– Постой!– спохватился Володя, глядя на приунывшую Киру. – Ты, должно быть, о своем подумала?

 
***
 

К вечеру погода испортилась, небо потемнело и пошел дождь, перешедший в ливень.

Аля, у которой выдалась свободная минутка, стояла у окна в небольшом светлом холле у запасной лестницы. Это был тихий, уединенный уголок, где никогда не было ни души, зато всегда было тихо и безупречно чисто. Мраморные белые полы блестели; массивные перила с лепниной казались произведениями искусства, достойными музея, а на большом квадратном подоконнике было очень удобно сидеть, задумчиво глядя в окно.

Окна холла выходили в сад. Собственно, это был даже не сад, а так, парочка яблонь, берез и лип, окружавших довоенный полуразрушенный фонтан из грязно-белого гипса, в самом центре которого уныло сгорбилась такая же грязно -белая мосластая девица с веслом.

С другой стороны к саду примыкал четырехэтажный жилой дом. Особенно хорошо просматривалась небольшая комната на третьем этаже. За плотными красными портьерами обитала сухонькая старушенция со сморщенным, как печеное яблоко, личиком.

В солнечные дни она обычно располагалась на балконе, в старинном кресле-качалке, с книгой в руках. Рядом, на изящной узкой тумбочке, грелся на солнце фикус. С другой стороны кресла, на перилах балкона, вальяжно развалившись, дремал рыжий кот с длинным пушистым хвостом.

Аля обожала наблюдать за этой троицей: старушкой, котом и фикусом. Иногда, после тяжелого, хлопотливого дня, она даже им завидовала: вот бы покачаться в кресле с книгой в руках.

«Или полежать на балконных перилах»,– с улыбкой добавляла Аля, глядя на кота.

В два часа дня старуха обычно обедала. Если портьеры были раздвинуты, Але был виден большой круглый стол, покрытый красивой кружевной скатертью. На него, несмотря на то, что старушка обедала одна, выставлялся целый сервиз, очевидно, парадный: позолоченная супница с крышкой, мелкая тарелка, глубокая тарелка, салатница, блюдце- все с позолоченным орнаментом по краям.

Аля хорошо разглядела этот сервиз, потому что после обеда старушка выносила его сушиться на балкон.

Потом старушка обычно дремала, потом ужинала. После ужина она накидывала легкий светлый плащ, брала старый парусиновый зонт и отправлялась на прогулку.

Раз или два в месяц Аля заставала старушку в строгом темном платье с безупречным кружевным воротничком. Это платье, воротничок, наверченные на голове букли и прихорашивание перед зеркалом означали, что старушка покидает своих домочадцев на целый вечер.

Куда именно она направлялась – в гости или в театр, Аля не знала. Это не особенно ее интересовало. Самое интересное начиналось после ее ухода.

Как вы помните, у старушки жил рыжий кот. Пока хозяйка была дома, кот обычно дремал, удобно устроившись на подоконнике или перилах балкона, так как спать на кровати или столе ему категорически запрещалось. В это время кот делался до того неподвижен и безучастен, что его можно было принять за плюшевую игрушку.

Старуха, очевидно, считала своего кота самым послушным и воспитанным домашним питомцем на свете. Знала бы она, что он вытворял без нее!

Едва старуха выходила из дома, как дремавший на балконных перилах кот приоткрывал один ярко-зеленый разбойничий глаз. Ободранный нос чуть приподнимался, втягивая воздух, после чего на свет божий являлся второй глаз, тоже ярко-зеленый и разбойничий.

Далее следовала «утренняя гимнастика»: потягивание, выгибание спины колесом с одновременным выбросом вперед облезлых лап.

Потянувшись, кот свешивался с балкона так, что казалось, на него не действуют законы земного тяготения, и смотрел вслед своей хозяйке, пока она не скрывалась за поворотом.

Удовлетворенно кивнув (так, по крайней мере, казалось Але), кот спрыгивал с перил и принимался с важным видом расхаживать по комнате.

Потом негодная животина вскакивала на покрытый чистой скатертью стол. Если бы старушка это увидела, её бы хватил апоплексический удар.

