А еще сегодня надо зайти в парфюмерный магазин и купить новую тушь. Самую дорогую, с эффектом накладных ресниц. Конечно, врут они все, никаких накладных ресниц не будет, и все же…

Тут Вика заметила, что Олег пристально смотрит на неё.

Вика, надо сказать, была довольно красива: длинные блестящие светлые волосы удачно сочетались с фарфоровой кожей и голубыми глазами; добавьте к этому породистое узкое лицо, пухлые губы, изящный греческий носик; да и фигура не подкачала: девушка была стройной, но все же не совсем худышкой без бедер и груди.

В общем, ей было не привыкать к восхищенным взглядам, но в этот раз, пожалуй впервые в жизни, у Вики на душе вдруг стало радостно и спокойно, как бывает, когда наконец возвращается дорогой вам человек или сбываются давние, казавшиеся несбыточными, мечты.

В тот же миг у Вики появилось странное чувство, будто они с Олегом должны многое сказать друг другу.

И еще ей казалось, что и сидящий напротив мужчина думает и чувствует так же, как она.

Почти одновременно у них шевельнулись губы, но тут у Вики в сумке настойчиво зазвонил мобильник.

Губы сомкнулись, слова так и не были сказаны, а на душе вновь стало пасмурно и серо, будто выглянувшее на минуту солнце опять скрылось за тучами.

Звонил Саша.

– Может, встретимся пораньше и зайдем перед кино в кафе?

Вика метнула беспокойный взгляд на Олега: ну, конечно, он все слышал; громкий бархатный Сашин баритон, наверное, слышен аж на другом конце улицы.

Олег действительно помрачнел и отвел глаза в сторону.

– Я не пойду в кино!– со злостью буркнула Вика.

– Почему?– изумились на другом конце провода.– Мы же договорились.

– У меня поднялась температура. Я себя плохо чувствую.

Вика снова бросила взгляд на Олега. По его губам пробежала еле заметная усмешка.

«Он понял, что у меня есть парень, а сейчас еще подумает, что я врушка!» – с отчаянием подумала она.

Все, казалось, непоправимо испорчено.

– Больше мне не звони! – прокричала Вика в трубку и со злостью бросила телефон обратно в сумку.

Олег внимательно, изучающе посмотрел на неё.

«А теперь решит, что я ещё и истеричка в придачу!» – с ужасом поняла Вика.

Впрочем, какое ей дело? Она ведь не на свидание пришла. Она возьмет интервью, и, самое большее через час, они расстанутся. И никогда больше не увидятся. Статью на утверждение она пришлет по электронной почте, а сам журнал Олег заберет в редакции.

На душе вдруг стало пусто и горько.

– Так на чем это я … что я хотела…– растерянно пробормотала девушка.

– Вы хотели взять у меня интервью,– улыбаясь, подсказал Олег.– Мне так показалось, по крайней мере.

Вика невольно улыбнулась. Дурные мысли ушли, голова заработала ясно и четко. Она достала из сумочки диктофон.

– Начнем!

– Раненых привезли!

Кира вскочила с кушетки в перевязочной, где она сидела, опять предаваясь мечтам, и выскочила в коридор.

Санитары уже тащили носилки. Некоторые раненые были в сознании, другие метались в беспамятстве и стонали.

– Огонь! Огонь!– командовал срывающимся юношеским баском перевязанный с ног до головы молодой лейтенант.

Кира поймала себя на том, что внимательно вглядывается в лица раненых.

Ерунда! Так бывает только в книгах, чтобы медсестра вдруг увидела среди прибывших в госпиталь солдат своего жениха.

Девушка вздохнула и развернулась, чтобы идти в перевязочную.

– Пить!

Кира вздрогнула и остановилась.

– Пить!

Она повертела головой- похоже, голос доносился из соседней палаты. Кира заглянула туда и обвела взглядом ряд железных кроватей. Все раненые были без сознания или спали, только лежавший на крайней койке пожилой усатый мужчина с интересом уставился на неё.

Кира прошлась вдоль кроватей.

– Пить!

Лицо раненого было обмотано бинтами, но светлый ежик волос на макушке показался ей знакомым.

Девушка бросилась в сестринскую, налила воды из графина вернулась в палату.

– Пейте!

От звука её голоса раненый вздрогнул, как от удара грома.

