Глава 1. Лихие девяностые

СТРАННО, что мы не придаем должного значения и тем более не хотим осмыслить время, которое называем «лихие девяностые». А ведь оно было ужасно во всех смыслах. Это было с нами и одновременно не с нами. Как у Райкина: «Тут помню, а тут не помню». Десять лет нравственной катастрофы мы прячем в тайниках нашей памяти и боимся говорить об этом даже с самыми близкими людьми.

Мои «лихие девяностые» начались в конце мая 1991 года, когда в один из вечеров я заскочила на полчасика к своей подруге Светлане. Позже к нам присоединилась ее приятельница Оля. Мы говорили о предстоящем отдыхе, и Светлана меня спросила:

– Аня, а ты куда-нибудь поедешь?

Я работала в школе учителем математики, приближались летние каникулы.

– Да нет, буду дома.

– Вот, Оль, у людей отпуск – так отпуск, – с улыбкой сказала она, обращаясь к своей приятельнице. – Два месяца, да ещё и летом… Аня, а ты не хочешь подработать?

Неожиданный вопрос Оли застал меня врасплох. Не обращая внимание на мой недоуменный взгляд в сторону Светланы, она продолжала:

– А что? Работа неделя через неделю, зарплата за месяц семьсот рублей. И подзаработать сможешь, и отдохнуть успеешь. У меня продавец хочет ребенка на море отвезти, я не против, но нужна замена.

Оля не была моей подругой, она дружила со Светой. Но так как мы пару раз пересекались у Светланы за чашкой чая, то я знала, что у Оли свой павильон в Москве, в котором торгуют импортной одеждой и обувью.

– Не знаю, – с сомнением ответила я и пожала плечами, а потом добавила, – но я подумаю…

Смысл подумать был. Я могла заработать в два раза больше, чем получала в школе. Мои триста рублей считались очень хорошей зарплатой, так как в среднем человек с высшим образованием зарабатывал около ста пятидесяти. Столько зарабатывали и учителя, кроме преподавателей математики и русского языка. Им была гарантирована полная ставка, восемнадцать часов, шли надбавки за классное руководство, проверку тетрадей, за прикрепленный кабинет, и еще у нас всегда были сверхурочные часы. Учителя математики заменяли заболевших коллег не только на своих уроках, но и на физике, черчении. Так что математики чувствовали себя в школе на высоких позициях и уверенно отстаивали свое мнение на педсоветах.

Правду сказать, это было время, когда люди с высшим образованием не котировались. Уважаемыми в обществе были заведующие магазинов, продавцы и мясники. У них были все «ресурсы»: еда, одежда, мебель, книги. Всё доставалось из-под полы и по блату. В те годы деньги интересовали людей далеко не в первую очередь. Рубли на мясо было у всех, а вот мяса на всех не хватало. На прилавках в неограниченном количестве лежали только суповые наборы, а бескостное мясо продавали «в одни руки» (то есть одному человеку) не больше полкило. Да, чуть не забыла, еще нужно было отстоять в очереди несколько часов. Из сегодняшнего дня это выглядит, как полный трэш.

Мой муж умел заводить нужные знакомства. Мы дружили и с семьей мясника, и с семьей завмага, жили, как говорят сейчас, в прослойке «среднего класса». Но тогда таких понятий не было, мы были интеллигенцией, но не бедной, а средней, с хорошими связями и перспективой.

Честно, я бы на предложение поработать во время отпуска не клюнула, но мне очень хотелось иметь сапоги-ботфорты. Они вошли в моду весной и стоили семьсот пятьдесят рублей: высокие, черные, замшевые – последний писк! Я о них мечтала, но купить их можно было только на черном рынке. В нашем поселке такой был и считался самым крутым в Подмосковье. По субботам у нас было гарантированное развлечение – сходить на черный рынок и посмотреть, какие красивые вещи бывают в жизни. Там покупали одежду некоторые мои знакомые, но особой зависти у меня к ним не было. Я сама, прибалтийская штучка, из семьи, где мама завбазой, а папа моряк загранплавания. Одета всегда была не только достойно, но и с претензией на стиль. Однако ботфортов у меня не было. Оставалось лишь по субботам ходить на рынок и «облизываться» на вожделенные сапожки.

