#6. «Пух и перья»

С каждым движением, с каждой отсеченной прядью тяжесть, давящая изнутри на лоб, виски и затылок, становилась все меньше. Ножницы хрустели и поскрипывали, волосы стекали вниз и щекотали кожу, как прохладные крылья мотыльков. Сдвинув светлые брови, Луиза поворачивалась к зеркалу то одним, то другим боком, пыталась выверить длину, приставив к подбородку ребро ладони, но выходило все равно кривовато. Ее волосы привыкли быть туго заплетенными в косу или скрученными в узел с множеством шпилек. Теперь же они точно почувствовали свободу и стали топорщиться в разные стороны. Чем больше она их ровняла, тем хаотичнее становилась новая прическа.

В конце концов она стала походить на одного из мальчишек-подопечных Пера Петита, которых некому было ни подстричь, ни причесать.

Блеклые былинки цвета луковой шелухи опадали на подстеленное полотенце с цветочной вышивкой. Тонкие прядки, пока их было немного, казались на нем неряшливо выбившимися из узора нитями, но вскоре полностью скрыли его.

Доротея, похожая на позолоченную статуэтку, иногда заглядывала в комнату и знаками предлагала помощь, но Луиза только мотала головой – ей хотелось сделать это самой.

Первое, что Вендель посоветовал ей. Остричься. Она и сама понимала, почему: если ей, пусть и на время, предстояло стать частью его банды, то коса была помехой. И дело не только в традициях. Луиза прекрасно помнила, как ее за шиворот и волосы втащили на коня в ночь бойни на берегу – вырванный кусок кожи все еще саднил и зудел под коркой засохшей крови.

Она отложила ножницы, пока раздражение не сыграло с ней злую шутку – волосы могут отрасти, в отличие от пальцев. Девушка попыталась намотать на кулак самую длинную из прядей, но та выскользнула, как сухой песок из горсти.

Следующим неминуемым шагом в преображении Луизы была одежда. Заботливая рука Доротеи уже разложила на спинке кушетки брюки для верховой езды из неокрашенной кожи, белую ситцевую блузу в тонкую синюю полоску и плотный клепаный корсаж из тех, о которых Чайка любила говорить – «от пера в потроха». Воспоминание беспокойным клубком заворочалось в груди – во что бы то ни стало она должна узнать о судьбе своих друзей. И помочь им, если потребуется.

Наконец Луиза с трудом втиснулась в подкованные сапоги и проковыляла в соседнюю комнату, подволакивая вывихнутую ногу на манер водевильного пирата. Невестка явно поджидала ее – она вскочила со своего кресла с пяльцами и приблизилась, едва заслышав скрип двери. Иберийка словно сошла с картинки на табачной упаковке: миниатюрная, хотя немного выше Чайки, полуночно-черноволосая, с ярким маленьким ртом и влажными глазами косули на гладком золотистом лице. Для полного сходства ей не хватало лишь гвоздики в волосах, скрепленных резным деревянным гребнем.

Доротея вопросительно заглянула ей в лицо и протянула пальцы к тому, что осталось от когда-то длинных волос.

– Хорошо, – старательно выговаривая кантабрийские слова, произнесла она. – Красиво. Как солнце.

Луиза не сразу поняла, что девушка имела в виду цвет ее волос, столь редкий для этих земель. Она хотела было поблагодарить – за все, но Доротея уже упорхнула в соседнюю комнату и позвала Луизу оттуда. По звону и перестуку посуды угадывалась кухня.

Весь дом молодой пары сиял чистотой из каждого уголка: стены были безупречно белыми как снаружи, так и изнутри, чтобы защититься от зноя; ароматные травы хрустели под ногами и искусными гирляндами оплетали перекладины под потолком; в высокой клетке живой каплей солнечного света посвистывала канарейка. Кроме того, повсюду, куда ни глянь, красовалось удивительное кружево – Доротея плела невесомые мантильи для женщин Фиеры. Но невесте мертвеца не нужна мантилья, и Луизе теперь больше к лицу мужская шляпа с широкими полями.

Но если такой была цена за настоящую семью, за чувство кровной близости и счастливую жизнь под одной крышей, Лу заплатила бы ее десятикратно.

Грохоча сапогами, разношенными по чьей-то ноге, девушка добралась до кухни. Из-за генератора там было гораздо жарче, чем в остальных комнатах, несмотря на распахнутые окна. Луиза все еще комкала в руках сверток со срезанными прядями и не знала, куда его девать. Иберийка поняла ее замешательство и забрала его, вручив взамен стакан теплого молока, источавшего почему-то запах шоколада, такого дорогого и редкого даже в богатых домах Кантабрии. Пока девушка наслаждалась напитком, Доротея выскользнула на задний двор, опустила сверток в заранее выкопанную ямку, присыпала землей и сплясала короткий притоптывающий танец. Странного вокруг Луизы становилось все больше.

