Глава 7

Народу в этот день на прием пришло столько, что Марина устала к вечеру, как будто мешки таскала.

Правда, все было как обычно: жаловались на колики, понос, даже зубную боль. Ей пришлось доставать нагноившуюся занозу, делать прививку младенцу и вызывать «Скорую» из Мценска, чтобы отправить старика с подозрением на аппендицит. И когда наконец вошла последняя посетительница, Марина облегченно вздохнула.

– Ну, а у вас что? – спросила она маленькую полненькую женщину лет тридцати.

Впрочем, это и так было понятно – что. На лбу у женщины были наклеены пластырные ленты, лицо отекло так, что Марина не сразу ее и узнала.

– Что случилось, Галина? – повторила она.

Галина Трофимова, уборщица из местной администрации, как-то приводила к ней дочку, растянувшую ногу. И после того как девочка стала ходить, притащила в благодарность целое лукошко свежих яиц.

– Ой, Мариночка, мочи моей больше нет! – тонким голосом затянула Галина. – За что мне напасть такая, чтоб ей, стерве, сдохнуть!

– Галя, хватит выть! – прикрикнула Марина. – Дай-ка я посмотрю.

Она осторожно отмочила пластырь – и глазам ее открылся огромный фурункул на лбу у Галины. Фурункул был плотный, неназревший, она сразу поняла, что вскрывать его рано.

– Будешь на УВЧ ездить во Мценск, – сказала она. – Не созрел еще твой нарыв, придется потерпеть.

– Какой там нарыв! – снова запричитала Галина. – Нешто это простой нарыв? Нешто ты, Мариночка, не видишь, какой это нарыв?

Она зыркала на Марину заплывшими щелочками глаз, и та невольно отвела взгляд.

– Что я должна видеть? Фурункул, довольно большой…

– Да сучье вымя это, Марина, вроде ты не знаешь!

Конечно, она знала. Но не хватало еще, чтобы к ней все повадились ходить с такими вещами!

– Хватит глупости болтать, Галя, – решительно сказала она. – Вскрывать я не буду, придется поездить. И не вздумай дома иголкой проткнуть – костное воспаление может быть, помереть недолго.

– Мариночка, да разве его иголкой вылечишь? Помоги ты мне, милая, Христом-богом тебя прошу! Никто помочь не может, бабка Тимофеевна – и та…

Марина молчала. Нетрудно было понять, что настырная Галина от нее не отвяжется, да и вправду жаль было ее…

– Помоги! – сказала она наконец. – С чего ты взяла, что я могу помочь в таких делах?

– Ой, Мариночка, да ты не подумай, чтобы я чего плохое про тебя!.. – горячо зашептала Галина, оглядываясь на дверь. – Люди говорят, а уж люди знают! Тимофеевне ты руку лечила, она тоже говорит – такие дела по учебе не лечат, такие дела по крови лечат…

«Вот бабка паскудная! – сердито подумала Марина. – А ведь как ныла: помоги, деточка, ты медицину постигла…»

Она собралась уже выставить Галину, как вдруг та, словно почувствовав Маринины намерения, снова заголосила и бухнулась на колени.

– Не уйду от тебя, не уйду, хоть убей! – рыдала она. – Лягу тут и помру, все одно мне не жить! Может, она на меня смертную порчу навела, откуда я знаю, и куда мне теперь идти? И доченька моя сиротой останется, бедная девочка неповинная!

– Да замолчи ты! – Марина даже ладонью по стулу стукнула. – Что ты плетешь, какую смертную порчу! Просто позавидовала дура, обозлилась – что тут страшного?

– Помру я! – не унималась Галина. – Голова у меня сгниет – и помру!.. Разве ж я виноватая, что Колька ко мне стал ходить, а не к ней, разве ж я его присушила? За что она меня так, подлюга, а?!

– Ну, за что, за что – да ни за что, – успокаивающим тоном сказала Марина. – Такой, значит, человек, что тут поделаешь? Сядь, Галя, успокойся. Воды выпей.

– Рассказать? – тут же деловито спросила Галина, быстро поднимаясь с колен.

– Не надо, – покачала головой Марина. – Мне это неважно. Да помогу, помогу, – остановила она уж было снова открывшую рот женщину. – Только я тебя прошу, Галя, как человека тебя прошу: не болтай ты об этом всем и каждому! Я же не бабка Тимофеевна, зачем мне такая слава? И смешно же это, пойми: из ФАПа заговорную избу сделать!

– Никому, вот те крест – никому! – быстро перекрестилась Галина. – Ты только помоги, Мариночка, а я – могила!

«Так-таки и могила», – подумала Марина.

Но что было делать с неотвязной Галей?

Она вышла в сени, превращенные в комнатку для посетителей, убедилась, что там никого нет. Потом зачерпнула из ведра воды в тонкий стакан и вернулась к Галине. Та, открыв рот, следила за тем, как Марина открывает дверцу печи в углу, долго и внимательно смотрит на догорающие березовые полешки. Сполохи тлеющего пламени освещали ее лицо под низко надвинутой белой шапочкой, плясали в расширенных глазах… Галина замерла, глядя на это и боясь произнести хоть слово.