«Отпуск два месяца. Можно заработать на ботфорты, и еще останется на что-то полезное», – размышляла я про себя. И, наконец, приняла решение уговорить мужа и получить согласие на моё участие в этом авантюрном мероприятии.

Почему авантюрное? Потому что это был первый павильон на Выхино. Кто живет в Москве, знает, что это одно из мест, откуда начиналась рыночная экономика страны. Павильон – это уже не черный рынок, тут всё официально. Вещи привозились из-за границы, такие даже в магазине из-под полы не купишь. И это не государственное, а личное, индивидуальное. Хозяин сам решает, что будет продавать, какую цену назначать. Это было мегакруто, такого еще не было! Мы ведь воспитывались на Маяковском: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». А тут буржуйский павильон!

Надо сказать, что я с детства любила торговлю. Играла в магазин, выписывала чеки и устраивала во дворе с подружками бойкую продажу булочек «понарошку». В старших классах вместо уроков труда мы ходили в производственный центр – приобретали профессию. Я выбрала специальность «продавец продуктовых товаров». Это сейчас все унифицировано, а раньше профессии продавца учили: как фасовать товар, как делать выкладку, как и почему необходимо соблюдать товарное соседство, как оформлять витрины и так далее. Летнюю практику мы проходили в магазине. И вообще, я была неглупой девочкой, понимала, где лучше в дальнейшем работать, чтобы пользоваться благами жизни. Но мама была против торгового образования. Она слишком хорошо представляла все риски, связанные с этой профессией.

Я все это рассказываю потому, что мне хочется объяснить: пойти работать продавцом во время отпуска не было для меня каторгой или унижением. Наоборот, я словно прикасалась к детской мечте, могла получить удовольствие да ещё и замшевые ботфорты!

Два месяца работы закончились быстро, пришло время возвращаться в школу. Но в стране уже начался развал, стало заметным разделение на уровни жизни. Идея нести в массы доброе и вечное – хорошее дело, но встал вопрос материальной заинтересованности. Мне не просто предложили остаться работать продавцом. Я так хорошо работала (продажи в мою смену увеличились на порядок), что мне предложили к основному окладу в триста пятьдесят рублей за неделю хороший процент от выручки. При всем моем уважении к учительской профессии я выбрала работать меньше, а получать в четыре раза больше. И не ошиблась! Через год этот разрыв увеличился десятикратно.

Мы не понимали, что вокруг происходит. Может, возраст был такой, что свои дела казались гораздо важнее и интереснее, чем то, что происходит в стране. Да и приучены мы были к коллективному «одобрямс», осознавали, что от нас ничего не зависит. Сейчас часто вспоминают переворот ГКЧП и танки в Москве… Я помню этот день. Действительно, по всем телевизионным каналам начали показывать «Лебединое озеро». Как сейчас принято говорить, всем жителям страны был дан сигнал. Я лично подумала, что кто-то опять умер. Члены Президиума ЦК КПСС часто умирали – они ведь были все старенькие и еле разговаривали.

Это был мой первый день недельной смены. Я спокойно выложила товар, уже началась торговля, и тут приезжает хозяйка Оля.

– Ань, представляешь, люди говорят, что в центре по улицам ездят танки!

Как вы думаете, что мы сделали?

Да просто посмеялись над такой нелепицей. У нас было занятие поинтереснее, чем думать о сплетнях про танки – Оля привезла новую партию китайских курток из тонкой кожи. Это был очень ходовой товар: кожаные куртки разлетались, как жареные семечки, по пять-семь штук в день.

Казалось, можно было бы сесть в метро и всё увидеть своими глазами – историю, которая меняет твою жизнь. Но у нас даже мысли такой не появилось! Я думаю, что более-менее правду о том дне я узнала лет через десять, не раньше. Во всяком случае, в моей голове все соединилось в единое целое: тот день, показ архивной хроники по телевизору и разоблачительные передачи. Возвращаясь мыслями в день переворота, я хочу сказать: если бы у меня и хватило дурости поехать посмотреть на танки, я всё равно ничего бы не поняла. Кто, с кем, зачем, почему?…

