«А много ли в жизни ты себя любил?» – подсказал мне кто-то из глубины. Неважно. Это сейчас совершенно неважно. Потом. Потом все мысли, все чувства к себе самому. Потом, после… Сейчас главное – она. Сейчас главное – дать понять, что я рядом. Что рука, которую сейчас сжимает Леона в больничной палате, все равно ничего не чувствует. А я сам здесь, а, значит, и все остальное тоже здесь, даже если это слишком неощутимо и невесомо.

Впрочем, теперь мне стоит как можно чаще напоминать себе о том, что и я сам – неприкаянная душа, находящаяся где-то «между»: между Небом и Землей, между Жизнью и Смертью, между Злом и Добром, между Адом и Раем. Все время где-то «между». Чаша весов пока что находится в равновесии, ожидая того самого незначительного перевеса, который и даст окончательный крен в ту или другую сторону. Прошлое призрачно, будущее неопределенно, но стоит признаться, что вариантов не так много, чтобы можно было долго выбирать.

Однако, пора как-то обратить на себя ее внимание, сказать Диане о том, что я здесь. Что я все еще люблю ее, люблю ее и буду любить всегда, даже после смерти, как и обещал когда-то. Ведь «всегда» – порой не так долго, а «бесконечность» никогда не заканчивается.

– Я люблю тебя, Диана! – Но смешно было надеяться, что она смогла бы меня услышать. Мой бесплотный дух был для нее незаметен, и, конечно же, неслышен.

Я ухватил ее за плащ, но тот незаметно проскользнул сквозь мои пальцы, я попытался было встать у нее на пути, но и это тоже было бессмысленно. Все мои попытки, как и ожидалось, были никчемны, совершенно и абсолютно.

Так ничего и не заметив, Диана остановилась на крыльце и вглядывалась вдаль, прямо сквозь меня, крепко прижимая к себе толстый желтый конверт.

– Я тебя люблю, Диана! Люблю, люблю, люблю, люблю, – своими невидимыми губами я прикоснулся к ее уху. – Как жаль, что ты меня не слышишь. Как жаль!

Сейчас я пытался наверстать упущенное секундами, но отчаянно понимал, что если за десять долгих лет после той истории я так и не смог сказать ей этого, то сейчас уже слишком поздно. Мне не удалось скомкать время. А с чего бы вдруг? В очередной раз судьба дала нам понять, что мы не можем быть вместе. Ловушка настроена таким способом, что каждый раз мы встречаемся при весьма странных обстоятельствах. И, как бы не хотели, наши дороги проходят рядом, но никогда не пересекаются.

Мы настолько же близки и далеки. Тем более сейчас, когда она в одном мире, а я по другую сторону объективной реальности – всего в нескольких сантиметрах от нее, но на самом деле в миллионах, в миллиардах милях отсюда, совсем по другую сторону времени, с другой стороны Вселенной – по другую сторону придуманного мной Зазеркалья, с обратной стороны Мира. «Вновь в погоне за Белым кроликом», – усмехнулся я сам себе.

Меж тем, Диана уже сбежала по ступеням на тротуар и быстро выскочила из ворот госпиталя, где только что подъехала желтая машина такси с черной надписью Uber на двери и на крыше. А я так и остался стоять на крыльце, не успев сделать ни полшага.

– Холидэй Инн! – Бросила она водителю и, продолжая крепко прижимать конверт одной рукой, другой захлопнула дверь авто. Такси тут же двинулось вниз по улице, удаляясь от здания госпиталя. Диана даже не обернулась. И я вновь почувствовал, что тону в каком-то киселе. Мое погружение было очень медленным, и только бурчание Себастьена помогло мне избавиться от подступившего наваждения и тошноты. Я же не вступал с ним в диалог, хотя именно этого он и ждал от меня.

Кажется, я так и не избавился от кармы неудачника, и права была Диана, говоря об этом в том своем последнем письме.

Я думал, что посвящу жизнь одному Ангелу, но мой Ангел сменил лик. «Жизнь во имя» – слишком большое наслаждение для того, для кого живут. Я же растерял всю любовь по крохам, мечась то туда, то сюда, в надежде, наконец, опять обрести то, без чего я не могу физически, не могу в принципе, без чего я задыхаюсь каждую минуту и жду, что мир провалится в Тартар – без Любви.