Марина вынула из печи три уголька и, подбрасывая их на ладони, подошла к столу. За окном уже стемнело, полумрак стоял и в комнате. Занятые разговором, женщины не включили верхний свет, и только настольная лампа освещала теперь стол.

Марина поставила стакан на стол и медленно, по одному, бросила туда угольки. Они плавали на поверхности воды, тихо шипя. Галина следила за ними, не в силах отвести глаз. Маринины глаза тоже были устремлены на эти три уголька на поверхности воды, губы ее беззвучно шевелились…

– Знаешь – кто? – спросила она наконец, не отводя взгляда от угольков.

Галина кивнула.

– Тогда – о ней думай и смотри.

Голос у нее стал таким властным, что Галина вперилась в угольки совсем уж неотрывно, хотя и прежде смотрела на них.

– Не смей плохое думать! – негромко прикрикнула Марина. – Хуже заболеешь! Просто так думай, вспоминай…

И Галина увидела, как легкие угольки, медленно кружась, один за другим начали опускаться на дно! Они падали, как камни, и от них отделялись прозрачные пузырьки. Пот выступил у Галины на лбу, она испуганно посмотрела на Марину. Но та по-прежнему смотрела только на воду, и губы ее шевелились.

– Все! – сказала она вдруг. – Выпей воду, Галя, а угольки оставь. Пройдет твое сучье вымя, не бойся. А зла ты ей зря пожелала сначала… Мне тяжелее было.

С этими словами Марина присела на стул, медленно стянула с головы медицинскую шапочку.

– Ой, Мариночка, да как же я тебе благодарная, да как же мне тебя… – начала было Галина.

– Ну постарайся все-таки не болтать, – устало попросила Марина. – Не хочу я этого, тяжело мне это, как же вы не понимаете? Учти, Галя, если кто-нибудь еще с этим явится – уйду я с вашего ФАПа, так и знай.

Бормоча слова благодарности, Галина попятилась к двери и, задом распахнув ее, вывалилась в сени.

Марина впервые обрадовалась, что Жени не было дома к ее возвращению. Она так устала, что ей хотелось одного – лечь, закрыть глаза.

Но, несмотря на усталость, сначала Марина разделась и, встав в тазик, облилась водой. От омывающих холодных струй ей стало немного легче. Не вытираясь, она накинула махровый халат и села в кресло, в котором любил сидеть Женя. Она не волновалась, что его до сих пор нет: в музее как раз шла инвентаризация тургеневской библиотеки и Женя часто задерживался допоздна.

«Опять, опять!» – тоскливо думала она.

Ей не было жаль потраченных сил, и зла на настырную Галину она не держала. Она боялась только того, что снова разбудила в себе – как тогда, по просьбе Иришки. И снова разбудила просто так, не из собственной души…

Марина уже знала, как нелегко ей теперь будет успокоиться. Волны, поднимавшиеся у нее внутри, подступали к самому горлу, от их мощного наплыва темнело в глазах, и мучительная тоска охватывала ее.

Она сидела в кресле, обхватив колени руками, невидящими глазами глядя куда-то в угол. Глаза ее расширились, казалось, на пол-лица, темная глубина ставших огромными зрачков залила их до краев.

Ясные виденья проплывали перед нею, и Марина погружалась в них, плыла в их медленном течении. Ей виделся город – огромный город с просторным размахом улиц, с толпами людей и потоками машин. Потом – она видела себя, идущую по какому-то тихому переулку над прудом, но это не был переулок в провинциальном городе вроде Орла: она ступнями почувствовала мощное дыхание залитой асфальтом земли и вдруг поняла, что это – Москва…

– Маша! – услышала она Женин голос и медленно, с невообразимым усилием взглянула на него.

Он вошел незаметно и стоял теперь в дверях, глядя на Марину.

– Что с тобой, Маша? – тихо спросил он, по-прежнему не подходя ближе. – Почему ты… такая?

– Не волнуйся, Женечка, – произнесла она, с трудом шевеля языком. – Ничего со мной, я просто устала. Я сейчас лягу, я ужасно хочу спать…

– Ты сможешь сама лечь? – спросил он. – Или тебе помочь?

– Я сама, смогу сама, – пробормотала Марина. – Ты почитать еще хотел? Не обращай на меня внимания, Женя, милый…

Она действительно доплелась сама до кровати – и тут же уснула, провалилась в сон, как в яму.

Глава 8

На следующий день, в субботу, Марина проснулась поздно. Только легкий отзвук головной боли напоминал о вчерашней усталости, и она чувствовала себя почти спокойной.

Женя уже встал, она слышала, как он ходит по смежной комнате, открывает буфет, звякает чашками. Марина зажмурилась, с удовольствием слушая эти счастливые звуки его присутствия. По комнатам был разлит приятный запах утреннего кофе, который Женя варил на маленькой электроплитке, стоявшей прямо в комнате.

