Катерина остановила ее взмахом головы; светлые, чуть вьющиеся на концах волосы плеснули по воздуху, точно легкая занавесь, и снова окутали ее фигуру до самых бедер.

– Судья тебя не примет, – повторила она, – но ты можешь поговорить с городничим. Только без толку. Тебе нужно много ответов и серая подмога.

– Серая… кто?

– Ты знаешь, что делать, – медленно покачала головой Рина. – Это я мало что увидела. Знаю только, что время быстро истекает. И что Дуся не останется в стороне.

– Этого и знать не надобно, – буркнула горничная, уже без спроса закидывая руку Катерины себе на плечо. – Давайте-ка… Вам стоит лишь повелеть, и я буду там, где укажете.

Рина окончательно побелела и сползла бы на пол, если бы не хватка голема.

Через несколько минут их удаляющиеся шаги стихли во дворе замка, и Диана осталась одна на темной кухне, освещенной лишь луной в окне и дотлевающими углями в огромном зеве очага. От колодезной воды в бочке исходил слабый минеральный запах, и Малахит сосредоточилась на его успокаивающей прохладе. На поверхности отразилось ее лицо, и Диана с недовольством отметила тонкую вертикальную морщину между своих широких бровей.

– Не было печали! – Она в раздражении отвернулась от бочки. – Утром разберусь.

* * *

«Много ответов. Много. Ответов», – мысленно повторяла Диана, натягивая алую гвардейскую форму. Правдивость видений Катерины она под сомнение не ставила, удручала только туманная формулировка.

«Еще и подмога эта серая», – рассуждала она, жуя на кухне свежевыпеченную ватрушку с протертым творогом.

Вокруг суетились новые служанки, которых раньше тут не водилось, а Дуся командовала ими, точно генерал на построении. Глаз зацепился за серое платье голема, и Диана задумалась, а не эта ли подмога ей нужна? Но нет, Дусю Рина упомянула отдельно.

Илай очнулся задолго до рассвета и полночи изводил сестру своим сбивчивым и щекотным нытьем неслышным голосом. Она неистово чесала голову, точно вдруг завшивела, скрежетала зубами, но терпела, пока он не выговорился. Оказалось, что в камере он один, ни питья, ни еды ему не давали, о том, что ждет, не говорили. Велели ждать суда. Братец каялся, пока Диана не выдержала и не велела ему выметаться из ее головы, потому как зуд в мозгу стало невозможно выносить. Напоследок посоветовала лучше с Риной связь держать, только утра дождаться. На том и расстались.

Управившись с завтраком, Диана хотела было выдвигаться в город, но тут Дуся остановила ее, подхватив под локоток, и отвела в сторону.

– Тут девки все местные, из Букавы, – вполголоса поведала голем. – Можа, с них спросишь, как да куда пройти? К кому в ножки кланяться.

«Много ответов», – снова вспомнилось предсказание Рины.

– Свидетельские показания! – выпалила Диана.

И как она раньше не догадалась? Чтобы получить много ответов, нужно задать много вопросов или опросить множество разных людей. Провести расследование, только не Илаева проступка – дурацкого, как ни посмотри – а странности Букавы.

Дуся продолжала сверлить ее неподвижным и вместе с тем недоуменным взглядом, и Малахит махнула рукой:

– Спрошу, спрошу.

Кухонные оказались девицами разговорчивыми, но на вопрос о судье как-то все разом скуксились и торопливо сообщили, что они порядочные, законов не нарушают, а потому знать не знают, что там и как.

Диана дрогнула ноздрями – к запаху трудового пота в жаркой кухне примешался острый душок, как у загнанной дичи. Пульс у двоих ускорился, зрачки сузились. Давить на них, пока страх перед алым мундиром не вытеснит страх местных властей? Нет времени, да и не ее это.

«Был бы здесь Лес…»

Раздав последние указания касательно приготовления обеда, Дуся с Дианой вновь отправились в город. Голем нарядилась в теплую шаль, которая была ей без надобности, накинув на узкие плечи. «Вот кокетка, – подумала Диана. – И не скажешь, что ей триста лет в обед». Пока спускались с холма, Илай снова постучался в мысли сестры, но только затем, чтобы сообщить: его станут судить на закате этого дня.

– Скоры же здесь на расправу… – пробурчала Диана, потирая переносицу.

