4. Яна

Он обещал мне еду. В желудке будто прорва. Я никогда бы не подумала, что чувство голода способно пересилить страх. Стыд. Холод.

Вкус – ради этого ощущения я готовая отдать сразу все другие. Согласна на любую пищу. Хотя бы крошку. Только бы ощутить на зубах, разгрызть, смочить слюной. Почувствовать на языке.

Челюсть сводит от желания. Я вгрызаюсь в собственные губы, сдавливаю, причиняю себе боль. Язык мечется в поисках капли крови. Солёной. Хоть что-то. Хоть что-то.

Щелчок. И дверь открывается. Я поднимаюсь резко. В голове гудит. Серебряные пятна перед глазами. Коленки подгибаются.

Втягиваю носом воздух, пришедший с ним. Голова кружится. Тело трясёт как в лихорадке. Ощущаю, как выступают капельки пота у висков. И слюна заполняет мой рот. Я как собака реагирую на хозяина. Я жду его. Это нормально?

Шаг к нему навстречу. Привязь держит у стены.

Он садится на пол в позе лотоса. Поодаль от меня. Держит прозрачный пакет, перевязанный сверху как мешок. Разматывает узел, запускает внутрь руку. Шуршание заставляет моё сердце биться чаще. Скрипит упаковка от сырных чипсов. Он надрывает её, не отводя взгляда от моих глаз. Вытаскивает один ломтик. И погружает в рот.

По комнате разливается запах сыра. Желудок бьётся пульсом.

Он молчит. Ест, плотно смыкая губы. Но мой слух улавливает каждое движение внутри его рта: зажаренный до хруста картофель, сдобренный сырным порошком, степенно и методично размалывается, крошится, заполняет солёно-острым вкусом всё вокруг.

До меня вдруг доходит: он ждёт, чтобы я попросила. Это такая стратегия: расчленить личность, но прежде заживо содрать оболочку. Не разовым актом. А сдирать постепенно, по маленьким лоскуткам. Попрошу один раз – и придётся просить всегда. Перейти эту грань – и я превращусь в жертву.

Отступаю на шаг.

– Ты не голодна?

Я сажусь на пол. Прислоняюсь спиной к стенке. Страх. Стыд. Холод. Переступлю. Но не гордость.

Он расправляет почти опустевший пакет. Задирает голову. И в его открытый рот соскальзывают по сгибу как по горке самые маленькие крошки. На маску падает несколько штучек, они цепляются за ткань и остаются там, на обтянутом чернотой подбородке.

Люди могут очень долго прожить без еды. Ставят фантастические рекорды: недели, месяцы. А я здесь не больше суток. Что я? Слабачка? Нет. Хер ты дождёшься, чтобы я просила.

Он встаёт. Разглядывает свои ладони. На его пальцах остался сырный порошок.

– Я покормлю тебя, – улыбается. Кивает на пакет, в котором ещё несколько упаковок. – Но мне нужно кое-что узнать для начала.

Идёт ко мне. Я вжимаюсь в стенку.

– Тебе какие больше нравятся? – он проскальзывает носком ботинка под мои согнутые ноги, и немного подталкивает их вверх. – С солью? Со сметанкой? Или такие, которые сейчас ел я?

Его рука трогает мою щёку. Я отворачиваюсь. Он большим пальцем к моим губам.

– Попробуй. У меня есть ещё, – хочет протолкнуть его внутрь. – Лизни.

Сжимаю зубы. Выкручиваю шею до рези. Лишь бы держаться подальше от него. А он надвигается. Теперь его рука вплотную к его животу. Другой обхватывает мою голову. Заставляет повернуть лицо к нему. Его тело нависает надо мной. Закрывает собой свет. Только чернота одежды. Слишком тесной. Обтягивающей каждую выпуклость.

Я зажмуриваюсь.

– Оближи, и я тебя покормлю, – его слова падают на меня сверху.

