнала. Так громко и прилюдно выдавать себя я позволила себе впервые.

– Это временно! – повторял Андрей Сергеевич, пытаясь прорваться через мой грозовой фронт, но мне нужно было время – просто время, латающее дыры в моей душе, памяти и ноге.

Со ступеньками еще были сложности, а домой я уже вошла в вертикальном положении, опираясь одной рукой на костыль, а другой о стену. Меня встретили аплодисментами, сестра от радости даже подскочила с табурета и захлопала в ладоши, ее живот уже был таким огромным, что, казалось, вот-вот лопнет. Миша стоял рядом со мной и принимал часть радости на свой счет, как непосредственный участник моего выздоровления. С одним костылем смириться было гораздо легче, чем с двумя, я вспоминала концерт, который устроила в больнице, с небольшим чувством стыда и радости оттого, что теперь у меня есть повод для внепланового визита к Андрею Сергеевичу с извинениями.

– Ну, я пошел! – Миша, как всегда, был лаконичен.

Сестра помогла мне добраться до комнаты, по пути мучая расспросами о том, как все прошло. Мы смеялись, представляя, как будем спасать друг друга в случае падения – я буду стараться удержать ее живот, а она – мою ногу. До появления малыша оставалось совсем немного времени, за которое мне предстояло максимально снять с нее бремя ухода за мной, чтобы она могла полностью посвятить себя ребенку».