По просьбе Малахита Дуся повела ее по удаленным от города домишкам главных нелюдимцев, потом указала на самый затрапезный трактир, проводила к кожевенникам и золотарям, а еще свела с компанией сварливейших старушек, которые, впрочем, быстро оттаяли, распознав в востроглазой девушке свободные уши. Диана не ошиблась: отщепенцы и неприкасаемые оказались разговорчивее, чем «законопослушные» граждане. Но и эти, кто прятал лица в тени или головных платках, кто опасливо озирался, даже ненароком чихнув. Тем не менее Малахит узнала немало любопытного.

– Не разумею, кой прок таких брехунов слушать? – возмущалась горничная, отдуваясь и обмахиваясь шалью для вида – устать она не могла, но мастерски изображала утомление.

Диана в ответ зловеще улыбнулась одной стороной рта и потянулась всем телом. От привычной работы после долгого перерыва у нее резко улучшилось настроение и зачесались кулаки. Подозрения, которые успели закрасться ей в голову еще на первом выходе в город, оказались детским лепетом по сравнению с открывшейся картиной.

– Тут нужны слова тех, кому потрепаться важнее, чем сохранить свою шкуру, – пояснила она. – А что там насочиняли – потом отсеется.

– Экая ты неразумная! – подбоченилась Дуся. – Кто смолчал, тот кафтана твоего кумачового испужался пуще неволи! Снять надо было.

Диана задумчиво провела ладонью по алому рукаву с черным обшлагом, ощущая мельчайшие узелки и неровности волокон сукна под пальцами. И правда, в чем смысл давать тайной полиции такую приметную униформу? То ли дело инквизиторы – те ходят в гражданском, только фибулы цепляют, чтобы признавали при близком знакомстве. Или вот военные. У пехоты, к примеру, мундиры серые, немаркие…

Она вдруг замерла, распахнув глаза. Затем подняла взгляд на бледное солнце зарождающейся весны. Дни хоть и становились длиннее, но темнело все еще довольно рано. Светило миновало зенит и уже протягивало косые лучи к верхушкам дубрав, окружающих Букаву.

– И что дальше? – Дуся всю дорогу не переставала кивать и махать всем встречным горожанам ладошкой в знак приветствия, точно королевишна на выезде. – Теперь-то к городничему? Ужо он смилостивится над юродивым.

Но Диана ее не слушала. Она крутила головой, всматриваясь в горизонт со всех сторон. Наконец она спросила:

– А скажи-ка мне, где здесь форт?

* * *

Худшего положения трудно было представить. С горьким вздохом приложившись затылком о каменную стену камеры, Илай принялся мысленно перечислять.

Во-первых, он на всю оставшуюся жизнь опозорен перед Катериной.

Во-вторых, он окончательно испортил новенький мундир.

В-третьих, сестра этого никогда ему не забудет.

В-четвертых, он вонял, точно бродяга. И так же отчаянно хотел есть.

Поначалу Илай стыдился донимать Рину своими злоключениями, но одиночество быстро отбило остатки гордости. К слову, ни в его камере, ни в соседних не было ни единого заключенного, кроме него самого, – тишина давила на виски, и только изредка слышалось позвякивание ключей тюремщика. Катерина согласилась с ним, что это крайне странно даже для такого тихого и благополучного городка. «Правда, – признала она, – я и за решеткой никогда не бывала». Это простое замечание ввергло Илая в еще большее уныние. В единственное окно камеры виднелась только утыканная поверху пиками стена, над которой медленно ползло по небосводу солнце. Охранник, бряцая связками ключей, привел к камере Илая длинного носатого господина в коричневом камзоле и с такой обширной залысиной, что черная бахрома волосин по бокам головы выглядела неуместной на таком гладком совершенстве. Илай было обрадовался, что это его защитник или, на худой конец, офицер местной полиции и сейчас он ему все объяснит, повинится и будет отпущен с миром и наставлением. Оказалось, лысый служил в Букаве земским исправником и пришел исключительно с тем, чтобы сообщить, что суд состоится на закате сего дня, а за ним незамедлительно приведут в исполнение и наказание.

