В следующий раз за внешний вид меня отправили домой уже из другого учебного заведения. Я работала в большой подмосковной школе завучем по воспитательной части. Начинались летние каникулы, до моего отпуска оставалась всего пара недель, и я сделала себе «мокрую химию». И сейчас можно встретить девушек с такими прическами – средних размеров кудряшки по всей длине волос, упругие и блестящие, как после душа. Волосы у меня были густые, роскошные, длина ниже плеч – с модной причёской я выглядела классно. Гордилась собой, ведь ради красоты пошла на известный риск: в парикмахерских всё делалось «на коленке», составы химичили сами мастера, смешивали инградиенты на глазок, двигаясь путем проб и ошибок. Хороший результат не был гарантирован. Поэтому парикмахеры экспериментировали только с проверенными клиентами, которые (если волосы, например, вылезут или станут зеленого цвета) бежать к заведующей и писать жалобу не будут. Так что «мокрая химия» полагалась самым проверенным и рисковым девчонкам. Бонусом шли завистливые взгляды женщин и повышенное внимание мужчин.

Уже не помню с каким вопросом я зашла в кабинет к директрисе. Она увидела меня с новой прической и от возмущения начала покрываться красными пятнами. Несколько минут она молчала, багровела, выражая своё недовольство одним только взглядом. Но потом не выдержала и, не стесняясь в выражениях, обрушила на меня весь свой праведный гнев. Наверное, директор полагала, что отстаивает нравственные ценности школы, отчитывая меня за «безобразие» и «распущенность». Она ещё что-то там несла про истину, которую несут в мир педагоги, но я уже не слушала… Я вышла из кабинета – меня в приказном порядке отправили в туалет, чтобы «…расчесать все это безобразие и сделать приличную прическу!»

В представлении нашей директрисы «прилично» – это гладко зачесать волосы и сделать «гульку». Помните этот классический образ учительницы в старых кинофильмах, с волосами, стянутыми в скрученный, аккуратно закрепленный шпильками, пучок? К сожалению, я не могла себе позволить хлопнуть дверью и уйти домой – это уже была не сельская школа, здесь могли наказать. Поэтому в туалете я старательно расчесала волосы, но сделала ещё хуже – причёска превратилась в копну. Взглянув на себя в зеркало, я поняла, что превратилась в подобие Анджелы Дэвис (только волосы у меня были раза в два длиннее). Со слезами я побрела в кабинет директрисы, нарвалась на новый скандал и была отправлена теперь уже домой. В спину мне летели слова про то, «как мне не стыдно», «а ещё перспективный молодой завуч», про воспитательную работу и чуждые советскому человеку новомодные западные веяния.

В общем, завучем в школе я проработала недолго. Не подошла по идейным соображениям. Воспитательная часть – дело ответственное; чтобы все правила были соблюдены, нужно вступить в партию, коммунистическую, одну на всех (в то время у нас в стране была однопартийная система). Если человек стремился к карьерному росту, без членства в партии было не обойтись. Меня пригласили в ГОРОНО и провели воспитательную беседу. Тут такая оказия: им нужны молодые кадры, а у меня маячит перспектива быстрой карьеры. Предполагалось, что я побегу писать заявление о вступлении в кандидаты. Коммунистом, как оказалось, стать не так-то просто, нужно было заслужить честь попасть в ряды передовых членов общества. Ну а я отказалась, решила, что рановато мне быть идейной. Коммунист, как и монах, должен быть без грешков и подавать всем пример. Мне же хотелось просто хорошо работать, а после работы носить короткие юбки и джинсы в облипку. После моего отказа вступить в партийные ряды меня мягко и спокойно «убрали» с должности завуча и перевели в другую школу учителем математики.

Там у меня тоже произошел казус. Был субботник, и я пришла в водолазке, через которую – о, боже! – слегка просвечивал бюстгальтер. Мне папа привез парочку таких водолазок из тонкой лайкры. Он же поделился наблюдением, что за границей вещи из тонкого трикотажа носят без нижнего белья. Но я на такое не решилась… Впрочем, директор школы посчитал, что бюстгальтер ситуацию не спасает – меня с позором отправили домой со школьного субботника за неподобающий внешний вид. Сейчас смешно об этом говорить, а ведь прошло с того времени всего каких-то двадцать лет…

Молодая учительница на работе должна была выглядеть, как Старуха Шапокляк: строгий костюм, блузка простого покроя, туфли на среднем каблуке, гладкая неприметная прическа и минимум макияжа. Так же, как ко внешнему виду, в школе относились и к современным веяниям. Все живое, современное, оригинальное давилось на корню.

