Я продолжал смотреть вдаль даже когда желтое такси Дианы скрылось из вида. Солнце медленно садилось в океан, заливая ярким оранжевым светом вечереющий Манхэттен. Сотни людей покидали свои душные офисы, наполняя улицу шумом голосов и серыми пиджаками. Машины привычно поднимали пыль, следуя указующим сигналам светофоров. И вся эта чудная смесь, переливающаяся множественным количеством цветов, пахла потом, бензином, свежеиспеченным хлебом из городских пекарен, однобаксовым кофе и бесплатными морскими водорослями с Гудзона. Мне порой, еще тогда, в моем обычном мире, было странно слышать этот запах, но, пожалуй, не сегодня. Потому что именно сегодня, мне хотелось дышать им. Дышать полной грудью, не отказывая себе ни в грамме этого затхлого воздуха. Все, может быть, и было бы в порядке, и можно было бы продолжать свою жизнь в этом несоразмерном ритме, если бы она у меня была.

Я обернулся на Себастьена. Он демонстративно поднял руку и посмотрел на часы.

– Что, уже пора?

Себастьен кивнул.

И вот мы опять стоим на крыше госпиталя.

– Надо просто оттолкнуться, а дальше воздух сам сделает свое дело. Ты понял? – Мой хранитель поправил шапочку на голове. – Постоянно срывает ветром, – пояснил он. – Не хотелось бы возвращаться.

– Давай! – выждав пару мгновений, крикнул он.

И вот, мы легко оторвались от бетонной крыши, а в следующие минуты Земля под нами начала удаляться, становясь все меньше и меньше. Скоро мы уже поднялись на высоту привычную скорее эйрбасам. Под нами плыли облака, напоминая безбрежный океан ваты. Яркое солнце светило где-то справа и еще осторожно, будто боясь вспугнуть, меня начало охватывать неимоверное ощущение легкости.

И если сначала мы летели, широко раскинув руки, поднимаясь к небесам, то сейчас за нашими спинами, как паруса, развевались огромные крылья в два человеческих роста высотой. Мы парили как птицы, пронзая облака и наматывая круги в этом странном небе этого странного мира, наполненном прошлым, настоящим и будущим одновременно. Как будто кто-то взял, сложил это все в банку, сильно встряхнул и высыпал обратно, чтобы посмотреть на то забавное смешение, что у него получилось. Но, мне кажется, тут мало чего забавного на самом деле.

Перевернувшись на спину, Себастьен скрестил руки за головой и перебирал ногами, словно бултыхая ими в воде. Я последовал его примеру. На удивление это получилось легко и просто. Воздух как будто сам направлял в нужную сторону, неощутимо поддерживая в голубой глади.

– Будь осторожнее, не потеряй связь с тем миром, – прокричал Себастьен.

А мне и правда начало казаться, что та крепкая махровая нить, что еще утром так туго связующая меня с реальным миром, начала ослабевать. И вот, я уже ловил себя на мысли о том, как легко оказывается, предавшись ощущению небытия, предать самого себя.

Довольно долго мы летели параллельно Земле и, когда казалось, что это никогда не кончится, мой мертвый друг, который любому живому в скорости даст существенную фору, вдруг резко взмыл вверх, чуть ли не под прямым углом. Я попробовал повторить его маневр – получилось, и я последовал за ним, продолжая наш стремительный подъем.

Еще несколько минут мы забирались все выше и выше, отдавая этой головокружительной высоте все силы. До тех пор, пока горизонт не приобрел черты полукруга: за спиной оставался земной шар, а впереди – бездонный космос с яркими глазами холодных звезд. Таким я его, конечно, видел впервые. Открывшаяся картина завораживала: среди его черноты ясно были видны созвездия, окруженные менее яркими огнями далеких планет, блекли и вновь зажигались холодным огнем космические странники, кометы растягивали свои огненные хвосты по всей линии горизонта. И как же тут оказался я – человек без скафандра – среди всей этой галактической свистопляски? Нет ответа. Хотя, на самом деле он вполне очевиден, но специально умалчивается, и не затрагивается всеми участниками этого действа. Просто думать об этом страшно, не то, что произнести вслух.