Осколками разлетелась и не собрать. Готов ли я воспринимать это так? Никто не говорил, что будет просто. Господи, но ведь не должно же быть это все и так сложно!

Почему в ту секунду, когда кажется, что все получилось, все опять рушится, ломается, разбивается – уходит в полный дестрой? Приходится покупать новую колоду карт, чтобы построить очередной домик для Ниф-Нифа, предпочитая все же каменный как у Нуф-Нуфа. Или, может, единственный правильный ответ в том, что цель жизни в поиске? Хотел бы я в это поверить. Поверить, и, наконец, найти, чтобы стать счастливым. И не говорить о том, что я счастлив, а чувствовать это и молчать. Счастье любит тишину.

Я ведь знаю, что мне для этого надо – лишь быть с ней рядом, когда она говорит, когда молчит, когда спит. И ощущать это до дрожи. Чтобы, наконец, после всех этих продолжительных поисков сказать ей просто: «Я тебя люблю!», согревая в своих объятьях. Потому что, если вчера я понимал, как трудно влюбиться, сегодня я понимаю, как трудно любить, а завтра, наконец, пойму – как сложно удержать всю эту переполняющую любовь.

И это тоже шутка жизни: в тот самый момент, когда мне нужна любовь – ее нет, а тех, восемнадцатилетних, кто даже толком не умеет ее чувствовать, кто не умеет любить, постоянно путая ее с влюбленностью, она накрывает с головой. Так почему же? Почему так происходит?

Я поднимаю руки к небесам и застываю словно картинка в старом кино. Осталось только крикнуть со всей мочи: «Неееттт!» – и будет стандартный голливудский эпизод. Но я молчу. Молчу и молюсь про себя. Молюсь неистово, до хрипоты и до слез. Я прошу Его помочь мне. Ведь я ее уже нашел. Ведь я ее уже даже держал за руку однажды. Я просто прошу Его, чтобы она не ушла, не потерялась во времени. Но это так сложно!

Так или иначе, пришло время осознать, что реальность поменялась местами, и теперь я оказался с другой стороны зеркала, чтобы однажды быть спасенным, а Диана – страх, боль, ненависть и самая большая любовь – если ты захотела повторить мой путь безумия, через который я когда-то прошел, показать мне дорогу в настоящую реальность – с той самой другой, настоящей.

Но не слишком ли рано я обмолвился об этом – впереди еще слишком много, да и будет ли готова она пройти все то, что выпадет ей? А, может быть, нам?

Я знаю, насколько это сложно, почти неосуществимо. Приговор – не больше и не меньше. И как странно получается – каждый человек однажды должен получить свою часть души другого. И справиться с этим не всем дано.

Где рождается любовь, в каких смыслах и действиях? Как подтверждается она, и нужно ли это подтверждение, ежечасная подпитка эмоциями, чувствами? Что нужно пройти, чтобы удостовериться в ее «настоящести», в реальности? Какой долгий путь нужно пройти, чтобы оказаться у цели своего путешествия и принять ее такой, какая она есть? И не упустить, ни на секунду не разочаровать.

Но не слишком ли много я возомнил о себе? Ее право – бросить все, уехать и забыть. И она это сделала, не смогла простить меня. Не смогла, не может, да и не должна. И я понимаю ее. Мне даже не за ее прощать. Слишком много я ей должен.

Может быть, в тот момент я слишком переживал за себя? Вполне разумно. Для живого человека. Но разум мой спал в больничной палате гражданского госпиталя на окраине Манхэттена. Или только часть его спала, а другая готовилась пересечь Млечный путь, уготованный мне судьбой? Хотя, подождите, о каком пути речь, если я все еще жив или, по крайней мере, мне так хочется думать. Лично себе я кажусь не очень мертвым – просто мой разум сильнее смерти.

Думаю, мой путь – не самый худший. Я знал и других, в чьей жизни были взлеты и падения, рождения и смерти: кто знает правильный путь – мудрец, кто не знает – человек. И быть «человеком» – участь большинства.

– Да ладно тебе, хватит убиваться! – Себастьен тоже спустился вниз и теперь стоял, прислонившись к стеклянным дверям, глядя вслед уезжающему такси. – Ты и так ей много сказал. И если она не понимает, что творится в твоей душе, на кой черт она тебе сдалась? Подумай над этим! Если человек не стремится к тебе, зачем тратить на него свое драгоценное время.