В судебном деле Илай смыслил мало, потому как было оно путаным и скучным до судороги в челюстях. Вот кто так пишет, если не стряпчие-крючкотворы? Но Илай с грехом пополам зазубрил «Уложение об ответственности» и знал, что по двести четырнадцатой статье о «порче али осквернении» грозит ему от силы неделя работ. Это в худшем случае, если не наскребет сорок серебряных на штраф. Он уже подумывал попросить взаймы у Феофана Платоновича – Илай бы ему с первого же дворцового жалованья все до медяка отдал с нарочным! Но, судя по тому, как поганенько ухмылялся, как свысока поглядывал на незадачливого вандала земской исправник Букавы, ему не светило ничего хорошего. Было в брезгливо скорченной физиономии какое-то злорадство. А когда Илай, застенчиво кашлянув, намекнул на свою службу и высоких покровителей, и вовсе посулил осудить еще и за покражу мундира. Янтарь решил не раззадоривать чиновника.

В конце концов, сестра его не оставит. Не оставит ведь? Они прежде не были так уж близки, как с Нормой; Диана вечно честила его пустоголовым и избегала неслышного голоса из-за своей высокой чувствительности. Да, за последние недели многое изменилось, но чего стоят недели против лет? Катерина, как могла, терпеливо успокаивала его, а Илай утешал себя тем, что сможет иногда перекидываться с ней парой фраз даже с каторги.

Вконец изведясь, Илай все же потянулся разумом к Диане: «Ты где? Закат уже…»

«Отстань! – последовал незамедлительный ответ. – Сама знаю!»

Илай решил считать ее ответ хорошим знаком и продолжил обгрызать заусенцы с чумазых пальцев.

К моменту, когда последний луч нехотя выскользнул из камеры, Илай успел обкусать все руки да начать присматриваться к крысе, что скреблась в дальнем углу. Он уже подумывал назвать ее Шабашиком, когда за ним наконец пришли.

«Четверо дюжих молодцев, – тут же отчитался он Катерине. – Не велика ли честь?»

«Ну ты же сильный», – отозвалась она, отчего сердце невпопад радостно трепыхнулось.

Илая отконвоировали до телеги, в коробе которой мостилась ржавая клеть. Холодный ветер просвистывал ненадежное убежище насквозь, но более хлестко били презрительные взгляды букавцев, которыми они одаривали арестанта. Илай с недоумением подносил к лицу закованные в кандалы руки: «Как я дошел до такого? Если меня и судить, то разве ж за это?» К счастью, его хотя бы не закидывали гнилыми плодами – сорить в Букаве было не принято.

Впереди показался особняк из белого камня с округлыми арками и островерхими зелеными крышами, в белоборском стиле. Уездная управа благочиния. Телега с клеткой миновала ворота, и те лязгнули, запираясь, точно отсекая его от прежней жизни.

Выволокли из клети, протащили по вымощенному двору и ступеням. Не позволяя переступать самому, втащили в просторный зал, заставленный длинными скамьями без единого свидетеля на них. За высокой кафедрой сидел сухощавый господин в парике и с совершенно не идущей ему, точно приклеенной козлиной бородкой с завитком на конце. Под глазом у него красовалась выпуклая, будто ягода, родинка. По правую руку от судьи сверкал лысиной уже знакомый Илаю земской исправник, по левую – скрючился лупоглазый писарь в шапке набекрень. Ни обвинителя, ни защитника он так и не заметил. Может, придут чуть погодя?

Обвиняемого усадили на жесткий стул с высокой спинкой и приковали по рукам и ногам к подлокотникам и ножкам.

Илай тоскливо огляделся, но посмотреть себе за спину не имел никакой возможности. Тут его внимание привлек странный предмет, что громоздился на кафедре прямо перед носом судьи – то была объемистая золоченая шкатулка, густо украшенная финифтью и глазурью. Пальцы судьи то и дело бегали по столешнице, норовя коснуться ее, словно в предвкушении.

– Начнем же! – провозгласил судья в парике и сделал жест в сторону исправника.

Тот только того и ждал. Резво выпрямился и тряхнул бумагами, зажатыми в кулаке.

– Сего дня, девятого светозаря тысяча семьсот сорок пятого года от великого исхода, рассматривается дело поганого осквернителя памяти предков Великого княжества Белоборского, предрешившего остаться неназванным…

– Сударь, позвольте опротестовать! – подал голос Илай. – Я назвал се…

– Молчать, недостойный! – яростно прошипел исправник, едва не падая грудью на свой стол, точно хищный ящер. – Ты не осмелился означить ни семейного, ни отческого имени, укрываясь от наказания!