В моем окружении об этом не говорили. И это может показаться странным, ведь мы жили совсем недалеко от Москвы, всего в семнадцати километрах от Красной площади. Многие работали в государственных учреждениях, молодежь общалась со взрослыми. Мы могли бы интересоваться, что творится у нас под носом. Но нет. Мы не думали о политике. Переворот был чем-то далеким, не относящимся к нашей жизни. Сегодня Брежнев, завтра Андропов, послезавтра Горбачев. Какая разница? Самое главное, что мы строим коммунизм. Представляете, я по-настоящему верила в девиз: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Увы, как нагло врали нам тогда, так нагло врут и до сих пор! Разные слова, но смысл тот же. В оправдание это чудовищной лжи могу сказать, что когда изучала римское право (мое второе образование), то узнала, что все современное английское право, а значит и американское, основано на римском. Российское право тоже имеет много отсылок к римскому праву. А значит, законы, которые были актуальны две тысячи лет до нашей эры, актуальны и сегодня. Человечество не изменилось: то же воровство, прелюбодеяние, захват имущества, убийство, драки. И что такое сто лет вранья по сравнению с тысячелетиями?

«Римское право», кстати, я сдала на пятерку, но, если честно, сильно расстроилась. Преподавательница была умная и очень строгая, списывать на экзамене не позволяла, так что мы учили и в теме разбирались глубоко и детально. Вот и я разобралась… Потому и расстроилась… Что в древнем Риме, что в современной России – одна и та же фигня, хоть и летаем на самолетах и пользуемся интернетом. Даже в далеком будущем сложно представить мир без лжи и насилия. Достаточно посмотреть любой фантастический фильм: в киберпространстве кибермозгами с помощью кибероружия убиваем киберпреступников, а проститутки как стояли у фонаря, так и стоят; простые люди как ставили чайник на конфорку, так и ставят.

Но пора вернуться в начало девяностых. В павильоне я проработала около двух лет. Для меня это было самое хорошее время. Оля меня как работника ценила. Меня любили и покупатели – как хорошего продавца. Мне нравилось продавать красивые вещи, которых нет в других магазинах, и конечно, зарплата. Дух свободы уже витал в воздухе, а проникнуться им легче с полным карманом наличности.

Кому-то покажется странным, что человек с университетским образованием может быть счастлив, работая в палатке продавцом. Но молодым учителям, на самом деле, было очень тяжело работать в школе. Мы задыхались в затхлом школьном пространстве, где правила диктовали догматичные и консервативные педагоги со стажем.

Вспоминается, как меня не пускали на работу из-за внешнего вида. В первый раз за то, что пришла на работу в юбке выше колен. Завуч встретила меня на пороге школы и отправила домой переодеваться. Это в сельской-то школе, где я вела математику в классах с четвертого по девятый. Раньше было такое правило – молодые специалисты, окончив вуз, три года должны были отработать «по распределению». Решение, куда ехать выпускнику, принимала государственная комиссия и, к сожалению, в основном, молодёжь отправляли в колхозы, туда, где ощущалась острая нехватка рабочих кадров. Деваться было некуда, это не обсуждалось. Раньше я никогда не была в деревне, а тут пришлось не только жить, но и работать в деревенской глуши. До сих пор считаю эти годы пустыми, вычеркнутыми из моей жизни…

Так вот, мне двадцать два года, характер бунтарский, готова перевернуть весь мир, а тут – мода на мини. Я взяла старый кожаный плащ и сшила себе наимоднейшую юбку для поездки в Москву по профсоюзной путевке. Восхищенные взгляды московских парней и количество кавалеров на танцполе дали мне понять, что я в тренде. И после поездки я в этой юбке пришла на работу. На пороге школы меня встретила завуч – старая карга, злая на весь свет от одиночества и безысходности. Что поделать, в двадцать с небольшим сорокалетние женщины кажется старухами… И она меня отправила домой переодеваться, так как считала, что учителю недопустимо ходить в короткой юбке (хотя юбка-то была всего на пять сантиметров выше колен – все в рамках приличия). В виде протеста я в тот день на работу не вернулась, и мне было не страшно, что уволят. Молодых специалистов нельзя было наказывать или увольнять. А мы так жаждали увольнения! Мы бы бежали из этих колхозов и деревень – только пятки сверкали!