Помню, как-то раз меня «разбирали» на педсовете. Был один класс из разряда «трудных»: собралась критическая масса хулиганов, они срывали уроки, отравляя жизнь и молодым специалистам, и опытным педагогам. Не раз и не два учителя прибегали в учительскую в слезах и истерике. У меня же – тишь да благодать на уроках. Это вызывало подозрение моих коллег и руководства, мне стали предъявлять претензии: «Почему у вас они уроки не срывают? Может, вы им потакаете? Не берёте ли вы „четверки“ и „пятерки“ с потолка?» Они не могли понять, что я еще жива, у меня огонь в груди горит. Я к урокам по три часа готовлюсь: карточки, викторины, специальные упражнения. Все заняты, все пыхтят. Все просто: дай двоечнику задачу в таком виде, чтобы он обязательно ее решил, да еще у доски ответил и хорошую оценку получил у всех на глазах – он себя зауважает и следующую сам примется решать. А отличнику дай задачку из умного математического журнала – ему ведь вызов нужен. Пусть корпит над решением, пока мы с троечниками у доски поработаем. И хулиганистых всех – на первые парты, поближе к себе, чтоб тихонечко подсказать, если что, да и на виду пусть будут, не помешает.

Мое личное убеждение, что школьная программа была составлена так, чтобы все могли учиться на «4». Но для учителя это предполагало вдумчивую работу и индивидуальный подход. А кому это нужно? Легче орать на уроках и истерики закатывать в учительской. Я хочу сказать: не срывают уроки учителям, с которыми детям интересно. Даже если тема нудная, все равно можно что-то придумать, чтоб у ребят глазки загорелись. И у моих подруг, которых я уважала, как профессионалов, уроки не срывали. Они с нами, эти детки, хоть в огонь, хоть в воду лезли. А моя подруга Ирина, тоже математик, учеников привечала даже у себя дома. Я очень этому удивлялась. Как ни зайдешь, толпа – и бывшие, и нынешние – одни уходят, другие приходят. Думаете, кто-то из этих учителей, которых так любили дети, сейчас работает в школе? Нет. Кто-то из них был обласкан педсоветом? Как же! Выговор на выговоре. Самые сложные классы, самые плохие кабинеты. И вопросы на педсоветах:

– За что они вас любят?

– Вы им потакаете?

– Вы им даете списывать?

– Вы хорошие отметки просто так им рисуете?

– Нет! Мы просто их уважаем и хотим быть хорошими учителями!

Нас не очень любили коллеги и руководство. Увы, на нашем уровне им не всегда было комфортно.

Ну вот, я вам вкратце рассказала, почему мне не было жаль расставаться со школой. Но скучала я по этой работе очень долго. Вернуться в школу не представлялось возможным: учительская зарплата стала мизерной, в школе оставались те, кому было страшно уходить в неизвестность, или те, кто приспособился оставлять учеников после уроков за дополнительное вознаграждение. Когда я работала в школе, с детьми занимались после уроков бесплатно: если ребенок болел и его надо было подтянуть; если он не понял на уроке; если не справился с контрольной. Честно-честно, оставались после уроков и занимались. Если ребенок болел, приходили домой к ученику раз в неделю. Бесплатно. Это негласное правило входило в должностные обязанности учителя, это было нормально.

Есть вопросы, которые меня, как бывшего педагога, беспокоят. Например, раньше (по медицинским нормам) ребенку не положено было тратить на домашнюю работу в совокупности больше трёх часов в день. Готовясь к урокам, я должна была сама прорешать все, что задам на дом, и посчитать – на домашку выделялось не больше сорока пяти минут. Столько же времени – на домашнее задание по русскому языку, на остальные предметы отводилось гораздо меньше минут. То же самое касалось и расписания уроков. Оно составлялось таким образом, чтобы ребенку хватало времени и на отдых, и на досуг, и на уроки три часа оставалось. Почему сейчас дети по шесть-восемь часов сидят над домашкой?! Гробится здоровье, большая часть знаний никому не нужна. В современном мире нужно учить детей думать, анализировать, принимать самостоятельные решения. А оказывается, в этом никто не заинтересован! Нам ещё придется отвечать на вопросы детей, но, боюсь, ответов у нас нет.

Как и говорила, после летних каникул я не вернулась в школу, на семейном совете приняв решение остаться работать продавцом в павильоне. Это был самый первый павильон около метро «Выхино», рядом с ним была только палатка «Ремонт ключей». Территория вокруг подземных переходов и входа в метро «Выхино» считалась бойким местом. Крупный продуктовый фермерский рынок. Автобусная станция с междугородними маршрутами. Железнодорожная станция с пригородными электричками. С утра до позднего вечера огромные массы людей проходили, ждали своих рейсов, приезжали, уезжали. Вот в таких людных местах в начале девяностых и начали разворачиваться организованные развлечения, в народе называемые «лохотрон».

