Впервые порог этого лесного домика Титания переступила ещё в двадцатом веке, и лет ей было тогда приблизительно столько же, сколько сейчас Нин. Роз-Эме, стоя перед дверью, потрясала связкой ключей.
– Это наш дом, – говорила она детям. – Здесь мы сможем укрыться. Кроме нас четверых, никто не должен знать о нём, ясно?
Роз-Эме велела им поклясться, а потом показала тайник: железный ящик под одной из досок на полу террасы. Непреложное правило: кто уходит последним, кладёт ключи обратно в ящик.
– Ключи на месте, – констатировала Титания, отодвинув покосившуюся крышку.
Несколько ночных мотыльков ошалело бросились на свет телефона. Она закрыла ящик и ударом каблука вернула доску на место.
У неё за спиной Нин в коротких шортах и футболке стучала зубами от холода. Сложив руки на груди, девушка смотрела в сторону загадочного озера, которое плескалось совсем рядом. С тех пор, как они вышли из машины, Нин решила больше не злиться и ни о чём не спрашивать. Праздник в лицее уже начался, и теперь они даже к концу не успеют, это ясно. А ответы на свои вопросы она всё равно получит не раньше, чем мать решит, что настало время. Она всегда диктует правила и задаёт темп истории. Не зря ведь журналисты прозвали её Феей саспенса[2].
– Ну, пошли, – сказала Титания. – А то совсем околеем.
Нин двинулась за матерью, волоча дорожную сумку.
В доме оказалось не так холодно, как можно было бы ожидать. Зато удушливо пахло плесенью вперемешку с дезинфицирующими средствами и чем-то ещё – розмарином или тимьяном, не разберёшь. Нин немного замутило, и она задержала дыхание, пока мать искала электрощиток, подсвечивая себе телефоном.
Щёлкнул выключатель. Свет хлынул с потолка, как в театре. В центре комнаты обнаружился обеденный стол. Словно в сказке, он оказался накрыт: три глубокие тарелки, три чистых стакана, стеклянный кувшин с водой и оранжевая чугунная кастрюля на подставке такого же цвета. Нин ничего не понимала.
– Похоже на наши с тобой весёлые обеды на двоих, когда ты была маленькой, – улыбнулась Титания. – Помнишь? Как мы сидели в пижамах на диване, что-нибудь жевали и смотрели кино.
Нин эта картина напоминала скорее сказку о трёх медведях, поэтому она в ответ только пожала плечами. Титания тем временем приподняла крышку кастрюли.
– Рагу из кролика, – объявила она. – Ещё тёплое, но лучше давай подогреем.
Она указала подбородком в неосвещённый угол комнаты.
– Зайчонок, зажжёшь плиту, ладно?
Когда Нин наконец-то решилась отпустить ручку сумки, Титания заметила под одной из тарелок лист бумаги. Записка от Окто.
Нин обнаружила в углу электрическую плитку, ещё более старую («и ещё более уродливую», – подумалось ей), чем их допотопная машина. Справа была глубокая раковина, в которой стоял тазик с водой (грязной); сверху пылились на крючках кастрюли разных размеров.
– Кто приготовил нам еду? – спросила Нин, поворачивая ручку на плите. – Окто?
Титания не слышала. Облокотившись о спинку стула, она читала письмо.
Внутри лесной дом казался просторнее, чем снаружи. Кроме большого стола здесь была дровяная печь, вокруг неё – четыре кресла, на дальней стене на крючках висела груда разной одежды: соломенные шляпы, дождевики, старомодные куртки, которые, кроме как в деревне, нигде не наденешь. На другой стене Нин увидела календарь и несколько цветных фотографий в рамках. А под лестницей, ведущей на второй этаж, валялись удочки, ящики с инструментами и угадывался силуэт мужского велосипеда с безнадёжно спущенными шинами.
