Староуральск, 2011

Не квартира, а костюм с чужого плеча. Тут жмет, здесь тянет, и в целом в ней неудобно. Поскорее бы снять, да не снимешь теперь, она не съемная.

Места мало, вещей много.

В окне монотонный бетон, убогая детская площадка и неаппетитная каша газона. Под качелями лужа, вокруг горки лужа. Десятилетняя Динка гулять не хочет, упирается, кривит ротик: «В лес хочу-у-у». В школе, правда, ей понравилось. Подружек завела, в отличницы пробивается.

Лизка отходила две недели в школу и сказала твердо: больше не пойду, хоть под поезд бросайте.

Ксения поковыляла к директрисе.

Недовольный охранник не хотел ее пускать, ощупывал взглядом старушечью куртку, волосы с ранней сединой. Наконец, допустили до директрисы, как до августейшей особы. В кабинете у Ксении в глазах зарябило: кубки из поддельного золота, грамоты, фотографии, и на фоне всего этого великолепия – худенькая остроносая гестаповка.

– Вот они, плоды вашего семейного обучения, – закатила она глаза. – Не ребенок у вас, а звереныш. Маугли. Выпускной класс! Как только довели до такого? По-хорошему мне бы в опеку сообщить надо.

Ксения стояла перед ней, как царевич Алексей на картине Ге; сесть ей не предложили. Комкала в руках старые трикотажные перчаточки, изучала пол – тоже в клетку, кстати, как на картине.

Звереныш! У звереныша мать – зверь.

– В опеку? Это славно, что в опеку. – И зашипела, выдвинув голову вперед, как кобра: – Вас с людьми нормально разговаривать не учили? Думаете, если не состоятельная, то об меня ноги вытирать можно? Я не овца бессловесная. Лизу я из школы заберу, но если вдруг, не дай бог, куда-нибудь на меня поступит какая-нибудь «телега» – я добьюсь, чтобы вас направили работать в школу для малолетних преступников. Я могу. Я все могу. Это вы меня еще плохо знаете, ясно? – И вышла, пока страх не попал в дыхательное горло.

Ждала пару недель теток из опеки, драила полы, готовилась держать осаду. Никто не пришел.

На работу Ксению не брали. «Какой у вас стаж? А почему столько не работали? Извините за прямоту, вы что, пьете?» Она покрасила волосы, купила косметику и приличный костюм, но и это не спасло.

«Мы вам перезвоним», – очередной рот растянулся в вежливой равнодушной ухмылке. Разумеется, не перезвонили.

Изжеванная, как жвачка из детства, которую передавали от одной к другой пять девчонок, она тряслась в автобусе через весь город и думала с горькой иронией: «А что, если действительно начать пить? Я буду соответствовать их ожиданиям?»

В конце концов ее взяли в универсам. Целыми днями раскладываешь товар по полкам: разобранное выдвинуть, свежее закопать поглубже, брошенное покупателями в зале списать или вернуть на место. К вечеру дуреешь, хочется зажмуриться и никогда больше не видеть всей этой нарочитой упаковочной пестроты.

В паре с Ксенией работала узбечка Нафиса, вечно радостная, как ребенок.

– Ты красивая такая, Ксуша, – говорила, поглаживая ее по форменной жилетке, – и дочки у тебя красивые. Вас Аллах любит, значит.

Ксения рассказала ей про Светлова. Проворные ручки Нафисы, мелькавшие среди молочных бутылок, на секунду остановились. Она обернулась:

– Его Аллах наказал. Злых людей он всегда наказывает.

– Нет, Нафис, не всегда. Все несправедливо. Добрые люди много страдают.

– Страдают, – легко соглашалась Нафиса. – Такая жизнь. Кого Аллах любит, Ксуша, тому дает трудности.

Приходя домой, Ксения падала на диван и сидела с полчаса, спустив до колен джинсы и уставившись в одну точку – ею обычно служил глупый букет на обоях, чуть более розовый, чем остальные. Дина щебетала что-то про школу, Лиза все больше молчала.

Перед сном обязательно пили чай. Ксения крошила себе в чашку яблоко – бабушка Лида любила так делать. Одна из немногих привычек, которую она переняла с чугуевской стороны.

Дочери между собой почти не говорили.

– Мам, мам, мам, – колотила ее вопросами Динка. – Ты не слушаешь?