На следующий день я пришла на работу, как всегда, в строгом костюме, а все девочки из девятого и десятого классов пришли в мини. Я у них в тот день вела курс «Этика и психология семейной жизни», и они вот таким образом высказали свое отношение к моему конфликту с завучем. Школа была хоть и десятилетка, но с одним классом в параллели. Учеников в каждом классе было человек восемь-двенадцать, так что новости через пять минут облетали всю школу. Поэтому, уже на первой перемене все старшеклассники знали, что меня не пустили на уроки за неподобающий внешний вид.

Это было смелое решение – доверить молоденькой учительнице преподавать «Этику семейной жизни». Директор потом сильно пожалел, что поручил мне вести такой предмет. Я учила девочек макияжу, общению с мальчиками, поведению на дискотеках. Парням рассказывала, как ухаживать за девушками, приглашать их на свидания, и что вообще это за существа – девочки. Я даже ввела раздельное преподавание: одну неделю – урок для мальчиков, другую неделю – для девочек. Разрешила анонимно предлагать темы для обсуждения: ребятам, которые стеснялись говорить об интимных вещах, удобнее было задавать вопросы письменно, пользуясь специальным конвертом. Это был очень интересный опыт, но и поволноваться тоже пришлось. Иногда были такие уроки «Этики», что я, отвечая на анонимные вопросы, краснела больше, чем мои ученики.

Вместо того, чтобы лгать и лицемерить на темы «Семья – ячейка общества» и «Интересы государства выше личных интересов», я им рассказывала про нежелательную беременность, менструацию, о том, нужно ли предохраняться и как это делать. Школьников, особенно мальчиков, это очень интересовало – ведь нигде не было никакой информации ни о чем! А подростки в деревнях намного раньше своих городских сверстников сталкивались с вопросами секса. Открытый флирт, похоть, совокупления – всё это они видели в непосредственно близости: на фермах, в поле, во дворах и в своих домах. Ну а как иначе? Изба в одну комнату, от четырёх до десяти детей в каждой семье, отец каждый вечер с бутылём самогонки в обнимку, мать, бывает, тоже не отстает. Дети с малых лет видели, откуда что берется.

Мои любимые четвероклашки первое время, выяснив, что я далека от сельской жизни, надо мной прикалывались. Помню, принесли в школу вазелин, и самый хулиганистый малыш спрашивает меня, громко так:

– А вы знаете, зачем вазелин зимой?

Все ухмыляются и ждут моей реакции. А я не в теме…

– Ну, – говорю, – конечно, знаю. Им надо руки мазать перед выходом на улицу, чтобы кожа не трескалась.

Класс радостно смеётся и ждёт продолжения.

– Да не-е-ет! – поучает меня мой сопливый наставник. – Это коровам титьки мазать, чтоб при дойке соски не трескались!

Ох и долго ж они меня в таком духе просвещали…

Ещё у нас был с ними ритуал. В начале урока я заходила в класс, вставала у доски, так, чтобы всем меня хорошо было видно и несколько минут молчала. Ждала, давая им возможность спокойно меня разглядеть. Кому-то было плохо видно, так они высовывали головки в проходы между партами. Деревенским ребятам была в новинку моя городская одежда, причёска, ведь я была та ещё модница. Поэтому они просто разглядывали меня: сверху вниз, снизу вверх. Им было интересно все: и лаковые туфли, и тонкие капроновые колготки, и необычные фасоны платьев. Что удивительно, каждый день, восхищенно и с любопытством, мои ученики смотрели на меня так, будто видели в первый раз.

Конечно, такое непосредственное поведение могли себе позволить только младшие школьники, ребята постарше этого не делали. А малышата… Да, рассматривали. Сначала я как-то пыталась их приструнить, но они так трогательно на меня смотрели, что я сдалась: заходила в класс, мы здоровались, они садились, я занимала свое место в проходе, и наступал наш ежедневный ритуал. Налюбовавшись на свою учительницу, они успокаивались, и мы начинали урок. Если их впечатлял какой-нибудь игривый шейный платочек или сочетание платья и обу ви, то самые хулиганистые ученики класса подмигиванием и одобрительными жестами высказывали общее мнение класса. Может, в эти минуты я и вела себя не как самый строгий педагог, но ученики меня любили и уважали. И это было взаимно.

Я верила, что можно учить детей так, что им будет интересно даже на уроках математики. Моя фантазия меня выручала, да и энергия била ключом. Часто сравнение результатов обучения было не в пользу моих коллег – педагогов со стажем. Вот за это меня и не жаловали.