Взгляд Нин дошёл до раскрытого окна с видом на озеро. В Париже ночью никогда не бывало так темно, никогда не возникало этого ощущения помутнения сознания, придавленности, потерянности.
Она поискала в карманах телефон. Только бы мать захватила зарядку!
– Ты догадалась взять…
– В общем, они приедут только завтра утром, – объявила Титания, пряча письмо в карман брюк.
Нин удержалась от того, чтобы спросить, кто такие эти «они». Всё равно мать никогда не отвечает.
– Я знаю, что тебе очень хотелось попасть на праздник, – произнесла Титания.
Говоря это, она взяла со стола чугунную кастрюлю и переставила её на плиту.
– Ясное дело, ты злишься.
Нин пожала плечами. Час назад она готова была придушить родную мать. Но теперь как будто провалилась в другое измерение, и ей стало на всё плевать. Происходило нечто поважнее пропущенного праздника, и девушке ужасно хотелось узнать, что именно.
– У тебя в лицее есть возлюбленный? – вдруг спросила Титания, чтобы не казаться бесчувственной. – Мальчик, который нравится?
– Что-то мне подсказывает, что мы приехали сюда не для того, чтобы говорить об этом, – заметила Нин и всё-таки, хоть это и было абсолютно неуместно, подумала о Маркусе.
– Угадала, – призналась Фея саспенса.
Титания Карельман повернулась к дочери. Нин стала совсем взрослой и красивой. Нет, не красивой: великолепной. Великолепной и фантастической.
– Я должна рассказать тебе одну историю, – произнесла она.
– Мне не привыкать, – пожала плечами Нин.
– Это довольно длинная история, – предупредила Титания.
– Ну, раз мы всё равно здесь, времени у нас, видимо, сколько угодно?
Титания кивнула и тут же подумала, хватит ли одной ночи. Она давным-давно бросила курить, но сейчас ей вдруг мучительно захотелось затянуться.
– Загляни-ка в стенной шкаф у тебя за спиной, – попросила она дочь. – Там Окто обычно прячет свои сокровища.
Нин пошарила рукой в темноте. Шкаф оказался глубоким. Наконец она что-то нащупала. Бутылка вина. И, похоже, последняя.
– «Шато Тальбо» 2011-го, – разобрала она на этикетке. – Это сокровище?
– Возможно, – улыбнулась мать.
Перерывая ящики буфета в поисках штопора и вдыхая аромат кролика с грибами, которым согревалась комната, Титания вспоминала другую ночь. Бессонную ночь тридцатилетней давности. Ночь, которая перевернула всю её жизнь.
Ей никогда не удавалось написать об этом, и теперь она не знала даже, с чего начать. Может, с собственного рождения? Со сквота? Или ещё раньше – со знакомства Роз-Эме с тем, чьё имя вчера утром появилось в газетах? У некоторых историй, как у старых домов, вход так порос быльём, что не сразу отыщешь.
А, вот он, штопор.
– Ну надо же, Фея саспенса! – проговорила она, откупоривая бутылку. – Придумали прозвище, спасибо.
– Нормальная кликуха, – отозвалась Нин. – На твоём месте я бы гордилась.
Титания наполнила свой стакан, и свет лампы отразился дрожащей луной в тёмно-красной глади вина. Детективы, которые она публиковала, очень долго оставались почти никому не известными. Несколько тысяч читателей, один-два перевода, ничего выдающегося. Вплоть до прошлого года, когда вышло «Кровавое дело». Почему именно эта книга вдруг стала так хорошо продаваться? Титания до сих пор не могла понять.
– Ты права, – согласилась она. – Хорошая кликуха.
У неё вдруг зазвучали в ушах слова Роз-Эме, произнесённые тридцать лет назад, в ту невероятную ночь, когда всё изменилось раз и навсегда: «Отныне тебе нельзя называться настоящим именем. Выбери псевдоним. Придумай себе новую личность». В честь пьесы Шекспира, которую они как раз изучали в университете, она взяла имя королевы фей, Титании, не подозревая о том, что много лет спустя журналисты состряпают из него метафору.