Мы продолжали двигаться вперед, а звезды летели к нам навстречу. И в своем бесконечном танце они становились все ближе и ближе, мимо стремились созвездия и планеты. Их было так много, они были такие невероятные, а Вселенная вокруг нас искрилась, то и дело меняя цвета, перетекая из ярко оранжевого в темно-синий через грубый алый, или из пузырчатого белого в ярко-фиолетовый. Она раздавалась всполохами тут и там, перемигивалась звездами сквозь черную завесу, пулялась метеорами.

Но я был оглушен той тишиной в которой происходило это беспорядочное броуновское движение в бесконечных галактических рамках. Мироздание было совсем глухо! В этом Абсолюте действительно не хватало какого-нибудь торжественного сопровождения типа «5-й Симфонии» Бетховена, или «Так говорил Заратустра» Штрауса – музыка была бы ему к лицу.

И тогда я понял – откуда вдруг пришла эта мысль? – что именно здесь и находится истинное кладбище и колыбель всех душ: человек рождается и умирает среди звезд: когда на Земле умирает человек – на небосклоне загорается новая звезда, когда звезда гаснет – на Землю приходит новый человек. И все наши земные представления о теле и о душе как-то сильно блекнут на фоне всего этого молчаливо-прекрасного космоса. Кажется, эта мысль даже немного отрезвила меня от всего предыдущего полета.

Я скользил среди всего этого молчаливого великолепия, сопровождаемый своим хранителем.

– Так куда мы летим? – Пора было бы уже уточнить.

– К твоей звезде.

– К звезде?

– Ну, к планете. – Себастьен чуть не поперхнулся.

– Где-то это было… У Экзюпери¹, кажется?

– Где было? – Он, кажется, не понял.

– У Экзюпери, в книге. – Я уточнил.

– В книге? А ты что, уже представляешь себя литературным героем? – Сквозь ухмылку явил он мне свой сарказм. – Да, я читал в твоей характеристике, что ты еще тот романтик. Но вряд ли это будет так, как ты себе там напредставлял.

Я ничего не ответил и прибавил скорости, оказавшись немного впереди.

– Ну, если хочешь, то пусть будет как у Экзюпери. – Крикнул он мне вслед. Интересно, он вообще понял, о чем я?

Несмотря на то, что именно Себастьен здесь был главным, я вырвался вперед, а он кряхтел позади меня. Кажется, дорогу к своей звезде я выбирал по наитию и двигался в правильном направлении. Во всяком случае, мой хранитель не поправлял, не указывал верную дорогу среди звезд.

– У нее есть название? – Я обернулся.

– У кого?

– Ну, у планеты, конечно! – Вечно ему приходится договаривать.

– И как ты себе это представляешь? Звезда «Саймона Монро»? Хотя, ладно, в твоем случае это звучит… – Пробурчал он. Себастьен произносил слова медленно, через каждый вздох, похоже, я загнал его. – Но нет. У твоей звезды нет имени, как ни у одной другой. Такие правила. – Я сбавил скорость и поравнялся с ним, а то так никогда и не услышу окончание этой истории. – У звезд есть только номера. Это удобно для нашей картотеки. И твоя звезда в ней под номером S20070312M. Видел бы ты все эти звездные карты. В них постоянно зажигаются и гаснут звезды, словно живые. Этим своим свечением они придают всей Вселенной движение, заставляют ее двигаться. И ты все правильно понял, мой друг – именно поэтому крутятся планеты, дышат океаны и просыпаются вулканы, а, главное, появляются люди. Как видишь, рождение и смерть являются аккумулятором существования… существования… существования… – Голос Себастьена разлился эхом в черном космосе, отскакивая от каждой видимой звезды пинг-понговым шариком. И я вдруг открыл глаза.

Что за наваждение? Оказывается, никакого полета среди звезд не было. А мы с моим хранителем все так же стояли на крыльце госпиталя. Занятная вещь – кома – абсолютно бесполезна, но наполнена феерической фантазией.

Вот только что мне делать с Себастьеном, – ума не приложу.