К счастью, вернувшись, невестка решила пояснить свои действия: изо всех сил нахмурилась и указала себе на глаз.

– От дурного глаза? Порчи?

Девушка торжественно закивала. Луизу тоже радовало растущее взаимопонимание – не так много зацепок было у нее, чтобы быть уверенной в завтрашнем дне.

– А это? – решила уточнить Луиза и подняла в воздух стакан.

В следующую минуту перед ней возник горшочек, почти доверху наполненный густой головокружительно пахнущей массой.

– Масло какао, – пояснила Доротея. – Для сил.

– Откуда?.. – Луиза опешила, осознав, какую редкость держит в руках.

– Вендель, – последовал короткий ответ.

Этого следовало ожидать – почти все население прибрежной части Иберии промышляло контрабандой и было так или иначе связано с пиратами, которые грабили морские караваны Александрии, идущие из Новых Земель за океаном. Свидетельство тому стояло теперь перед Луизой. Значит, Вендель причастен к этому.

Девушка внимательно посмотрела на невестку. Подозревала ли та о делах мужа? И если так, то была ли довольна их положением на грани закона и беззакония? Улыбка Доротеи, таящаяся в самых уголках рта, не давала никаких ответов.

***

Воспоминание о том дне, давно погребенное под обломками прошлой жизни и новыми ранящими впечатлениями, предстало теперь перед внутренним взором Луизы цельной картиной.

Вот на аккуратном весеннем газоне неподалеку от королевской конюшни стоит окаменевшая Агнесс – ей немногим больше одиннадцати лет, и ее изумрудная амазонка кажется сшитой для куклы. Руки в белых перчатках прижаты ко рту.

Вот Адриана, разрывающаяся между желанием сбежать и прийти на выручку принцессе. Разумеется, она понимает, что у нее для этого не хватит ни сил, ни ловкости. Гуннива визжит и дергает ее за рукав.

Вот король Иоганн бежит к ним, на ходу выхватывая револьвер. Его оружие блестит на солнце.

Вот сама Луиза, взирающая на все это из-за гранитно-серой юбки камеристки.

Никто не знал, как коню удалось вырваться из своего стойла. Это был молодой жеребец, чистокровный ибериец, быстрый и яростный. Никому не было известно о его необъяснимой ненависти к женщинам, что заставляла его бросаться на них, сметая все на своем пути. Для принцессы в тот день должны были оседлать буланого пони. Уже после того как Агнесс перестала рыдать, а кровь, натекшую из простреленного глаза коня, присыпали песком, король заявил, что ни его дочь, ни одна из ее наперсниц никогда и близко не подойдут к конюшне.

Не то чтобы Луиза с тех пор и навсегда стала бояться лошадей. Они были частью жизни Хестенбурга – паромобили были не всем по карману, а трамваи на угольных генераторах ходили только по четырем линиям рабочего квартала и у набережной. В городах кони были повсюду: возили омнибусы и небольшие повозки, тягали грузовые телеги и ходили под седлом констеблей. Ей так и не довелось научиться ездить верхом, но только теперь в этом появилась нужда.

– Сидишь, как собака на заборе, – в который раз сделал замечание Вендель. – Держи спину прямей!

Девушка промолчала, но с усилием придала корпусу нужное положение. Брат не был прирожденным учителем – ему скорее докучало наставлять новичка, но поручить это кому-то еще он не мог.

– Я не придворный конюх и не привык обучать барышень азам, – порой огрызался он на «глупые» вопросы.

Больше, чем Вендель, ей помогала освоиться лошадь. Гнедая, с рыжими подпалинами и белой звездочкой на носу, Уна быстро доверилась и привязалась к Луизе, выполняла ее неловкие команды и ластилась после чистки скребком. Конюх, правда, упоминал, что молодое животное может быть пугливым и нервным, но до сих пор кобыла вела себя спокойнее самой наездницы.

Вендель стоял в центре небольшой поляны, окруженной копьями кипарисов, и удерживал Уну на длинном ремне. Он поворачивался вокруг своей оси и следил за движениями Луизы, пока та сменяла аллюры или пыталась поймать отпущенные стремена. Время от времени он выкрикивал команды и бормотал иберийские ругательства, отчего его собственный конь, стоящий на привязи неподалеку, вскидывал голову и взбудораженно стриг ушами.

– Довольно на сегодня муштры, – наконец решил Вендель, – кони извелись уже. Да и в целом хватит с тебя тренировок, – пожевав губами, добавил он. – В цирке тебе не выступать, а здесь главное не отставать и не падать. Прокатимся и домой.

Луиза склонилась к лошадиной шее и потрепала Уну по загривку.