Кот знал, что ходить по столу запрещено, и оттого ходил медленно, стараясь вдавить в скатерть все свои четыре облезлые лапы и, по возможности, еще и поелозить ими- это, по-видимому, доставляло ему особенное удовольствие.

Все стоявшие на столе тарелки, чашки, кастрюли подвергались тщательной инспекции; не было ни одной, куда бы не сунулась усатая морда. При этом кое-что облизывалось, кое-что надкусывалось, кое-что съедалось, а кое-что оттаскивалось под кровать, где у кота, очевидно, был устроен тайник.

Старуха, как ни странно, ничего не замечала, поскольку была подслеповата и не отличалась хорошей памятью.

Наевшись, кот совершал головокружительный прыжок со стола на кровать, прямиком на белоснежную подушку, где ему, разумеется, тоже было строго-настрого запрещено появляться.

Минут через двадцать начиналась третья часть представления. Наглый котище выходил на балкон, снова потягивался, взбирался на перила, откуда лихо перескакивал на росшую вплотную к дому березу.

Спустившись по стволу вниз, он некоторое время выжидал и, наконец, со всего маху прыгал прямо на спину приглянувшегося ему прохожего!

В прошлый раз таким «счастливцем» стал старый горбатый дед; в позапрошлый – две школьницы лет тринадцати.

Школьницы громко фыркнули и расхохотались; дед, напротив, долго махал клюкой и орал, что есть мочи.

Кот же мигом взлетал обратно на дерево и оттуда любовался произведенным эффектом, как казалось Але, насмешливо скаля зубы.

Когда суматоха укладывалась, кот снова спускался вниз, на этот раз уже никому на спину не прыгая, и чинно-благородно отправлялся по своим делам. Иногда он возвращался почти сразу; иногда отсутствовал довольно долго, но к приходу хозяйки кот неизменно оказывался дома, дремлющим на перилах балкона.

Казалось бы, что здесь интересного или особенного- наблюдать за старушкой и нехитрыми кошачьими проделками?

Но Але нравилось быть причастной к некоему тайному мирку, о котором не знает ни одна живая душа.

Правда сейчас из-за дождя балкон был наглухо закрыт, и ни старушки, ни кота не было видно. Але лишь оставалось смотреть на ставшее внезапно свинцовым небо, косые струи, хлещущие по отяжелевшим от воды листьям деревьев, и вздувающиеся один за другим гигантские пузыри на поверхности глубоких темных луж.

День прошел как-то суматошно и бестолково: капельницы, уколы, таблетки. Все, как всегда. Хотя…

Але вспомнился новый врач…

 
***
 

– Черт возьми, откуда здесь арык?! Его нет на карте!

С неба сыпал не то дождь, не то снег. Ночевали в открытом поле. Костры жечь не разрешали. Правда потом подогнали небольшой автобус, где по очереди грелись.

Пока начальство совещалось, бандиты успели окопаться.

Олег не чувствовал ни ног, ни рук от холода. В который уже раз его воспаленные глаза скользили по селу, по центральной улице с мечетью.

Наконец приказ наступать. Они шли все по тому же стылому полю, когда впереди вдруг показались камыши. Воды в арыке было по грудь.

– Лестницы!

Алюминиевые пожарные лестницы шатались и прогибались – промокли все.

Снова залегли. Олег положил автомат на землю, и он тут же вмерз в грязь. Мокрая одежда тоже замерзла- теперь она хрустела при каждом движении.

– На штурм!

 
***
 

Кира замерла. Все внутри сжалось, кровь запульсировала, забилась в висках. Сейчас она узнает правду о мальчике с синими глазами. Погиб, наверное, погиб.

Володя ободряюще потрепал ее по плечу.

– Он вышел из окружения. Я его последний раз на «Фабрике» видел.

– На какой «Фабрике»?!

– Станция так называется. Пункт там сборный был для окруженцев. Потом его куда-то отправили рыть окопы. А потом…

Володя запнулся.

– Я его не видел, но, думаю, он жив, – поспешно закончил он.

 
***
 

– Воздух!

Неожиданно появился и начал усиливаться тяжёлый, звенящий гул.