– Кира?– неуверенно проговорил он.

Кира вдруг стало жарко, будто наступило лето. Перед глазами встало теплое, солнечное утро. Громко зачирикали воробьи, зацвели на клумбе пышные красные розы. К желтому четырехэтажному зданию школы стекались вереницы молодых людей и девушек с серьезными лицами и вещмешками, где вместе с обязательными кружкой, ложкой и сменой белья лежали тетради с формулами (война-то скоро закончится- надо будет поступать в институт), книжки стихов, нотные сборники.

На глаза сами собой навернулись слезы.

– Володя!

Несколько минут они сидели на постели, неловко обнявшись.

Неожиданно сзади раздалось легкое покашливание. Кира обернулась: на пороге палаты стояла старшая медсестра, высокая громогласная женщина лет пятидесяти с темными усиками над верхней губой.

Пора было идти в перевязочную.

– Как освободишься, можешь передохнуть, – устало разрешила медсестра.

Впрочем, тут же спохватилась:

– Но только на полчасика!

А уже в коридоре сочувственно спросила:

– Жених что ли?

Кира покачала головой.

– Нет. Его друг. Но, может быть, он что-нибудь знает…

Кира запнулась. Ей вдруг пришло в голову, что Володя знает вовсе не то, что она хотела бы услышать.

В перевязочной на кушетке ее уже ждал раненый – пожилой мужчина из новопоступивших, от гниющей раны которого исходило такое зловоние, что девушка едва не грохнулась в обморок, что, впрочем, не помешало ей достать из шкафа со стеклянными дверцами вату, бинты и приняться за дело.

Обычно, когда человек чем-нибудь занят, время бежит быстро. В этот раз, однако, время тянулось невыносимо медленно, как бывает, когда ждешь чего-нибудь важного.

Когда же бесконечный поток раненых прервется?

Девушка то и дело бросала беспокойный взгляд на висевшие на стене напротив старинные часы с кукушкой. Сначала ей казалось, что они идут слишком медленно; потом, что часы и вовсе сломались.

Наконец последний раненый был перевязан, наступило время перерыва. Кира присела на холодную клеенчатую кушетку. Будто специально дожидавшаяся окончания перевязки тусклая лампочка под потолком мигнула и погасла, оставив Киру в кромешной мгле.

Девушка зажгла свечу и вернулась на кушетку. Она замерла, пристально глядя на маленький огонек и пытаясь собраться с мыслями перед разговором.

Внезапно пламя свечи заплясало. Дверь перевязочной открылась и на пороге возникла мужская фигура.

– Еще кусочек яичницы?

Муж кивнул.

– И мне! И мне!– запищал Костик.

Аля разделила яичницу на две половинки и разложила по тарелкам.

Отлично, завтрак закончен. Теперь надо помыть сковородку.

Она снова поймала себя на мысли, что видит картинку с рекламного плаката «Счастливая советская семья за завтраком».

Чистая кружевная скатерть, новый столовый сервиз, краснощекий бутуз, серьезный, солидный глава семейства и хлопотунья-мать в нарядном фартуке- не картинка, а просто заглядение!

Аля ожесточенно терла сковородку. Чего же ей все-таки не хватает? Чего?

– Ну, я пошел.

На пороге кухни стоял муж.

Аля выключила воду и вытерла руки о фартук.

В прихожей муж неловко чмокнул её в щеку и, слегка прихрамывая, начал спускаться вниз по лестнице.

«Даже и не поцеловал толком», – с грустью подумала Аля.

Дверь квартиры напротив распахнулась и оттуда, что-то шепча друг другу и хихикая, вышла молодая парочка. Они поцеловались, потом, заметив Алю, отскочили друг от друга, спустились пролетом ниже; до Али донесся взрыв хохота.

На смену грусти пришло раздражение. Наверное, она все-таки зря вышла замуж за мужчину старше себя, фронтовика. Что-то он, очевидно, пережил и увидел на фронте такое, отчего жизнь его больше не радовала.

Может быть, он любил другую женщину. Может быть, он любит её по сей день.

Аля вздохнула и пошла к сыну- одеваться. Костик брыкался, смеялся, и вскоре мрачные мысли на некоторое время покинули её.

Потом они шли по залитой солнцем улице.