.

* * *

«Когда ты исчезла, я начал писать этот дневник. Это осталось навсегда – ты исчезаешь, а я что-то пишу, пишу, пишу. Изливаю себя на белый лист бумаги, чтобы потом, перечитав накаляканные строчки, подумать, а ведь я был прав. Опять прав. Я оставляю это для себя – всю свою правоту, а для тебя оставляю только свои мысли.

Но если посмотреть со стороны, то я даже неплохо пишу – не настолько хорошо, чтобы написать книгу, но все же неплохо.

Спасибо музе – она всегда приходит и уходит именно тогда, когда это нужно. Хотя, когда это происходит, я не чувствую, что мне это действительно надо. Для меня это скорее трагедия. Я готов разбиться головой об стену, лишь бы ты осталась, осталась и оставалась бы со мной всегда, потому что я люблю тебя. А мне кажется, что для тебя это только слова. Я боюсь, что ты можешь от меня отказаться. И уже сделала это, но я не верю. Не допускаю возможности верить. Хотя некоторые отказываются от любви, только потому, что она лично им не нужна. И ты всегда была такой.

И вновь мне кажется, что я гонюсь за тобой, как за призрачной мечтой. Я вижу тебя в каждой следующей. Я пытаюсь найти в них то, что было в тебе. И порой я ощущаю тебя в каких-то деталях, в каких-то мимолетных движениях, фразах, сочетаниях слов, построении фраз. Я ищу. И все равно прихожу к выводу, что снова ошибся. И все опять возвращается к тебе.

Как я мог, спустя такой долгий срок все еще думать о тебе? Думать, что тебе не все равно кто я, что я, и где я, и почему я и только я разрываю себе сердце лишь одним единственным именем, которое есть на этом свете – Диана?

Почему я плачу в ночи, и просыпаюсь в холодном поту? И в течение всех этих лет я знаю насколько это неприятно – проснуться на мокрых от пота простынях. После еще долго не можешь заснуть все о чем-то думая, размышляя, мечтая. А когда за окном уже алеет восход, нет никаких сил закрыть глаза – утро подступает плотной стеной.

Но все же, спасибо музе, что не забывает меня. Я принимаю ее в любом обличие, даже самом дурацком. И узнаю тебя, моя любовь, моя Диана».

Диана заложила страницы дневника. Духота ночного Манхэттена заполнила ночной гостиничный номер. Только сейчас она поняла это. А, может быть, потому, что сидела очень близко к зажженному ночнику. Чтобы избавиться от нее, Диана встала и открыла балкон. В следующее мгновение в комнату ворвался легкий морской бриз с океана, поднял занавески, и среди удушающей ночи она смогла вздохнуть чуть легче.

Никто не может осудить ее в том, что она была так далеко все эти годы, пытаясь просто забыть ту старую историю. Какой бы не была она сильной, время не настолько строго, чтобы относиться к своей жизни с ненавистью. Все возвращается, и Диана об этом знала, и была уверена, что однажды это произойдет. Родственные души были всегда рядом, не расставаясь даже на таком расстоянии.

Иногда ментол в сигаретах, иногда обычные слезы на несколько мгновений останавливали время и воспоминания, чтобы были силы идти дальше. Она никогда не пыталась быть сильной, просто так получалось. А когда секунды слабости настигали ее… что ж, ведь она женщина, и может себе позволить это.

«Если бы мне однажды предложили написать о себе книгу, я бы не задумывался о том, как ее начать: «Он жил. Без любви». А чем закончить – большой вопрос, разделяющий начало и конец продолжительным промежутком времени и огромным количеством страниц. Ведь за этот срок я мог найти ее, она нарожала бы мне детей, и мы бы жили, построив свой дом, засадив его тенистым садом, в котором я мог бы проводить все свое свободное время с двумя малышами и нашей собакой. И Милая. Конечно Милая, Любимая – без нее вообще нет всего этого.

Но ведь окончание могло бы звучать совсем по-другому: «он умер», или «но он так и не родился». Пускай это звучит странно, но при всем моем уважении к реальности я склонен доверять Эйнштейну и его относительности времени и пространства. Все в мире относительно. Если ты где-то умер, значит, ты где-то родился, и наоборот. А, может быть, ты даже не жил. Правда, все равно сам в это не сможешь поверить.