– Фамилии у меня нет, – упорствовал обвиняемый, – только звание. А отец у нас, геммов, в пачпортах один – Диамант! Потому я и есть Янтарь Илай Диамантович.

– Ложь! – Глаза исправника сузились, превратившись в темные щели. – У Великого Диаманта не может быть недостойного сына. Еретик!

– Полноте, Говран Бодюлевич, – вальяжно помахал холеной ладошкой судья. – Мы рассматриваем дело об осквернении, а завтра можем и ересь разобрать.

Илай едва не задохнулся. Ересь? Да как они смеют брать на себя такое!

«Ну ничего, раз они законов не знают, у меня есть шанс», – решил он.

– И то правда, Касьян Степанович, – неожиданно покладисто согласился исправник. – Так, зачитаю состав преступления. – Он откашлялся и уткнул острый нос в бумаги: – Безродный бродяга Илай, будучи мертвецки пьяным, осквернил мочеиспусканием статую прародительницы княжеского рода Милорадовых, Рогнеды, что на Большой площади. Был пойман с поличным. Осуществлял оскорбительные телодвижения в адрес исполнителей власти. Бранился и угрожал, оказывал сопротивление. Городового Лукьяна Фуфырина ударил в нос…

– Ложь! – выпалил Илай. – Никакого сопротивления я не…

– Молчать! – брызнул слюной Говран Бодюлевич.

Краем глаза Янтарь заметил мелкую дрожь на кафедре перед судьей. Сначала ему показалось, что дрожал сам высокопоставленный чиновник, но мигом позже он осознал – тряслась ажурная шкатулка с финифтью и глазурью.

– Значит, вину свою обвиняемый отрицает. – Касьян Степанович любовно огладил золоченую крышку. – Прискорбно… для него. Ибо нашего судию не провести, он чует ложь и каждому воздает по справедливости.

Илай нахмурился. Что он только что услышал? Бред или самовосхваление?

– Простите, сударь, – подал он голос, – а разве судья – не вы?

– Я? – Касьян Степанович внезапно жеманно хохотнул. – Я лишь скромный городничий славного города Букава. А живет сей город под присмотром разума куда более беспристрастного. Вот наш судия, – он указал всей пятерней на шкатулку, – и сейчас он вынесет единственно справедливый приговор.

Если бы Илай стоял, он бы плюхнулся на зад. Шкатулка – судья? Они здесь что же, умалишенные все?

Но упомянутая шкатулка затряслась еще более явно, так, что невозможно стало это игнорировать. Крышка откинулась сама собой, и по полупустому залу разлилась механическая мелодия. Писарь сосредоточенно занес перо над бумагой и прикусил язык от усердия.

Мелодия была хромая и навязчивая, как мотивчик кабацкой непристойной песенки: трам-тара-там, тра-там-та-там. И так по кругу. Но лица исправника и городничего склонились над ней, как над серафимовым откровением. Илай дернулся в кандалах. В воздухе будто дохнуло чем-то едким, щекочущим пазухи, чем-то знакомым.

Тут из нутра шкатулки полезла бумажная лента. Городничий с фанатичным блеском в глазах подставил под нее раскрытые трепещущие ладони. Лента выползла змеей из гнезда, улеглась кольцами, мелодийка оборвалась, крышка упала на место со звонким щелчком. Только тогда Илай понял, что все это время не дышал.

– Кхм, – прочистил горло городничий Касьян Степанович. – Судия принял решение! Я оглашаю приговор. – Он поднес ленту к глазам: – «Безродного бродягу Илая, осквернившего память белоборского народа, приговариваю к немедленному усекновению всех оконечностей, включая мужескую». Справедливо, как, впрочем, и всегда, – заключил чиновник.

Повисла пауза.

«Спасите кто-нибудь», – только и подумал Илай.

Его раздирало противоречие: с одной стороны, в голову крепко вбили, что власть есть власть, она требует безусловного подчинения вышестоящим, а с другой… Илай не желал пропадать. Не так и не теперь! Однако драться со служивыми? Как он ни дергался, конвойным удалось отцепить его от кресла и вновь поволочь обратно к дверям.

«Должно быть, покромсают на дворе», – нервно хохотнул он, не до конца осознавая происходящее.