– Воздух!

Над полем, где, вжавшись в стылую грязь, лежала Кира, пронеслись самолёты с крестами на крыльях.

Кира приподняла голову. Со стороны налет походил на гигантскую, фантастическую карусель.

Чуть дальше, в сторонке, виднелся посёлок городского типа и какая-то фабрика- их-то и атаковали фашистские самолёты. По очереди каждый из них «клевал» носом, затем выравнивался и возвращался в строй. Отдельные взрывы сливались в непрерывный гул. Земля вздрагивала; волнами перекатывался воздух.

Внезапно среди самолётов появилось нечто, похожее на белые круглые шарики – это заработали зенитки. Увы, самолёты остались целы и невредимы и, отбомбившись, пролетели над эшелоном на запад.

Кира наконец поднялась с земли.

–Куда! Рано! – дернул ее за ногу лежавший рядом усатый капитан.

Снова послышался высокий напряженный звук авиационного мотора. На бреющем полёте прямо над Кирой несся ещё один истребитель с крестами.

– Ложись! – кричали ей справа и слева, но девушка застыла, будто урчание мотора загипнотизировало ее.

Самолёт летел очень низко; вот мелькнула кабина, хмурое лицо летчика в шлеме. К счастью, стрелять он не стал: очевидно, торопился догнать своих.

Паровоз дал гудок. Люди поднимались с земли, отряхивались. Только Кира по-прежнему стояла неподвижно.

Кряхтя и чертыхаясь, встала и Сима.

– Ничего-ничего,– утешала она Киру, попутно пытаясь сдвинуть девушку с места. – Приедем, обогреемся, обсушимся.

В теплушке было почти так же холодно, как и снаружи. Через четыре высоко расположенных стальных окошка в вагон лился холодный воздух, смешанный с паровозной гарью. Освещение предусмотрено не было, и потому в вагоне царил полумрак. Печка едва теплилась.

Кира с Симой еле отыскали своё место, с облегчением плюхнулись на деревянную скамью, и поезд покатил дальше.

– Эх, жаль, в туалет не успели! – рявкнула на весь вагон Сима.

Кира покраснела.

«Удобств» тоже не было, и потому на остановках из теплушек вываливалась взъерошенная масса людей с выпученными глазами и , никого не стесняясь, присаживалась тут же, у железнодорожной насыпи.

Проплыла за окошком платформа, на которой стояли танки, зачехленные пушки и цистерны с надписями «Огнеопасно», «С горок не толкать!»

Потом показались свежие воронки, трупы людей, лошадей, плачущие женщины. Тут же застыли разбитые повозки с домашним скарбом; лежали на земле, будто вывернутые каким-то великаном, телеграфные столбы.

Сима что-то говорила о молоке и яйцах, которыми можно разжиться в деревне, а Кира все хотела ей сказать, что едет на станцию «Фабрика» вовсе не за молоком и яйцами, но колеса поезда так усыпляюще стучали, что Кира закрыла глаза и перенеслась далеко -далеко…

 
***
 

И в сестринской, и на посту, и в ординаторской весь день только и было разговоров, что о новом хирурге. Ничего особенного не делая, он мгновенно очаровал все женскую половину отделения.

Впрочем, «половину»– слишком громко сказано. Собственно, мужчин на этаже было всего трое и самому молодому из них, Петру Сергеевичу, было уже сильно за пятьдесят.

Аля улыбнулась, вспомнив, как ее напарница, неопрятная сорокалетняя толстуха, и думать забывшая о мужчинах лет сто назад, неожиданно устроила целый скандал, утверждая, что кто-то бессовестно спер её висевший в общем шкафу новый белый халат.

И она была не одинока: все женщины отделения, от санитарок до заведующей- строгой степенной Ангелины Павловны- вдруг принялись чистить перышки. На свет божий были извлечены старые пудреницы с изображениями изящных женских головок на крышках; помады всех цветов и оттенков, от кроваво-красного до нежно-розового, почти бесцветного; броши, заколки; на ножках мгновенно появились изящные туфельки на каблуках вместо разношенных тапочек. Теперь зашедшему в ординаторскую или сестринскую могло почудиться, что он попал в парикмахерскую или салон красоты.