И по той же теории это только кажется, что человек живет и умирает один раз, на самом деле всю свою жизнь он переживает миллион смертей, хотя порой этого и не замечает. Потеря любви – смерть, потеря друга – смерть… много, много-много маленьких смертей из которых каждый раз он выходит живым».

* * *

Как удивительно будет, если после смерти вдруг узнаешь, что вся жизнь была не рукой проведения – «все происходит, как задумано» – а лишь нагромождением случайностей благодаря твоему ангелу-хранителю, который не умеет обращаться не то что с необходимой технической документацией, он и с тобой-то особо обращаться не умеет. Такой ангел-недоучка. И вот только тогда станет понятно, почему события одного дня часто нелогично предваряют события дня другого.

Он перепутал страницы, а ты уже путаешь дни и не понимаешь, где тот самый потерянный день. А когда его вдруг находишь становится бесконечно приятно – жизнь вдруг увеличилась на один день, на целых двадцать четыре часа, в которых еще очень много минут и больше того секунд. Стоит прислушаться к этим ощущениям.

Или, перекладывая страницы, он вдруг переписал от руки понравившийся эпизод твоей жизни в свой дневник, чтобы лучше запомнить. А потом, когда рассказывал друзьям под их дружный хохот в поднебесном пивном кабаке, ты вдруг ощутил полное déjà vu, абсолютно уверенный в том, что это уже происходило раньше.

И оказывается, что вся жизнь умещается в ящике письменного стола. Это только тебе хотелось, чтобы она была длинной и продолжительной. Но это лишь дополнительные страницы в делах небесной канцелярии, а не зафиксированные события на фотографии. Вот такая жизнь в ящике стола. А если положить несколько других книг рядом, можно увидеть удивительные вещи – некоторые из них, небольшого объема, еще блестят непорочным глянцем с обложек, а у других, больше похожих на энциклопедии, страницы пожелтели и засалились – интересная жизнь постоянно привлекает внимание читателей, требует, чтобы ее перечитывали снова и снова.

А кома не оставляет своих сюрпризов, меняя ширму реальности каждые полчаса, как будто играет, показывает свои безграничные возможности: только что мы стояли с Себастьеном на каменном крыльце больницы, и вот в мгновение ока все опять изменилось. И передо мной уже яркие безбрежные зеленеющие поля и соленый средиземноморский запах, принесенный вглубь полуострова нисходящим западным ветром. Он гладит высокую траву, и она переливается волнами от одного края до другого. И много-много солнца над всем этим. Я узнаю с первого взгляда и первого вздоха: только в одном единственном месте Земли так несравненно благоухает, смешивая в себе всю леность лета, соль морских глубин, пряные запахи полей – Италия. Моя любимая Италия, в которой все от Венецианской Ривьеры до Тосканы с ее нескончаемой сиестой заставляет не думать о смене дней и о жизни вообще.

Альпийские пики грациозно возвышаются над вросшими в холмы деревушками с классической красной черепицей. Неровные линии гор уходят куда-то далеко-далеко и обрываются где-то там, наверное, на территории Франции, уходя в низкие облака. Как будто горизонта и нет вообще – все сливается в одно бесконечное серое ничто. Но здесь, под этим небом, краски все еще имеют свои девственные цвета, и солнце освещает все вокруг.

Бегущие по склонам гор ручьи прозрачны, в их истоках уже охлаждается золотое Кьянти, багровеющее Брунелло де Монтальчино… Там в небо стремительно уходят средневековые башни, поражая своей простой каменной архитектурой и непростой историей. Ловя ниспадающие потоки, в небе над побережьем кружат чайки, то опускаясь, то, помогая себе несколькими взмахами крыльев, поднимаются к большому круглому желтому солнечному шару. И несмолкающий их гомон под шуршание набегающих на прибрежный песок волн искрящегося Средиземного моря устремляется в лазурную высь.