Но не успели они миновать зал заседаний, как его широкие двери распахнулись так резво, что ударились о стены.

На пороге стояли Диана и Дуся. А за ними в проходе теснился целый пехотный батальон императорской армии. Мельком Илай отметил, что обычно завитые волосы голема сейчас распрямились, пряди напоминали тонкую стальную проволоку, и сейчас внешне хрупкая каменная служанка выглядела более чем устрашающе. Диана стояла, воинственно уперев руки в бока.

– Что здесь происходит?! – возопил Касьян Степанович неожиданно высоким голосом. – По какому праву вы врываетесь во время суда?!

– Именем государыни императрицы Аркадии Васильевны Саллавис вы обвиняетесь в измене! – звонко объявила Диана, сжимая кулаки. – Последние пять лет в Букаве не было ни единого оправдательного приговора. Вы нарушаете, нет, игнорируете «Уложение об ответственности», ублажая свои прогнившие души, порабощенные демоном!

– Немыслимо! Это все поклеп, чтобы сместить меня с должности. Знаю, это все завистники из Салаз…

– Против вас свидетельствовали горожане, – отчеканила Диана, вскинув подбородок. – Те, кого вам не удалось запугать.

– Что за вздор! – Земской исправник грохнул по кафедре кулаком. – Арестовать девок и под суд их! За клевету! Нет, за подстрекательство к бунту!

Тут между девушками протиснулся бочком невысокий и седовласый хмурый военный, судя по мундиру и эполетам – штабс-капитан. Не обращая внимания на блеяние городничего и исправника, он обратился к Диане:

– Вы были очень настойчивы, сударыня, когда ворвались в нашу фортецию и потребовали помощи войск. Теперь прошу предъявить зримые доказательства государственной измены.

Они с Дусей переглянулись и разом кивнули.

Конвоиры бросили закованного Илая на пол, отчего тот крепко приложился о камень челюстью, и схватились за блестящие винтовки, что висели у каждого на плече. В ответ на них наставили в три раза больше.

Пока вооруженные мужчины буравили друг друга взглядами и прицелами, Дуся широкими шагами направилась напрямик к кафедре. Путь ей заступили городничий с земским исправником, но внешне хрупкая горничная легко подвинула обоих мужчин, да так, что те едва удержали равновесие. Затем спокойно взяла золоченую шкатулку – местного «судию» – и быстро вернулась к Малахиту.

– Хватай! – скомандовала она Диане, и та бухнулась коленями на пол около сердито зажужжавшей, заплясавшей на месте шкатулки. Откинув крышку, сестра сунула внутрь руку… по локоть, а потом и по плечо. Рука точно провалилась в прорубь посреди каменного пола, и, судя по всему, это был не предел.

– Скуда! – прошипела Диана. – Не достать!

Тогда, сделав вид, что сплюнула под ноги, Дуся схватила шкатулку, перевернула кверху дном и принялась трясти, как если бы сбивала сливки.

– Вы чего это? – только и успел пробормотать ошеломленный Илай. Он откатился в сторону, чтоб не затоптали, и теперь наблюдал разворачивающуюся сцену под любопытным углом. – Что вы…

Внутри шкатулки что-то загрохотало, словно там перекатывалась из угла в угол дубовая бочка. Послышалось громкое кряхтение. Диана вновь сунула руку в шкатулку, только теперь снизу вверх, и тут же завопила:

– Держу!

Шкатулка пыталась вырваться из хватки двух упорных девиц, но не тут-то было, и вскоре наружу показался вертлявый хвост с ишачьей кисточкой на конце, кривые короткие ножки, совершенно голый сморщенный зад и кургузое, непропорциональное тельце. Последней выскочила, чуть застряв, голова, формой похожая на чугунок, вся утыканная мелкими острыми рожками, с желтыми шальными глазищами и зубастой пастью. Пасть эта не закрывалась ни на миг: нелюдь орал, фырчал, пыхтел и плевался во все стороны, пытаясь вывернуться и цапнуть Диану.

– Р-руки пр-р-рочь от Какатора Мудрейшего! Всех на дыбу! Содр-р-рать кожу! Обезглавить! Сгною-у-у-у!

– Все эти годы, – перекрикивала его Диана, – городничий беспрекословно слушался беса, запертого в шкатулке, вместо того чтобы посадить в Букаве достойного судью, который чтил бы закон Паустаклавы!