Ей хотелось бы доверять брату безусловно, одарить его такой же любовью, какую без труда завоевали члены труппы Театра. Но она опасалась, как опасаются обжечься о разгоряченный на огне металл.

– Куда поедем в этот раз?

Несмотря на жгучую боль во всех мышцах и стертые до крови бедра, ей нравилось ездить верхом – возникало чувство, что она занимается чем-то стоящим, настоящим, и Луиза почти забывала, для чего именно ей нужен этот навык. Чаще всего после выездки они делали несколько кругов вокруг кипарисовой рощи к западу от Фиеры и по тенистой дороге возвращались к городским конюшням. Этот маршрут уже полюбился Луизе за последние дни.

– Поедем мимо путей, через пустошь. Посмотрим, как ты держишься на настоящей дороге.

***

– Целует ветер светлый лик Эпоны – погонщицы коней бесстрашной, – нараспев выкрикивала Луиза прерывающимся голосом. – Когда по сладким пастбищам подзвездным она несется, правя не уздой, но песней!

Дальше она не помнила ни строки, но и этого было достаточно, чтобы выразить бурлящий восторг, переполнявший ее.

– Античная поэзия?.. – Вендель с легкостью поравнялся с вырвавшейся вперед наездницей. – А ты казалась не такой уж занудой!

– Мы все не такие, какими кажемся поначалу, любезный герр Спегельраф, – улыбнулась Луиза, и улыбка далась ей на удивление легко. – Взять, к примеру, вас.

– Разве я подходящий пример? – Вендель шутливо нахмурился. – Мои поступки не расходятся со словами, а те – с мыслями.

Никогда прежде Луиза не делилась подобными рассуждениями, но этот колеблющийся горячий воздух, пахнущий растертым апельсиновым листом, твердая поступь Уны под ней – все это, казалось, делало ее другим человеком, более уверенным и свободным.

– Любая мысль, стоит ей сойти с языка, становится ложью. А о том, как со стороны выглядят наши поступки, нам и вовсе судить не дано, как невозможно повсюду носить с собой зеркало…

– …размером с крышку гроба, – подхватил брат, криво усмехаясь.

– Да, примерно так, – смутилась Луиза от мрачной фантазии Венделя.

Какое-то время они ехали молча, и молчание это было неприятным. Девушка корила себя за излишнюю открытость, которая никогда не доводила ее до добра. Наконец Вендель предложил свернуть с тропы в небольшую гранатовую рощу, скрывавшую в своей тени источник, и напоить лошадей.

Спешившись, Луиза подвела Уну к воде и отстегнула от пояса кожаный бурдюк, чтобы наполнить его выше по течению. Вода была такой холодной, что в руке заныла каждая косточка. Удивительно, как она остается такой ледяной посреди раскаленной, растрескавшейся от солнца земли Иберии.

Когда Луиза выпрямилась, то натолкнулась на испытующий взгляд голубых глаз брата, бывший холоднее воды. Девушка невольно поежилась.

– Что-то не так? – Она стала рассеянно перебирать конскую гриву, чтобы скрыть страх перед Венделем Белым Дьяволом, который не исчез, но затаился на краю ее мыслей, как стилет в узких ножнах.

– Об этом я и хочу спросить. В чем мое противоречие, о котором ты говорила?

Он сорвал с ветки еще совсем светлый гранат, разломил его пополам и поддел ногтем нежно-коралловое зернышко. Девушка задумалась, но ненадолго.

– Вендель Спегельраф был точно маленький отшельник. А теперь… Взгляни на себя – ты предводитель, твое слово – закон для мужчин, некоторые из них тебе в отцы годятся! Власть у тебя в крови, – добавила Луиза, напряженно наблюдая за его реакцией.

Старший брат скривился, выплюнул недозрелые зерна граната и швырнул плод на землю.

– Хорошо. Что насчет остальных детей судьи?

Луиза отвернулась к лоснящейся шее лошади и продолжила говорить, будто наедине с собой.

– Антуан боится людей, словно самых страшных тварей на свете…

– Ха, он прав!

– Но под действием сильной идеи он готов был править ими и заботиться о них, несмотря на страх. Кажется, он рассуждал именно так. Мне жаль его.

Вендель хмыкнул и присел у воды, чтобы умыться. Его конь уже напился вдоволь и теперь шумно дышал хозяину в шею, призывая отправляться дальше.

– Малыш Клемент. В чем его противоречие? Он ведь по-прежнему паинька?

– Его противоречие в том, что он сын, о котором могли бы мечтать отец и мать из любого сословия, но он все же недостаточно хорош для любви наших родителей. Противоречие в том, что он родился Спегельрафом, – произнесла Луиза чуть резче, чем хотела.

– А ты жестока.