Соль остается на руках, на лице, на одежде. А я продолжаю вдыхать такой нереальный, но все такой же опьяняющий воздух. Пусть, пусть это будет сейчас, когда я уже никогда не смогу увидеть и почувствовать. И я вновь поднимаю взгляд.

А там, где-то вдали зажегся маяк – небесный столб, подпорка для низких кучевых облаков. Он зажигается и гаснет под порывами ветра, что гонит по вечернему пляжу колкие кристаллы песка, которые больно впиваются в ноги. И пусть все именно так – солоно и больно – но эти мгновения хочется продлить столь долго, чтобы навсегда запомнить.

Это время, когда на побережье еще нет туристов с большими чемоданами и ленных отдыхающих, а все отели закрыты в ожидании того яркого, звенящего и вопящего детскими голосами, сезона. Но владельцы апартаментов уже выставили плетеные кресла и столики в лобби, чтобы по вечерам самим наслаждаться красотой итальянской весны, что столь нежна и прекрасна с ее безлюдностью и закатами солнца прямо в море.

Не раз я переносился сюда из своей реальности Нью-Йорка. Особенно, когда мне хотелось побыть одному, хотя бы в своих мыслях.

Я был здесь только лишь однажды несколько лет назад. Вот так, сидя на пластиковом стуле на балконе второго этажа маленького частного отеля, больше похожего на дачу, с видом на штормящую Адриатику, попивая местное пиво, я вспоминал о ней, о Диане, хотя искренне обещал себе этого не делать. И ощущение абсолютного счастья увлекло меня за собой.

Я даже не знаю, как передать это чувство. Может быть, когда мир вокруг почти перестает существовать, погружается в яркое сияние, расплываясь все больше и больше, наполняясь тихим гулом волн… И даже это совсем не то. Миг, завернутый в яркую обертку желания, вспыхнувший и тут же погасший. И больше никогда это не повторялось.

А потом, когда совсем стемнело, здесь происходит это довольно рано, я сидел в патио отеля и учил старого бармена готовить самбуку.

– Как же я был счастлив тогда! – Кажется, я сказал это вслух.

Себастьен сидел рядом, на перилах того самого балкончика в Лидо ди Езоло.

– Ты, кажется, что-то сказал?

– Я был счастлив. Давно, но это было!

– Тебе повезло! – Но усмешка его показалась мне горькой.

…и очень часто, после возращения к родным берегам меня не отпускало это безумное ощущение потери того самого настоящего и искреннего счастья, порой доводя до депрессии, до полного исступления.

* * *

– Прошел почти час, чем ты там занят? – Себастьен опять посмотрел на часы. – Мы должны идти дальше. – Я моргнул – все тот же госпиталь за спиной у Себастьена – ни тебе Лидо ди Езоло, ни кованных перил маленького балкончика, ни шума моря, ничего такого… – Может быть, тебе и нравятся игры с твоим подсознанием, но все-таки нам пора. – Он встряхнул крыльями за спиной. Я заметил, что по ним пробежала едва уловимая глазом волна снизу наверх, до самых кончиков. Из его оперенья выскочило перо, и мягко спланировало на каменное крыльцо.

– Мама, мама, – вдруг раздался детский голос. Из дверей больницы выходили посетители и среди них рыжий мальчишка лет шести. – Мама, смотри какое красивое перо, можно я возьму домой? – И, не дождавшись разрешения, он схватил его и вставил в нечесаную копну волос. Себастьен подмигнул ему, а тот лишь растерянно улыбнулся и побежал догонять мать, уже спустившуюся с крыльца.

– Он что, тебя видел? – Не понял я.

– Кто? Тот мальчишка? – Уточнил ангел.

– Да, он.

– Ну да, а что? Дети все видят. – Он помахал вслед убежавшему малышу. – Только им все равно никто не верит. Ладно, – сказал он. – Почему мы все еще тут торчим? Нас ждут.

– И куда мы направимся на этот раз? – Я усмехнулся. – На мою планету, в Италию, или, может быть, в Древнюю Грецию? – Кажется, стоило закрыть глаза и, кажется, черный космос с иллюминацией звезд возвращался.