Лиза перед сном обнимала ее с недетским участием.

– Мам, – сказала она как-то, дыша из-за края одеяла свежестью зубной пасты, – а мы не можем поехать обратно в наш дом? Там было так просто.

Однажды вернувшись домой, Ксения замерла на пороге: дочери разговаривали на кухне. Диалог, даже спор. Слов не различить, только взволнованный голос Лизы и пронзительный Динкин.

Зазвенела посуда.

Дина заверещала:

– Я тебе не верю! Ты врешь!

Лиза вылетела в коридор, заткнув пальцами уши, и скрылась за дверью комнаты.

Динка ревела на кухне.

Они так и не признались, о чем говорили.

Никогда.

Часть 3
Средняя, Нина

Про аспирантуру первым заговорил Дима.

– Ты не думала о кандидатской? Хороший вариантик.

У Димы всегда были наготове «хорошие вариантики» – этим и спасались.

– Куда? – Нина подняла глаза от стопки распечаток. – Мне тридцатник скоро. Я универ семь лет назад окончила, не помню уже ничего.

– Самое время подумать об аспирантуре. Для женщины преподавание – прекрасная вещь.

Пальцы, длинные и тонкие, привычно порхали над клавиатурой – Дима, не спрашивая, искал на сайте университета программы вступительных экзаменов.

– Ничего сложного, – сообщил через минуту. – Язык, эссе и портфолио.

– Портфолио? Я что, модель?

– Теперь так везде. Собираешь доказательства своих достижений, победы, публикации…

– Публикации? У меня ни одной.

– Сейчас глянем. Вот смотри, нужно две статьи, требований никаких, неважно, «скопус» – не «скопус», публикуйся, где хочешь, хоть в «Советах пенсионерам». Еще неплохо бы съездить на конференцию. Выступишь с докладом, пять минут позора – пять баллов к портфолио. Смекаешь?

– Какую еще конференцию? Когда, Дима? У меня суды через день идут. Да я и представить не могу, о чем писать. По семейному?

– Зачем по семейному? Пиши по уголовному процессу.

– Да я уже все забыла. Я же в этой области не практикую…

– Все тебе разжевывать надо. Возьми свой диплом да натаскай оттуда чего-нибудь. Думаешь, проверять будут? И статьи так же напишем. Времени полно, почти год. Давай-ка пока конференции поглядим. Так, Владивосток сразу отметаем, разоришься лететь, в Новосибе возрастной ценз… ты смотришь вообще? Для тебя же стараюсь!

Нина отлепила взгляд от пошлых пестреньких обоев и заставила себя посмотреть в монитор.

– Вот! Староуральск! А?

Вздрогнула.

– К Ксюше заедешь как раз, повидаетесь. Вы же давно не встречались, с похорон, наверное? И кстати, может, в бабушкиной квартире можно будет перекантоваться? Напиши Зое.

Бодрый тон мужа был невыносим.

– Не хочу.

– Почему?

– Долго объяснять.

– Она не сделала тебе ничего плохого. Нормальная девчонка. Вы же, в конце концов, сестры…

– Двоюродные. Почти никто.

– С Ксюшей же ты общаешься.

– Ксюша – другое дело.

Чтобы прекратить разговор, Нина ушла на писк стиральной машины. Со злостью выковыривала из барабана ледяные полотенца и простыни и запихивала в розовый пластмассовый таз. Почему розовый? Зачем розовый?

На остекленном балконе было свежее, чем в квартире. Стариковский квартал почти весь спал: тишина, окна погашены, желтая чешуя на деревьях рябит от ветра. В свете фонаря листья осыпались светлыми хлопьями, как гигантские снежинки.

От холода сводило пальцы. Простыни отдавали свежестью – и хорошо, и слава богу – она терпеть не могла запах порошка.

«Я плакала от боли, когда мать полоскать на речку посылала, а Зойка все смеялась – ей нипочем». Откуда это? Какая еще Зойка? Нина уронила на пол мокрый комок полотенца, выругалась вполголоса, чтоб муж не услышал, и вспомнила: Зойка – это сестра бабушки Лиды, юная подпольщица, расстрелянная во время войны. К чему она о ней вспомнила? Понятно к чему. К скверу, к квартире, к Староуральску.