А уж что началось, когда выяснилось, что новый врач не женат! Суматоха удвоилась, удесятерилась и, наконец, достигла апогея. Больные были забыты. Тщетно пролившая сладкий липкий компот старуха из десятой палаты носилась по этажу в поисках санитарок; она могла бы пролить все остальные тридцать порций и добавить к ним картофельное пюре с супом- никто бы и не обратил внимания.

Аля усмехнулась. И почему врачи пользуются таким успехом у женщин? Особенно врачи-хирурги. Наверное, оттого, что возможность распоряжаться человеческой жизнью делает их сродни всемогущим богам.

На балкон дома напротив вышла старушка, зябко кутавшаяся в клетчатый плед. Вокруг её ног умильно крутился кот.

Старушка недовольно посмотрела на затянутое темными тучами небо и взяла в руки фикус, намереваясь, очевидно, отнести домочадца в теплую комнату. Ей мешал кот, подобострастно заглядывавший в глаза и тершийся о ноги, едва не обвивая их длинным, пушистым хвостом.

– Ну и нахал!– неожиданно раздался мужской голос.

Аля вздрогнула и оглянулась: кто это еще посмел вторгнуться в её секретное царство?

Позади, улыбаясь, стоял тот самый новый хирург.

 
***
 

 
Не оставь меня,
Тебя я умоляю.
Вернись в Сорренто,
Любовь моя…
 

Вика снова и снова прослушивала запись интервью.

Как наяву девушка видела центральную улицу села с мечетью, саманные стены домов, плетни из виноградной лозы и машину ГАЗ с установленным на ней ДШК- крупнокалиберным пулеметом.

В звуки очередей вплеталась музыка, игравшая в комнате.

 
Видишь, море как живое
Серебрится под луною…
 

Олег прорезал в плетне лаз и Cобровцы бросились к дому, откуда велся огонь.

 
Льнет к ногам твоим волною,
Словно хочет удержать…
 

Олег бросил гранату.

После взрыва они вышибли дверь и очутились в задымленных комнатах. В одной из них на полу сидел окровавленный чернявый мужчина, поднявший руки над головой.

– Я заложник!

– Ага! – скептически буркнул Олег.

 
И сады листвой зелёной
Тянутся к тебе влюбленно…
 

Надо было двигаться к окраине села, откуда велся минометный огонь.

Внезапно сзади, совсем рядом, раздался взрыв, и Олег почувствовал, как летит вперед. Уши будто заложило ватой, голова загудела. Выстрелы как будто стихли. Неужели бой кончился? Но почему тогда он видит яркие вспышки, и все куда-то бегут?

 
Манит все тебя остаться
Каждый взгляд и каждый звук…
 

Слух постепенно возвращался, и Олег стал уже различать выстрелы и крики. Вместе со всеми он машинально куда-то бежал; потом, когда застрочил ДШК, плюхнулся на замороженный навоз на чьем-то скотном дворе.

 
Но ты едешь, забывая,
Смыслом жизни окрыляя…
 

ДШК за несколько минут сравнял забор рядом с землей…

Потом было отступление, стоны раненых, густая завеса дымовых шашек.

– Ничего, могло быть и хуже,– утешал кто-то кого-то. – Сейчас передохнем и наподдадим как следует!

 
Неужели никогда я
Не увижу тебя вновь?
 

Только теперь Олег почувствовал, что воротник рубашки сзади как будто мокрый и липкий. Он провел рукой по затылку. Так и есть- рука наткнулась на холодный стальной осколок, торчавший прямо из кости.

 
Не оставь меня,
Тебя я умоляю
Вернись в Сорренто,
Любовь моя!
 

 
***
 

 
Видишь, море как живое
Серебрится под Луною.
Льнет к ногам твоим волною,
Словно хочет удержать.
 

Кира стояла на мраморной открытой террасе. Ярко светило солнце; уступами спускался от террасы к морю цветущий сад. Пышно зеленели платаны, пальмы, оливы, фисташки, мандариновые деревья; яркими пятнами выделялись цветочные клумбы с гладиолусами, азалиями, клематисами и другими причудливыми растениями, названий которых Кира не знала.