Одно из окон на первом этаже было распахнуто, и молодая женщина в цветастом платье мыла стекла. У соседнего дома опять грузили чью-то мебель, перебираясь на дачу; мимо, весело щебеча, пробежала стайка девочек в легких платьицах.

Все вокруг были радостны, счастливы и довольны жизнью.

Аля передала Костика воспитательнице; постояла немного у низкого заборчика, наблюдая, как мальчик залез на качели и принялся лихо раскачиваться; потом развернулась и заторопилась на работу.

Время поджимало. Аля перебежала дорогу прямо под носом белой «Победы»; вихрем пронеслась через парк, распугивая голубей и мамаш с колясками; и, запыхавшись, вбежала в старинное, с большими белыми колоннами здание больницы, где работала медсестрой.

В сестринской, на первый взгляд, было пусто. Аля небрежно бросила сумку на стол, задрала юбку и принялась подтягивать сползший чулок.

Внезапно позади неё кто-то громко кашлянул. Аля вздрогнула и обернулась. За шкафом, куда медсестры вешали верхнюю одежду, стоял смуглый молодой мужчина с зачесанными назад темными волосами.

– Извините пожалуйста, – сконфуженно произнес он,– я новый хирург.

Девушка дернула юбку вниз с такой силой, что она чуть не порвалась. Мужчина посмотрел на Алю странным, долгим взглядом, от которого у неё по коже побежали мурашки.

– Не подскажете, где найти постовую медсестру?

Вика сидела за письменным столом в своей комнате и пыталась сосредоточиться. К утру статья должна была быть готова.

Было уже далеко за полночь. В доме напротив светилось единственное окно-на шестом этаже и хаотично метались два силуэта, мужской и женский. Женщина трагически заламывала руки, мужчина то удалялся от неё, то приближался, и все это напоминало театр теней, где разыгрывали какую-то античную трагедию.

Влажный весенний ветер колыхал светлые шторы сквозь незакрытую форточку.

В комнате царил полумрак, горела лишь настольная лампа.

Вике казалось, что так будет легче сосредоточиться.

И ещё она включила музыку : «Вернись в Сорренто». Эта песня всегда навевала на неё вдохновение.

Вика ещё раз перелистала чистые страницы блокнота; ещё раз прослушала запись на диктофоне.

Сначала беседа не клеилась.

– Давайте я вам лучше про своего товарища расскажу! – предложил Олег.– А обо мне писать совершенно нечего. Родился, крестился, учился.

Вика растерялась; мелькнула даже паническая мысль, что ничего не получится. Но в последний момент вспомнила наскоро просмотренный перед интервью послужной список и нашлась:

– Расскажите про Первомайское…

Несмотря на то, что в песне пелось о ночи и звездах, Вике почему-то виделось совсем другое. Перед ней простиралось море, но не ночное, тёмное, посеребренное Луной, а нежно-голубое, тёплое, полуденное. К морю спускались сады: пышно зеленели пальмы, платаны, оливковые , фисташковые , цитрусовые деревца; тут и там виднелись аккуратно подстриженные самшит, тис, кипарисы. Яркими разноцветными пятнами выделялись цветы: магнолии, рододендроны, азалии, гладиолусы, клематисы и много других, названий которых Вика не знала. Змеились выложенные керамической плиткой дорожки: одна из них вела к летней деревянной беседке, другая – к каменному гроту с фонтаном, третья- к полуразрушенной стенке из ракушечника и руинам античных колонн.

Среди деревьев белел небольшой дом с плоской крышей, открытой террасой и высокими, больше похожими на балконные двери, окнами.

Мысленно Вика перенеслась внутрь. Теперь она находилась в просторной светлой комнате с шероховатыми выкрашенными белой краской стенами и полом, выложенным коричневой керамической плиткой. У одной стены стоял диван со светлой обивкой, рядом – прозрачный стол на кованных изогнутых ножках. На столике, в узорчатой вазе, цвели гладиолусы, красные, белые, жёлтые, белые с розовой каймой по краям. На плетеном сундучке из ротанга лежала раскрытая книга. Через огромное распахнутое окно был виден сад, и море, и кружившая над волнами одинокая чайка. На разных полочках над диваном были разложены ракушки, маленькие, совсем простенькие, и большие, витые, с бороздками и изрезанными краями. Тут и там среди ракушек возвышались глиняные вазочки и статуэтки каких-то античных не то божков, не то философов. На хрупкой дриаде в развевающемся платье сидела, шевеля усиками, большая лимонная бабочка.