Рука сжимает подбородок. Я дёрнулась. Он схватил крепче. Надавил. Как в тисках. Зубы сводит от боли. Щёки будто проткнули узкими полыми трубками. Мой рот сам распахивается, поглощая вместе с воздухом его палец. Он трётся об мой язык, заполняя вместе со слюной всё внутри солью. Я скребу ногами по полу как рухнувшая птица, разгибаю их. Пинаю воздух отчаянно, раз, раз, и ещё, до тех пор, пока не попадаю по чужому телу.

Он делает шаг назад, отпуская моё лицо. Сгиб его пальца между верхними и нижними зубами. Я ощущаю круглый кончик костяшки. Зубы соскальзывают с неё. И я сжимаю челюсть изо всех сил.

Вскрик. Он выдёргивает. Отшатывается. Я сплёвываю на пол его кровь вместе со слюной. И осмеливаюсь смотреть ему в глаза. Неприкрыто, с вызовом.

Человек в маске поворачивается ко мне спиной. Он идёт в центр комнаты. Резким движением поднимает с пола пакет. Вздёргивает его как пыльную тряпку. Упаковки с чипсами сыплются на бетон.

Возвращается ко мне. Рывком поднимает на ноги. Кричу.

Шорох у поясницы. Я больше не прикована к стенке. Только узел наручников за спиной.

Он позади. Цедит на ухо:

– Тебя следует проучить, – и подталкивает к двери.

Крыша. Плоская. Куски рубероида разбросаны как взрытый асфальт.

Ему скользко. И он теряет равновесие. Я на мгновения свободна от его рук. Но мне эта свобода – падение. Ловит. Толкает вперёд. Мои ботинки носками упираются в бетонное возвышение. За ним – край.

Нажим на шею сзади.

– Не надо! – хриплю.

Небо заваливается за спину. Десяток этажей до смерти. Зажмуриваюсь. Край крыши врезается в рёбра. Воздух тяжёлой пощёчиной в лицо.

Не смотреть вниз. Не смотреть вниз.

Он трясёт меня. Я кричу. Я сорвусь. Там смерть. Так страшно. Ничего больше никогда не будет.

– Достаточно? – спрашивает. – Достаточно, чтобы ты стала послушной?

Он держит меня лишь одной рукой. Одна секундная слабость – и меня не будет. И я молюсь, чтобы он был сильным. Достаточно сильным, чтобы удержать меня в своих руках.

– Я буду, – мычу я. – Буду.

Он подхватывает, разворачивает резко, по плечам ладонями. Я рухнула на бетон.

– Лижи, сука, – под нос свою руку.

Костяшкой большого пальцы ткнулся в губы. Раздвигает их силой. Цепляет ногтем уголок рта. Лезет внутрь. Я принимаю. На его ране кровь запеклась. Рубцом на гладкой коже. Он погружает палец в мой рот полностью. Я обнимаю его, зажимаю между языком и нёбом. И сосу.

– Смотри мне в глаза.

Я встаю на колени, приподнимаю голову. В прорезях чёрной ткани глаза зверя. Над его головой проносятся вороны, чёрные как смоль на фоне тусклого серого неба. Их карканье сливается с его ласковым:

– Хорошо. Ты заслужила еду.

Он вытаскивает палец медленно. Я не смыкаю губы. Дышу ртом. Будто воздух сможет очистить. Слюна набегает в щёки. Противно будет её глотать.

Он сжимает моё лицо и заставляет подняться.

– Но сначала…

Его зрачки расширяются. Меня начинает трясти. Я переставляю ноги медленно. Перед глазами моргающее небо.

Успеваю сделать вдох.

На моей голове пакет. Он сжат так плотно на шее, что ни капли влажного воздуха не проступает внутрь.

Я подхвачена. Разложена на бетоне. Его тело надо мной. Как сквозь шлем голос:

– Однажды я так уже делал, – его рука шарит по моему животу. Пальцы проскальзывают под резинку трусиков. – Познакомил одну девку с миром запретного наслаждения, – приторным голосом, и довольный стон, когда нащупывает клитор. Надавливает другой рукой на шею. – Я душил её и ласкал одновременно. И когда она начала терять сознание, я вошёл в неё, и она окатила простыни от струйного оргазма. Ты хочешь так?