За террасой возвышался небольшой белый домик с плоской крышей.

 
И сады листовой зелёной
Тянутся к тебе влюбленно.
Молят все тебя остаться
Каждый взгляд и каждый звук.
 

На террасе Кира была не одна.

Здесь стояли плетеные коричневые столы, стулья, кресла; тут же, кто сидя, кто стоя, расположились несколько мужчин, женщин и мальчик лет пяти, одетый в матросский костюмчик.

Кира, как и две другие женщины, была одета в светлое длинное развевающееся платье, вроде тех, что носили барышни в начале века, а теперь только актрисы в спектаклях про ту жизнь.

Кира тщетно пыталась понять, кто эти женщины. Она не могла избавиться от ощущения, что, хотя она никогда их и не видела, все же между всеми ними существует какая-то невидимая связь.

Одной из женщин было лет двадцать пять. Из-под широкополой соломенной шляпы выглядывали аккуратно собранные в пучок вьющиеся каштановые волосы. Личико, правда, выглядело несколько простецки: широкие скулы, нос картошкой; но выразительные карие глаза и красиво очерченные пухлые губки компенсировали этот недостаток.

Судя по тому, как льнул к девушке мальчик в матроске, это была его мать.

Вторая девушка была чуть моложе и гораздо красивее. У нее тоже были длинные вьющиеся волосы, только светлые, прямые; изящное узкое породистое лицо великолепно сочеталось с фарфоровой кожей и греческим носиком.

Эта девушка показалась Кире знакомой. Где она ее видела? Ах, да, это та девушка, которая кормила голубей.

Мужчин было трое. Один из них, стройный и улыбчивый, сидел в плетеном кресле, слегка покачивая ногой. Другой, с мужественным волевым лицом и широкими скулами, облокотился о мраморные перила и неподвижно смотрел куда-то вдаль.

Третий мужчина стоял чуть впереди, спиной к Кире, и при одном взгляде на него у девушки кровь прилила к щекам и часто забилось-застучало сердце: до того он был похож на мальчика с синими глазами из параллельного!

Все мужчины тоже были одеты в светлое: кто в просторную рубашку с брюками, кто в костюм.

Кира оглянулась – куда же, однако, ее занесло?

Море, похоже на Средиземное. Впрочем, она никогда там не была. Это вполне могли быть и Сочи. Или Ялта.

Кира посмотрела на море и спускающийся к воде уступами сад. И тут ее словно током ударило: это не Сочи, и не Ялта, и не Средиземное море. Это вообще не земной мир. Разве бывает на земле такое безоблачное голубое небо? Хоть где-нибудь да проплывет тучка. И солнце никогда не светит так ярко и ликующе. И море не бывает таким изумительным волшебно-лазурным, а листва по-весеннему изумрудно-зеленой. И этот античный дом и мраморная терраса… они… они…

Наверное, она попала в чью-то мечту, сон. Быть может, девушки с фарфоровой кожей?

Впрочем, она и сама хотела бы жить в таком домике. Когда закончится война. С синеглазым мальчиком, на которого так похож…

Кира умоляюще взглянула на стоявшего к ней спиной молодого человека, но тот не шелохнулся.

Неожиданно террасу тряхнуло- и волшебный мир вокруг распался. Кира снова очутилась в теплушке, еле ползущей вдоль разбомбленных сел.

 
***
 

И опять у Али по коже побежали мурашки, как утром в сестринской.

– Ну и нахал! Я имею в виду кота, – улыбнулся новый хирург.– Хотя вы, наверное, хотели сказать то же самое про меня. Смотрите, какие у него хитрющие глаза!

У него самого глаза сделались хитрющими. Аля невольно улыбнулась.

– Кстати, я так и не представился утром. Вы были…гм…заняты. Андрей.

Он протянул ей руку.

– Алевтина Петровна,– неожиданно для себя самой брякнула она.

– Хм… Вот так вот- Алевтина Петровна?

В его глазах заплясали озорные искорки.