Я вам расскажу про игру в «наперстки». Молодой мужчина предлагает идущему мимо человеку выиграть энную сумму денег. Прохожий, не желая рисковать, задерживается на пару минут – только посмотреть. На асфальте стоят три маленьких, размером чуть больше наперстка, перевернутых кверху дном три деревянных или металлических (главное – непрозрачных) стаканчика. Ведущий игры берет кубик (игральную кость), кладет на асфальт и накрывает кубик одним из стаканчиков. Затем очень быстро, двумя руками, меняет стаканчики местами. Надо угадать, под каким из них кубик.

На кон игры ставилось, например, по пять рублей – и от игрока, и от ведущего. Если игрок угадал, под каким стаканчиком кубик, ему отдавали выигрыш в десять рублей. Если он не угадал, то проигрывал свои пять рублей. Ему сразу же предлагали отыграться, но ставка увеличивалась в два раза. Во второй раз на кон ставили уже по десять рублей. С каждой игрой ставка удваивалась, соответственно увеличивался и выигрыш.

В чем подвох?…

На самом деле, это только кажется, что в игре двое – зазывала и ведущий. На самом деле игроков сопровождает хорошо организованная группа численностью от восьми до пятнадцати человек. Есть специалист по наперсткам – матерый игрок. Вероятнее всего, свое мастерство он не один год оттачивал в тюрьме. Двое-трое (в зависимости от размера всей группы) – сильные, накачанные молодые ребята. Они обеспечивают безопасность, прикрывая членов группы и устраивая, по мере надобности, драку или дебош. Остальные в группе – массовка со строгим распределением ролей: зеваки-простые граждане; зеваки-люди более солидные; азартный и удачливый работяга; выигрывающий человек среднего достатка; житель пригорода; молодая девушка; пожилая матрона; супружеская пара. Группой руководит вожак. Он не светится, стоит в стороне, наблюдая за всем происходящим. В его обязанности входит организовать «точку», договориться с ментами, заплатить им мзду в конце дня, защитить место от посягательств других группировок. Вожак держит своих в ежовых рукавицах, ну и конечно, распределяет между ними прибыль. Продюсер и импресарио в одном лице.

Бывает театр одного актера. Здесь был театр для одного зрителя. Спектакль начинался с создания ажиотажа. Ведущий с «подставной уткой» начинали громко и азартно играть-выигрывать. Массовка создавала толпу, громко комментируя игру, кто-то делал вид, что ждёт своей очереди поиграть. Важно было создать впечатление живого интереса к игре, но одновременно сканировать прохожих и уже остановившихся зевак. В зависимости от того, как выглядит и к какому классу принадлежит готовый поиграть человек, его визави из массовки начинает ярко проявлять интерес к игре, громко говоря правильные слова и фразы, созвучные и привычные потенциальной жертве.

И вот пойман взгляд, установлен зрительный контакт. Глаза в глаза, улыбки, жесты – если все получилось и сработано грамотно, то жертва из потенциальной превращается в настоящую. Прохожему кажется, что он подошёл «только посмотреть». Это «посмотреть» будет стоить человеку всей его наличности в кошельке, золотых украшений и, если он уж очень азартен, то и домашних сбережений, так как некоторые ювелирные украшения нужно вернуть обратно любой ценой, например, обручальное кольцо или памятный подарок.

Как только «любознательный» заходил в толпу, массовка начинала потихоньку его проталкивать поближе к играющим, одновременно активно обсуждая с ним процесс игры. В это же время у того, кто играл со стороны «случайного прохожего», начиналась невероятная удача. Выигрышные суммы начинали увеличиваться сверх всякого воображения. Массовка продолжала заводить и подначивать нашего «любознательного». И человек решался сыграть. Всего один кон, так, на удачу. Три-четыре кона всегда дают выиграть. Если человек хочет закончить игру и забрать выигранное, его уговаривают на ещё один раз, последний. Ведь у него сегодня такой удачный день! На кону уже такая крупная сумма денег!! О, как сегодня ему везет!!! И человек решается на ещё один кон, последний. Всё. Везение сразу заканчивается. Этот кон проигрышный. Человек начинает расстраиваться – были деньги и уже нет.

Тут же, со всех сторон, ему советуют отыграться. Этим занимается массовка.

– Ну, это случайность!

– Да щас отыграется!

– Ему так везет! Сегодня точно его день!

