Глава 4

– Ты издеваешься? – я бросаю трубку и хватаюсь за голову. В висках стучит кровь, тело будто немеет изнутри.

Мы никуда не едем. Ирина не пошла в театр, и они с Никитой и Виктором Сергеевичем до сих пор решают какие-то важные вопросы в офисе. Одиннадцатый час вечера! Я прождала его в Макдональдсе целый час, потому что он собирался забрать меня. Что мне теперь делать? Я не успею на маршрутку.

Телефон звонит. Он попытается оправдаться, предложит какой-нибудь вариант. А что он может сказать? Это всё ради нашего будущего? Я уже не знаю, хочу ли я этого будущего с ним. И чего я вообще хочу?

– Да, – я всё-таки беру трубку, и мой голос звенит как сталь.

– Катя… мне так жаль… этого больше никогда не повторится, я тебе обещаю.

– Мне уже всё равно. Что я теперь, по-твоему, должна делать? Ночевать тут? Макдональдс тоже не круглосуточно работает, блин.

– Прости, прости, прости! …Ирина любезно согласилась одолжить тебе Лёшу. Он отвезёт тебя домой. Или, если хочешь, подождёшь меня в офисе? Мы уже скоро должны закончить, правда. Но он только выехал, и… будет на своей машине…

Как будто это должно меня больше всего напугать. Лёша. Лёша повезёт меня домой?

– Хорошо, я буду ждать его у метро, – сбрасываю звонок.

Даже не верится. Я чувствую себя очень странно. Я так рада, что увижу его. Нормальная женщина боялась бы остаться с ним наедине, учитывая, что она о нём знает. А я волнуюсь, как перед экзаменом.

На улице нет ветра, воздух спокойный, как будто затаил дыхание. Так часто бывает перед тем, как пойдёт снег. Я была бы рада, мне нравится зима. Всё становится таким сказочным, светлым. Люблю закат зимой, такой ранний и быстрый, очень сдержанный по цветам. Усыпляющая дымка над белёсыми деревьями, розовые блики между высокими серыми домами… ах! А ещё мне очень нравится, как жёлтый свет из окон первого этажа падает на сугробы. Эти золотистые прямоугольники будто создают тропу, так и манят сделать по ним несколько шагов и заглянуть через стекло: что там, в тёплой уютной комнате?

У меня же нет Лёшиного телефона! Как мы найдём друг друга? Я даже не знаю, какого цвета у него машина. Знаю, что восьмёрка, и, как выражалась Ирина, она шумит, как товарный поезд. Интересно, а где её Audi? Я совсем иначе представляла жизнь Ирины: Лёша всегда под боком, много развлечений…

– Эй!

Опять это его «эй».

Он вышел со стороны дворов, и опять курит. Стоит поодаль и ждёт, пока я сама подойду.

– Я бросил тачку во дворах, поедем в объезд. Там менты, а я не хочу сейчас с ними разговаривать, – он держит сигарету между большим и указательным пальцем, и будто прикрывает её ладонью от дождя. И прищуривает глаз, когда затягивается.

– А тебя обязательно остановят?

– Спрашиваешь… – он разворачивается ко мне спиной и идёт, я следую за ним. Его шаг очень быстрый, мне приходится бежать, чтобы догнать его. Лёшу это совершенно не смущает. Молчит. Не оборачивается. Не смотрит по сторонам, когда переходит через дорогу во дворах. Он вообще ни на кого и ни на что не обращает внимания. Кроме Ирины, разве что, и её прихотей.

Забирается в свою машину. Она проседает под ним, хотя я не думаю, что он много весит. Он подтянутый. Скорее, машина старовата; ещё она пыльная и поцарапанная. Никита никогда не доводил свою поддержанную Daewoo до такого безобразного состояния.

Я пытаюсь открыть дверь, но ничего не выходит. Лёша изнутри дёргает вверх чёрную пимпочку рядом с окном, и резко толкает дверь на меня. Я не успеваю отступить, и получаю удар по ногам. Он то ли не заметил, то ли ему без разницы. Забираюсь в машину, пытаюсь оттереть грязь с брюк.

– Какой мерзотный звук, – тянет Лёша.

Я с возмущением поднимаю на него голову:

– Ты, между прочим, по ногам меня ударил своей пыльной дверью, – и продолжаю срезать ногтем слой грязи над коленкой.

– Возьми щётку, не могу выносить это! – он кривит губы. – Там, на заднем сидении.

Включает свет в салоне.