«Надо вставать, – подумала она. – Как хорошо – он здесь и надо вставать!»

– Женечка, – сказала она извиняющимся тоном, выходя в соседнюю комнату, – опять тебе с завтраком возиться пришлось! А я, знаешь, так устала вчера – уснула как убитая, ты извини…

– Ничего, Маша, – ответил он. – Это ерунда.

Что-то в его спокойном тоне насторожило Марину. И то, что Женя не смотрел на нее, делая вид, будто наблюдает за кофейной пенкой…

– Что случилось, Женя? – спросила она, подходя к нему и кладя руки ему на плечи.

– Случилось? – Он по-прежнему не оборачивался. – Что могло случиться – ничего.

Тон его был таким натянуто-безразличным, что не мог бы обмануть даже ребенка. Марина убрала руки с его плеч и вышла в сад. Осень была теплая, и они до сих пор умывались под медным рукомойником.

Когда она вернулась, кофе уже стоял на столе.

– Ты не хочешь мне сказать? – повторила Марина.

Женя наконец поднял на нее глаза. Наверное, что-то в ее лице убедило его, что дальше притворяться бесполезно. Да и хотел ли он притворяться перед нею?

– Да! – сказал он. – Да, случилось, и ты знаешь что!

– Не знаю, Женя… – тихо произнесла она. – Правда, я не знаю, поверь мне.

– Но ты же все знаешь! – воскликнул он. – Ты же все знаешь: что было в моем прошлом, что происходит со мною сейчас – все! Я не хочу скрывать от тебя, Маша: я боюсь тебя…

– Ты – меня? Боишься? – спросила она с невыразимым изумлением. – Но почему вдруг, Женя, почему?

– Можно подумать, ты действительно не понимаешь почему! Ну хорошо, я объясню. Сначала я думал: потому что я мало тебя знаю, ведь мы так недавно вместе. Я думал – любовь, мы сблизимся, все наладится… Но потом я понял: я не то что пока не знаю тебя, Маша, – я вообще не понимаю тебя и никогда не пойму. Есть ведь такие женщины, которых никогда не поймешь, сколько с ними ни проживи! И ты – как раз такая… – Он посмотрел на нее взволнованно и почти умоляюще. – А с меня хватит этого, Машенька, пойми! Со мной… У меня уже была такая женщина – и я зарекся от этого на всю жизнь. Второй раз я этого просто не выдержу. Я хочу понимать женщину, с которой живу. Понимать так же глубоко, как я люблю ее в постели, извини за пошлость.

Марина смотрела на него молча, не в силах произнести ни слова. Ей хотелось кричать, плакать, объяснять ему…

«Женя, единственный мой, чего ты боишься! – готово было сорваться с ее губ. – Меня ли тебе бояться, этого ли вообще бояться в жизни! Да ведь я люблю тебя…»

Но она молчала, и он молчал тоже.

– Ты даже сейчас молчишь так, что я теряюсь, – наконец произнес Женя. – Что клубится в твоей голове, что у тебя в душе – я не знаю… А вчера, когда я тебя увидел, глаза твои увидел, – я просто ужаснулся, Маша. Этот темный пожар, которым они полыхали… Никогда больше, ты слышишь, никогда больше я не позволю, чтобы такой пожар сжигал мою жизнь! Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она кивнула.

– И когда ты сказала – помнишь, на лугу? – о том, чтобы защищать…

– Я ведь сказала, что тебе не придется этого делать, – тихо произнесла Марина. – Я совсем не жду от тебя этого, Женя… Да ты и не сможешь этого – защитить, ты даже удержать меня не сможешь, если я вдруг захочу уйти. Я люблю тебя совсем не за это… Я просто так тебя люблю, Женя, ни за что и ни ради чего!

– Вот именно! – воскликнул он и сжал руки тем самым жестом, от которого белели его суставы. – Вот именно: а вдруг ты захочешь уйти? А что будет со мной, с моей душой, что я буду делать – об этом ты подумала?

– Я не захочу уйти, Женя, я неправильно сказала, просто потому, что я волнуюсь… Мне просто трудно говорить, вот и все, я совсем не думала о том, чтобы уйти!..

– Сейчас не думала, а потом можешь и подумать! И я не смогу этого предотвратить, ты сама только что сказала. Маша, с тобой связано столько… необъяснимого, что для меня это слишком много. Ты вся необъяснимая, ты пугаешь меня всем, что делаешь. И тогда, когда Наташа вдруг побледнела и ушла…

Он быстро ходил по комнате, а Марина остановившимся от невыносимой боли взглядом смотрела, как вьется тонкая струйка пара над остывающим кофе.

– Но я ничего не сделала ей! – воскликнула она, услышав имя Спешневой. – Я не сделала ей ничего плохого, ты же сам видел! Что с того, что она ушла, что немного голова у нее заболела? С нею не случилось ничего плохого! Я просто не могла видеть, как она специально мучает тебя, Женя!