Ведущий игры, наоборот, слегка безразличен, как будто и не заинтересован в том, чтобы продолжить игру. Он как будто тоже уверен в случайности происходящего и поэтому не хочет рисковать, понимая, что в следующий раз «везунчик» точно заберет себе джекпот. И вот оно – начало драмы! Отыграться можно, если поставить на кон столько же, сколько было на кону. Суммы немалые: и сто, и двести рублей. Конечно, люди с собой месячный заработок в кошельке не носят. Но место-то, место! Здесь и командировочные, и приезжие из пригорода закупиться, и пассажиры междугородних автобусов (уже с покупками). На кон идёт всё, что можно перепродать или носить: деньги, кольца, часы, цепочки. Распаленный выигрышем человек в девяносто процентах из ста набирал необходимую сумму, чтобы отыграться. К этому моменту женская часть массовки начинала потихоньку выходить из толпы. Накачанные ребятки, наоборот, заходить в гущу и вставать рядышком с ведущим. Быстрое движение рук, отчаяние проигравшего, попытка мужской части массовки дожать лоха, предложив еще раз отыграться. Нередко человек, пытаясь вернуть хотя бы то, что уже выложил из кошелька или снял с себя, продолжал играть, увязая в проигрыше больше и больше.

Редко игра заканчивалась спокойно, и проигравший тихо уходил со своим отчаянием. Обычно он пытался забрать свои проигранные деньги или вещи обратно. Но тут вступали в игру молодчики, прикрывая своими телами разбегавшихся товарищей. Мимо проходящие люди начинали разнимать, звать милицию. Специально дежуривший милиционер был в зоне видимости и, если разгоралась нешуточная потасовка, начинал уже свой «выход на сцену». Шел он не спеша, давая время (кому надо) отступить на заранее облюбованные позиции, так что на месте оставался сам проигравший и несколько сердобольных прохожих, которые ничего толком не видели и свидетелями быть не могли. В задачу милиционера входило успокоить сочувствующих, чтобы они пошли опять по своим делам; утихомирить недальновидного гражданина; не дать довести дело до протокола. У купленного мента были свои отточенные фишки, и со своей задачей он справлялся хорошо. В конце смены он получал щедрые комиссионные.

Насколько я знаю, Выхино считалось теплым местечком, и милиционеры за него держались. Были они всегда в хорошем расположении духа, часто шутили, чувствовалось, что довольны жизнью. У вас, наверное, уже на языке вопрос: «А откуда вам-то всё это известно? Вы что, там в массовке подрабатывали?»

Нет. Я тогда не была внутри всей этой жизни. Я всего лишь работала продавцом в палатке. Весь этот многоразовый спектакль ежедневно происходил на моих глазах, как раз напротив больших витринных окон павильона, в котором я работала. Так что за два года я успела рассмотреть все в самых мельчайших подробностях. Ну а о каких-то уже совсем специфических нюансах узнавала, слыша жалобы игроков на трудный неудачный день. Девчата из массовки заходили в палатку каждый день с утра посмотреть на новый привоз, что-то померить и отложить до вечера. Некоторые забегали погреться, стоя в проходе или рассматривая товар. Частенько их главный просил разрешение зайти в примерочную. Он там считал выручку и, наверное, аккуратно раскладывал её по потайным карманам.

Рабочий день у них длился, пока было светло, и чем длиннее был световой день, тем длиннее рабочий, а значит, больше заработок. Обычно я знала, как сложился их день. Легкие деньги надолго в руках не задерживались, к утру их карманы были уже пусты, так что девушки предпочитали часть зарплаты сразу перевести во что-то осязаемое и после «работы» заходили купить себе понравившуюся вещь. Ребята тоже часто делали покупки – всем хотелось красиво и модно одеваться. Я к ним относилась благосклонно, иногда угощала кофе, разрешала все перемерить и отложить понравившиеся вещи. Они были моими постоянными покупателями (по тем временам очень состоятельными), делали мне хорошую выручку, а значит, и высокую зарплату. Мне сразу стало понятно, что «крыша» у вожака игроков и хозяйки павильона одна. Иначе с чего бы это они устраивали игру напротив окон павильона Ольги? И Ольга не возмущалась, когда видела игроков у нас в проходе. Мне вообще кажется, когда все только начиналось, народ договаривался: я буду заниматься коммерцией, а ты крышевать (то есть защищать). Ну как по-другому объяснить, что поначалу все дружили семьями, вместе пили-ели, ходили друг к другу в гости, выезжали на шашлыки?

Но я в те времена об этом не задумывалась. У меня были свои друзья, свое окружение, свой мир. И с «этим», новым, миром он не соприкасался. Я так думала. И ошибалась…