Я поворачиваюсь и вижу распластанный на заднем сидении мужской костюм тёмно-синего цвета, завёрнутый в прозрачный пакет – так же свою одежду хранит Ирина.

– Вы должны были пойти в театр, – бормочу я.

– Хорошо, что не пошли. Я не хотел надевать эту хрень. Я в нём как пидор.

– Тебе бы пошёл чёрный, классический, – я поднимаю на Лёшу глаза.

– Слушай, ты штаны свои оттирать будешь, или советы стилиста мне давать? Щётка в левом углу пакета.

Я перегибаюсь между сидениями и ищу.

– Нету.

– Ниже, – командует Лёша. – И осторожней. Костюм стоит дороже, чем все твои шмотки вместе взятые.

Я поворачиваю к Лёше голову. Он с пренебрежением смотрит на мои угги, свисающие с сидения, и бормочет:

– Нет, одна щётка стоит дороже.

Выволакиваю из длинного пакета щётку. У неё гладкая белая ручка с врезанной в пластик надписью, и нежный, с ещё выпуклыми ворсинками лоскуток ткани свекольного цвета. Совсем новая, но уже использовалась. Я вижу белёсые пылинки, перечёркнутые чёрным Ирининым волосом. Может, они купили эту щётку в том же магазине, где и костюм. И когда он надевал его, Ирина была с ним в примерочной. Оценивала. Трогала. Прижималась. Обнимала. А потом чистила его костюм. Ухаживала. Такая ролевая игра.

Я только начинаю чистить брюки, как Лёша выключает свет. Мне приходится извернуться, чтобы полоска света от фонаря упала мне на колени.

Звонит его телефон. Я вздрагиваю от женских стонов, разрывающих мелодию звонка, потом солист начинает читать рэп – слова так исковерканы, как будто он поёт, закусив губу.

Лёша молча смотрит на экран, будто ждёт, когда прекратят звонить.

– И ты мне ещё про мерзотные звуки говоришь, – фыркаю я.

– Чё?

– Я про твою музыку на телефоне – ничего более мерзотного я не слышала.

Он смеряет меня злым взглядом, и мои руки снова начинают холодеть. Будто я прикоснулась кончиками пальцев к траве в первом осеннем инее.

Лёша подносит трубку к уху, цедит:

– Я занят… Нет, водку жру. На работе я… Думай как хочешь, мне без разницы… Ты чё, тупая? Я же сказал – я на работе, – он отчеканивает каждое слово. Что за женщина, с которой он так разговаривает? Уж явно не Ирина. Неужели с мамой? – И на это мне тоже без разницы… Мне насрать, ясно? …да на здоровье! – он сбрасывает звонок и швыряет телефон в выемку у коробки передач. Выругивается матом.

Я молча смотрю на него. Он поворачивает ко мне голову, хмурится.

– Зря ты села со мной в машину, – заводит мотор.

– Почему? Ты лихачишь?

– Это мягко сказано. А сейчас дороги свободные… – он смотрит на меня, ухмыляется. Цокает языком. – Так что я тебе не завидую.

Мы съезжаем с бордюра. Пока он двигается медленно. Мы проезжаем дворы. Подползаем к шоссе. Он смотрит вбок, несколько раз нажимает на педаль газа. Машина вздрагивает, дребезжит, подаётся вперёд всем своим существом, будто пытается вырвать цепи, приковывавшие её к асфальту. Наверное, когда он так делает, то чувствует себя гонщиком за рулём какого-нибудь необычайно мощного… этого… как его там… болида.

Вот я слышу треск слева от себя, и машина срывается с места в диагональ. Вылетает на шоссе боком. Я делаю рывок вместе с ней: только она вперёд, а я назад. Лёша разгоняется. Машина сначала притормаживает, а затем начинает двигаться быстрее. Её всю трясёт, словно её душа хочет вырваться из этого немощного тела. Я кожей ощущаю Лёшино нетерпение – всё мешает ему двигаться так, как он хочет: возможности двигателя, шершавый асфальт, встречный ветер, земное притяжение. А теперь ещё и светофор. Он резко тормозит, и мы оказываемся на полкорпуса на пешеходном переходе. Он мог сбить кого-нибудь.

Загорается зелёный, и я уже сама послушно откидываюсь на спинку кресла, чтобы не получить удар в спину. Впереди поворот, и я изо всех сил вцепляюсь в ручку двери. Мы выворачиваем так круто, что этот рывок сгибает меня в сторону, потом в другую.