– Кстати, теперь, когда ты прославилась и начнёшь нормально зарабатывать, может, наконец купишь другую машину? – предложила Нин. – Честно говоря, куча ржавого металлолома – это как-то недостойно феи!
– Правда? В каких же каретах, по-твоему, разъезжают феи?
– В тыквах! – улыбнулась Нин. – Ну хорошо, но купить мне новый телефон ты ведь могла бы? Этот… он уже немного…
– Немного чего? – сухо прервала мать. – Он совершенно новый. Если ты забыла, я подарила тебе его на Рождество. Мы уже тысячу раз это обсуждали, Нин, хватит. Давай садись.
Они действительно обсуждали это уже тысячу раз, потому что Нин тысячу раз пыталась объяснить матери, как важно ей иметь такие же вещи, как у остальных (в классе ни у кого больше нет телефона этой китайской марки!), но Фея саспенса отказывалась её понять. Каждый раз она выходила из себя и начинала выкрикивать разные громкие слова: «консюмеризм», «стадное чувство», бла-бла-бла.
– Ладно, забей, – вздохнула девушка, усаживаясь за стол.
Титания сняла с плиты дымящую кастрюлю, поставила её на подставку в центре стола и стала раскладывать рагу по тарелкам.
– Окто планировал поужинать с нами, но передумал и поехал в аэропорт встречать Ориона и Роз-Эме.
Нин воткнула вилку в кусок мяса, такого мягкого, что оно само отделялось от кости. Мысленно она составляла список незнакомых имён: Окто, Орион, Роз-Эме.
– Это, я так понимаю, главные герои твоей истории?
– Да, зайчонок. Только на этот раз не я их придумала.
Титания сделала глоток вина, ещё один. От тарелки, стоявшей перед ней, валил пар. Она посмотрела в сторону окна.
– Немного не по себе от того, что так темно, – призналась Нин, проследив за её взглядом.
– Здесь всегда так, – отозвалась Титания. – Кажется, будто утро никогда не настанет. Но увидишь: новый день обязательно придёт.
Она поставила стакан.
– Историю, которую я расскажу, тоже придумала не я. Она произошла на самом деле и началась ещё в моём детстве.
– А, понятно! – хихикнула Нин. – В палеолите.
– Именно. До того как наступила эра компьютеров, смартфонов, mp3 и интернета. Можешь себе представить?
– Ну… вообще-то не очень. Кстати, ты случайно не догадалась взять с собой мою зарядку?
– Потом посмотрю, зайчонок. Я собиралась впопыхах, не знаю, что там. Но сеть здесь всё равно не ловит. Ничего? Сумеешь это пережить? Я могу продолжать?
Нин сидела с полным ртом рагу и пыталась прийти в себя: ни праздника, ни сети, а значит, совершенно не с кем поговорить.
Титания сосредоточенно смотрела в невидимую точку где-то над окном.
– Когда я впервые поднялась на эту забытую богом возвышенность, мне было четыре года. Ну, почти пять. В то время моя мать водила что-то вроде небольшого фургона, «панар» пятидесятых годов. Тебе это, конечно, ни о чём не говорит. Но если коротко, то машина была ещё древнее, чем наш драндулет.
– И ещё уродливее?
– Представь себе летающую тарелку небесно-голубого цвета с двумя иллюминаторами сзади, круглыми, как рыбьи глаза!
Нин подцепила несколько грибов и улыбнулась. Машина с глазами как у рыбы? Отлично. Вот подходящая карета для феи.
– В тот вечер, – продолжала Титания, – когда моя мать остановилась на заправочной станции, стрелка бензина уже зашла за красную полоску.
Фея саспенса закрыла глаза. Она представила себе во всех подробностях эту сцену из далёкого прошлого.
– И небо тоже было красным, – добавила она.
О проекте
О подписке