– Так ты поедешь? – крикнул из комнаты Дима.

– Поеду, куда деваться.

На упавшее полотенце налипла пыль, Нина скривилась и бросила его обратно в таз – перестирывать.

О том, что съела сухой бутерброд с кислым соусом и полоской вываренной курятины, Нина пожалела почти сразу. Голод этот «легкий ужин», как его называли отглаженные бортпроводницы, не утолил, только пить захотелось.

Погода в Староуральске, если верить страничке синоптиков, была хуже некуда. Ноябрь, метель – даже рифма не придумывается.

Самолет кружил и кружил над городом, приноравливаясь и прицеливаясь, пассажиры ерзали, бледнели, нервничали, кто-то молился вполголоса, а Нина думала только о том, как бы не блевануть.

«Вы как?» – соседка тронула ее за локоть. Нина отмахнулась почти невежливо: от соседки тошнотно пахло приторными духами и – самую малость – алкоголем. Этот запах она чувствовала всегда.

Кружил самолет.

Выли двигатели.

Кружило голову.

«Разбиться сейчас было бы странно, – некстати подумала Нина. – “Она погибла, пытаясь поступить в аспирантуру” – абсурд». Фыркнула, подбадривая, подстегивая саму себя.

Соседка поглядела с опаской, видимо, подозревая, что Нина борется с тошнотой.

Чем тут поможешь?

«Вот будет позорище, если стошнит. Погибнуть, конечно, страшно, но все же это как-то далеко, как будто и не бывает такого, а вот тошнота… Господи, еще и уши заложило. Зачем, зачем я сюда лечу? Бабушки уже нет, Зойку я видеть не хочу, Ксюша… Разве что Ксюша. Сколько мы не виделись? Господи, я столько не была в Староуральске…»

Хлоп!

Самолет плюхнулся на посадочную полосу.

Нину подбросило, но ремень не дал вылететь из кресла.

Жидко зааплодировали.

Сзади кого-то мучительно тошнило.

«Наш самолет совершил посадку в аэропорту Нижнее Бабино города трудовой доблести Староуральск. Температура за бортом минус четыре градуса. Благодарим за то, что выбрали…»

Ну привет, Староуральск.

Давно не виделись.

Аэропорт Нижнее Бабино – необжитый, пахнущий резиной монстр из стекла и металла, недавно занявший место крошечного павильончика времен ее юности, встретил неприветливо. Багажная лента никак не хотела запускаться, и Нина мысленно порадовалась, что запихнула все вещи в сумку для ручной клади. В туалете кто-то надымил электронной сигаретой, и в воздухе стояла вонь несвежего белья, плохо замаскированная «арбузной свежестью». Нину снова затошнило, и она поспешно натянула на нос шарфик. Он пах духами, любимым «Ночным жасмином».

Возле стойки утерянного багажа кто-то уже надрывался: «У меня там все, понимаете, все! Там вещи моего ребенка!» Рыжеволосая девица сокрушалась по поводу вырванного колесика дорожной сумки.

Шел мокрый снег. Вереница машин ползла вдоль сияющего фасада аэропорта. Где-то там, среди них, черная «Киа-рио» А587БТ59, за рулем которой сидит усталый Самед, готовый отвезти ее, куда душа пожелает. Желала, конечно, на Зои Чугуевой, 2, но пришлось вбить в поле «Куда?» адрес гостиницы «Урал». Когда-то в детстве она мечтала там пожить. Как там говорят, мечты сбываются, когда уже нахер не надо?

В баре гостиницы оказалось почти уютно: удобные стулья, негромкая музыка, приглушенный свет. Все еще хотелось вымыть голову, а потом лечь и вытянуться на чистом белье, но до двух часов дня все это оставалось несбыточной мечтой. Официантка, сонно улыбаясь и чуть подворачивая каблук, принесла ей чашку американо.

– Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

Кофе, судя по запаху, сносный. Она поднесла чашку к лицу. Сквозь аромат арабики неожиданно пробились ячмень и цикорий бурого кофейного напитка, который пила по утрам бабушка Лида. Нина попыталась ухватиться за ускользающий край реальности – и не смогла. Ее засосало.

Это случалось неожиданно – в кино, в метро, на кассе в «Пятерочке». Хуже всего, если в суде, – пока пронырнешь обратно в реальность, можно важное упустить.