Шоссе оживлённое. Он догоняет одну машину, обходит её справа, возвращается обратно. Догоняет следующую, и снова обходит её. Он специально делает это – выезжает на полосу, на которой впереди машина. Ему нравится резко выворачивать руль, вдавливать педаль газа в пол так, что машина начинает хрипеть – он выжимает из неё все силы. И ему хочется обходить других, ему нравится оказываться впереди, преодолевать, побеждать… хотя бы здесь, на этой дороге. И в этом что-то есть такое… живое. Я сама начинаю чувствовать то ли азарт, то ли адреналин. Мне хочется молча наблюдать, как он обгоняет машины, двигаться вместе с ним и с его автомобилем, быть частью этого действия, и чтобы оно не прекращалось. Чтобы всегда впереди были препятствия, и я могла вот так вот, скосив на него глаза, рассматривать его лицо. Как прищурены его глаза, как напряжены бугорки над переносицей, и как ухмылка едва заметно трогает его губы на очередной победе.

Мне кажется, сбоку от него свет становится ярче. Я слегка поворачиваю голову.

Вдруг меня оглушает долгий, надрывный гудок другой машины. Лёша рывком сворачивает руль вправо, и мимо нас проносится блистающая чёрная иномарка – от скорости, которую она развивает, обгоняя нас с прерывистыми гудками, вся её поверхность кажется мерцающей белым золотом. Секунда, и я уже не вижу красных точек на её идеально слепленной заднице – а ведь Лёша почти не сбавил темпа. Я смотрю на его лицо, и вижу злобу в каждой линии: глаза прищурены с такой ненавистью, что можно подумать, они и вовсе закрыты, жёсткая линия губ перечёркивает лицо. Он сейчас больше похож на Смерть с черепом вместо головы. Ни капли разочарования, никакой обиды – только злоба, яростная и сдерживаемая… Вот бы он потерял самоконтроль. Я хочу, чтобы он со всей силы ударил по рулю, чтобы разогнал машину до предела, и настиг эту иномарку. Хочу, чтобы он прижал её к обочине и заставил остановиться. Он выскакивает из машины одним рывком, хлопает дверью так сильно, что я вздрагиваю, подпрыгиваю на сидении; он решительно идёт к машине, дёргает дверь водителя, вытаскивает этого мудака из-за руля. Он бросает его на землю, и начинает бить. Никто не смеет обходить его. Он бьёт его и бьёт, бьёт нещадно… и я чувствую, как внутри всё сжимается от наслаждения. Меня заводит то, что я сейчас представляю. Мне хочется видеть, как он подчиняет других, а потом самой подчиняться ему…

Яркие огни широких проспектов столицы сменяются тусклыми фонарями, наряженные золотыми гирляндами бутики превращаются в серые от дорожной пыли надписи «Продукты» и «Всё для дома». Мы съезжаем на дорогу, финишную прямую, которая прервётся в нашем с Никитой дворе. Мне становится ужасно тоскливо; скорость падает, умирает.

– Ну, давай, – он кивает мне головой и снова смотрит через лобовое стекло.

Мне так не хочется уходить, но он всем своим видом показывает, что мне пора выметаться. Мне ничего не получить от него. Ничего. Вылезаю из машины, захлопываю дверь со второго раза, и иду домой. Никита бы подождал, пока я зайду, а этот тут же развернулся и рванул с места. Рёв мотора уже стихал на шоссе за домами, а я только открыла дверь в подъезд.

Я поднимаюсь по лестнице, еле волоча ноги. Я чувствую себя разочарованной, неудовлетворённой, очень-очень одинокой.

Только одно приносит мне облегчение – Никиты сейчас нет дома. Мне даже не хочется звонить ему. Можно написать… щётку забыла отдать. Она так и осталась в моей руке. Кладу щётку на тумбочку. Пишу смску, что всё в порядке, я доехала. И выключаю телефон – можно будет потом сказать, что просто сеть не ловила, у нас в квартире ведь часто так происходит. Почему я не хочу общаться с ним? Почему хочу остаться одной, ведь мне так… так плохо сейчас.

Я подхожу к окну. Свет в комнате выключен. И за окном темно. Я думаю о Лёше. Мне хочется проговорить его имя вслух, хочется увидеть, как буквы его имени выглядят на бумаге, если написать их моим почерком… а если нарисовать? Я понимаю, что впервые за несколько лет чувствую что-то, отдалённо похожее на вдохновение.

И тут же бегу к серванту. Когда мы с Никитой стали жить вместе, я рассказывала ему, что умею рисовать… Я умею рисовать – сейчас даже будто и не про меня это.