Он переворачивается на спину, утаскивая меня за собой. Я вижу небо. Не его лицо в чёрной маске. Спасибо. Последним увидеть небо.

Прозрачный полиэтилен бьёт меня по губам. А когда я выдыхаю – исчезает ненадолго. И снова бьёт. Эти шлепки по губам я запомню навсегда. В них нет боли. Но они приводят в животный ужас. И этот шорох. Такой противный звук. Как стрекочущие насекомые в высокой траве – а тебе в неё падать.

Своим животом упирается в мою поясницу. Моё тело поднимается и опускается, вторя его дыханию. Одна его рука ластится к моему телу. А другая уничтожает мою жизнь. Накатывает паника. Я что, сейчас умру? Сейчас?!

Нет! Нет! Нет!

Виски сводит от асфиксии. Сосуды каменеют, или набухают, или рвутся. Внизу живота колет. Я больше не могу выдохнуть. Только протяжный, бесконечный вдох, который травит меня углекислым газом. Ноги трясёт, бьёт об бетон, выпрямляет. Немеют кончики пальцев на руках. А потом немота расползается дальше, к плечам, к сердцу.

Я не хочу! Не хочу!

Что-то изменяется.

Исчезает давление. Отступает паралич. Я лежу на животе. Жадно хватаю воздух, который сочится сквозь распахнутые края пакета. Прозрачный полиэтилен лезет к глотке. Ему навстречу рык из грудной клетки. Горло сводит от судороги. Как будто хочу сказать, но заикаюсь. Подавить тошноту. Дышать. Язык беспомощно мечется во рту, пытаясь вытолкнуть пакет. Руки дёргаются. Хотят помочь. Развяжи меня!

Он срывает пакет. Воздух.

Подхватывает меня и ведёт по крыше. Или несёт. В темноте лестница. Ступени бесчисленные. Я не попадаю по ним. Тело на весу. Давление на животе. Он обхватил меня одной рукой.

Я начинаю брыкаться. Кричу. Лицо липкое и мокрое. Щёки зудят. Глаза щиплет. Слёзы застилают их. Он чуть не убил меня. За что? За что это мне?

Щелчок. Я на полу.

Меня трясёт. Волосы свалились на лицо, лезут в распахнутый рот. Повсюду вой. Мой.

– Успокой её, – говорит он.

Меня так бьёт дрожью, что наручники звенят за спиной. Быстрым ритмом. Дзыньк. Дзыньк. Дзыньк. Дзыньк. Как тикающая бомба их лязг.

Руки на моём плече. Я вздрагиваю и замираю. Они другие. Нежные. Едва ощутимые, как у маленькой девочки.

– Как тебя зовут? – её голос у моего лица. Она распутывает мои волосы осторожно, отодвигает их.

Я уставилась на девушку. Она сидит передо мной на коленях. Одетая. Совсем не испуганная. Улыбается как добрая медсестра. С заботой гладит моё плечо.

– Тише. Я Маша. Постарайся дышать глубоко и ровно.

Мы были в парке. Больше всего я боюсь холода. Однажды в новостях показывали про девочку, которая потерялась зимой в лесу. Когда нашли, она была уже мертва от переохлаждения. Её тело накрыли смазанным пятном на экране. Но моё детское воображение вскрыло эту пелену. И я запомнила то, что увидела.

Я замёрзла уже после десяти минут прогулки. Но Серёжа так увлечённо рассказывал о делах в ресторане, что мне не хотелось его перебивать. Какая я молодец, что упросила его туда устроиться. Теперь я из надёжного источника знаю, как идут дела в «Северном сиянии».

Деревья расступились. Перед нами склон. Горки. Серёжа повёл меня туда.

– Давай прокатимся? – предлагает.

Я обвожу толпу. На вершине несколько взрослых. Болтают, поглядывают на стайку детишек, которые задают суету на горке.

– Катаются только дети. Как-то неудобно.

– Да ладно, Пулька, так наоборот будет ещё веселее. Ну? – его пухлые губы растягивает ухмылка. – Толика беззаботности, и ты, наконец, начнёшь смеяться. Хочу, чтобы эти грустные серые глаза засияли.