Нежная музыка точно обволакивала комнату и сквозь распахнутое окно через террасу и сад текла к морю.

Володя опустился на кушетку рядом с Кирой и замер, тяжело дыша. Несколько минут они молчали.

«Господи, как начать, с чего начать?»– лихорадочно вертелось в голове у девушки.

Когда она уже почти пришла в отчаяние, в темноте послышался хриплый надтреснутый голос.

– Нам выдали патроны…

Кира вздрогнула. Фигура рядом оставалась неподвижной, и, казалось, голос вдруг возник сам по себе, пришел из глубины темной комнаты.

– Нам выдали патроны. Связку гранат и три бутылки с зажигательной смесью. Мы залегли в поле рядом с шоссе. Лейтенант сказал: «Не наедайтесь плотно перед боем»…

Кира вдруг заметила, что в комнате будто бы стало светлее.

Еще миг- стены растворились и вокруг теперь простиралось бескрайнее поле…

Пожухлая осенняя трава сухо шуршала под ногами; холодный, порывистый ветер трепал волосы.

Лейтенант оказался невысоким плотным мужчиной лет сорока с уже начавшим намечаться брюшком, ничего героического.

– Не наедайтесь плотно перед боем,– он страдальчески поморщился, окидывая взглядом разновозрастную и разношерстную группку людей, кое-как расположившуюся в невысоком наскоро вырытом окопе.– Если ранят в живот, не выживете.

Ничего героического.

Кира пыталась разглядеть лица ополченцев. Она сразу узнала Володю, но вот остальные лица превращались в размытые серые пятна, стоило ей бросить на них взгляд.

Будто это уже были не люди.

Лейтенант внимательно посмотрел на уныло поникшие фигуры, откашлялся и запел неожиданно чистым и красивым голосом.

Унылые лица ополченцев как будто прояснились и посветлели.

Подхвативший песню Володя улыбнулся и повернулся к своим товарищам, будто приглашая их присоединяться. Следующие строчки уже пели хором.

Кира жадно вслушивалась в нестройный хор, пытаясь уловить тот самый, единственный, дорогой ей голос.

Все напрасно.

Неожиданно песня была прервана донесшимся со стороны шоссе грохотом моторов. Так что, если первое слово «сумеем» было пропето громко и красиво, то «кровь пролить» прозвучало уже глуше, а « за эсэсэр» было и вовсе пропето одним единственным срывающимся голосом.

Прямо на ополченцев полз Panzerkampfwagen- грязно-серый монстр с плоской башней, из которой торчала пушка с тонким жерлом и мерзко скрипящими гусеницами. На боку танка чернел ровный крест.

Следом полз еще с десяток таких же.

Трое ополченцев, сжимая бутылки с зажигательной смесью, бросились наперерез танкам. Бежавший впереди молодой паренек взмахнул рукой. Передний танк загорелся, но ополченец этого уже не увидел: его скосила автоматная очередь.

Неожиданно набежали тучи, потемнело.

– Вперед!– кричал чей-то зычный голос.

– Обходят, товарищ лейтенант!-отзывались откуда-то справа.

На звук голосов тут же строчил пулемет. Сверху падали комья мокрой земли, и грохотало так, будто рушится небо.

Неожиданно прямо перед Кирой возникла узкая пушка танка, точно осиное жало нацелившаяся на девушку. Раздался выстрел.

Что чувствуешь, когда в тебя стреляют?

Кира даже не поняла, что выстрел достиг цели. Ей показалось, что ее всего лишь ударили огромной палкой по животу. Сразу стало тяжело, накатила тошнота; что-то липкое и горячее потекло по сложенным на животе пальцам.

Кира поднесла руки к глазам.

Кровь!

На ее белом медицинском халате расплывалось уродливое красное пятно, напоминавшее очертаниями чудовище из сказки.

– Потом мы отступали....

Голос Володи вернул девушку в перевязочную.

Поле и танк исчезли, живот не болел, руки были сухие.

Кира вскочила и метнулась к колеблющемуся желтому огню свечи.

О, чудо, руки оказались чистыми! Она взглянула на халат: пятно, ей показалось, все еще было там, однако, съеживаясь и сжимаясь на глазах, пока не стало совсем крохотным, так что теперь Кира уже и не могла сказать наверняка, что это след от раны, а не те несколько капель крови, попавшие на халат во время перевязки.

– Закурить есть?

– Ты куришь?– изумилась Кира.

– Курю!

– У меня нет. Но я могу сбегать спросить,– спохватилась Кира.– Хотя, здесь и курить нельзя.

– Черт!

Володя вскочил с кушетки, едва не наткнулся на шкаф со стеклянными дверцами и замер наконец у окна.

– И когда только кончится эта бесконечная ночь!

Они снова замолчали.

«Надо спросить, надо спросить», – твердила себе Кира.

Ей не хватало мужества. Вдруг ответом будет «он погиб»?

Кира вздохнула.

Нет уж, пусть будет живым. Хотя бы еще пять минут. Хотя бы в ее мире.

– Все время моросил холодный дождь. Мы шли по лесу… Потом услышали гул…

И снова стены комнаты исчезли, и Кира почувствовала, как лицо мгновенно стало влажным от измороси…

Вокруг было темно. На затянутом грозовыми тучами небе не видно было ни одной звезды.

Вокруг колыхались ветви деревьев: похоже, они шли по лесу.

Где-то совсем рядом фыркали лошади и стучали колеса повозок.

Неожиданно послышался гул, далекий, тревожный, прерывистый.

Колонна замерла в нерешительности.

– Немцы прорвались… прорвались… прорвались на Москву, – шелестели десятки голосов.

Лес начал редеть, и Кира увидела гигантские всполохи – весь горизонт горел…

– Больше я ничего не помню. Мы наткнулись на танковую колонну. Немцы включили фары и расстреливали нас в упор.

Володя отвернулся от окна.

– За что?!

Его голос дрогнул. В следующее мгновение он бросился к Кире; неловко, по-детски, обхватил ее руками и громко, в голос, зарыдал.

Очевидно, он больше не мог сдерживаться.

– Почему мы?! Почему?! Ты подумай, сколько поколений жило счастливо, мирно! Заканчивали школу, учились, работали! Ходили на свидания! Женились! Рожали детей! Почему это отняли у нас?!

Он бессильно сжимал и разжимал кулаки.

– Господи, ну почему я не родился раньше?! Я бы все отдал, чтобы родиться раньше! За три… за два… даже за один год! Я после школы в институт собирался…

– Ну что ты! Окончишь ты свой институт! – в ее голосе появилось что-то нежное, материнское. – Ну, чего ты? Война скоро закончится. И все еще будет…

Володя перестал плакать и отстранился.

– Война закончится… Все будет… Только нас не будет!

Он печально посмотрел на Киру.

– Помнишь Лелю Орлову? Ну, когда мы пришли на сборный пункт, выяснилось, что ей, как и тебе, нет восемнадцати?

Из темного угла комнаты выплыли солнечный летний день и худенькая кареглазая девочка с короткой мальчишеской стрижкой.

– Вызвали матерей. Твоя сказала, что не отпускает. И мы все ее презирали, а ты плакала. А Лелина мать тоже заплакала, но, когда капитан спросил, не возражает ли она, ответила «не возражаю».

У Киры перехватило дыхание – девушка поняла, что сейчас последует нечто ужасное. Она отлично помнила и Лелю, и ее мать, полную, пожилую женщину, опиравшуюся на палку.

И опять пауза, длинная, тревожная, а потом хриплый голос, совершенно нечеловеческий, даже не произнес, а прокаркал:

– Ее убили в первом же бою. Пулей в голову. Она только успела сказать: «Я очень хочу жить». И… умерла…

Кира кусала губы. Она уже давно поняла, что мир – вовсе не нечто заманчивое, многообещающее и замечательное, как ей представлялось когда-то. Но Леля....

К такому Кира была не готова.

Она вспомнила как в мае, после уроков, они гуляли по парку вдоль пруда.

Цвела сирень, сидели, обнявшись, влюбленные парочки на скамейках, а эта самая Леля бросилась к воде и принялась брызгать на купавшегося у берега мальчишку из параллельного.

Они оба смеялись и поглядывали друг на друга чуть влюбленно и вот....