Я развел руками.

– Вот-вот. Ты искал любовь, нашел ее и что? Где она теперь? Самое главное, где теперь ты?!

– Я умер. – Подсознание выдало ответ, с которым мне не хотелось мириться.

– Ха-ха. – Хохотнул он. – Не торопись, это ты всегда успеешь. Знаешь, даже несмотря на то, что я патологоанатом – последний агент жизни на Земле перед тем, как оказаться пред Вратами Божьими, я еще не покинул тебя, как это бывает обычно, и, что еще важнее, пока не констатировал факт твоей смерти и не передал в руки апостолов. Поэтому стоит ли говорить об этом?

– Тогда что?

– Думаю, ты в коме, – он задумчиво почесал небритый подбородок. – Да, мой друг, ты в коме. А выберешься ты из нее или нет, зависит только от тебя самого. Ну, конечно, может быть еще и она тебе поможет, твоя подруга, но уж очень сильно ты на нее не рассчитывай. – Он приложил руку ко лбу козырьком, высматривая уже пропавшее за поворотом такси. – Девчонка вздорная, хотя и милая. Но таких знаешь сколько? – Теперь у него в руках появились счеты с костями – древнегреческий абак, – я удивился, а он подмигнул мне.

– Порядка миллиарда. – Сказал он, постучав ими немного, подвигав костяшки туда-сюда. Потом поправил круглые очки на носу. – Порядка миллиарда вздорных и милых – одна шестая населения этой странной планеты.

– Не многовато ли для одной планеты или ты шутишь? – Я уставился на него.

– Нет, думаю, в самый раз. Ведь кто-то должен быть таким, чтобы понравится еще одному миллиарду. Вспомни, как тебе было тяжело.

* * *

Тусклый свет ночника освещал небольшой гостиничный номер. Раскрытый желтый конверт валялся на журнальном столике поверх глянцевых журналов, любезно оставленных горничной гостье. Диана, держа в руках толстую пачку исписанных мелким почерком листов, сидела в кресле, подперев голову кулачком.

«Когда я пишу, не могу сказать, что двигает мной. Но все это адресовано тебе, Диана, хотя я не уверен, что ты прочтешь. Я спрячу эти бумаги как можно глубже в стол, зарою их в своих черновиках, но что-то подсказывает мне, что ты их все равно увидишь раньше, чем предполагаю я. Видимо, все из-за той же случайности, которую я не могу сейчас предсказать.

Знаешь, я стал записывать свои мысли, потому что боюсь, потерять в мимолетном миге нечто ценное, что может прийти мне в голову. Ведь некоторые мысли и идеи должны быть озвучены. И если уж так случится потом, я буду обращаться к тебе. Все лучше, чем неизвестный мне собеседник.

Признаюсь, мне кажется глупым писать в дневнике, адресованном никому с текстами ни о чем. Так обычно делают девчонки, проживая свою тайную жизнь. И это лишь мой никчемный опыт, эксперимент если хочешь. Может быть, и тебе покажется эта затея глупой и никудышной, но какая мне разница, если ты уже читаешь эти строки, правда?

Я почти чувствую, как твой взгляд бежит по эти буквам, его прикосновение согревает. Как пальцы держат эти листки, их тепло… Прости! Меня опять несет.

Видишь, я даже знаю, хотя и не уверен абсолютно, в том, что ты это прочитаешь – наши планеты остыли, но кое-как продолжают крутиться уже без нас и жизни на них уже почти нет – от них остались лишь каменные пустыни, еще где-то подернутые высохшей травой. Мне кажется, мы настолько давно оставили их, что возвращаться туда нет никакого смысла – проще найти новые и поселиться на них. Ведь они будут совсем другими, и мы даже представить себе не можем, насколько другими. И, видимо, на абсолютно разных орбитах и в разных галактиках.

Впрочем, больше всего на свете я бы хотел узнать причину того, почему так происходит – почему ты все-таки еще здесь и читаешь это. Если бы ты только могла рассказать мне.

И раз уж ты все равно здесь, со мной, я хочу поделиться тайной. Мне некому ее доверить, кроме как тебе и этим страницам. Смотри, это «формула Любви», приснившаяся мне однажды.

Может быть, потом ученые дадут более точное значение этой формуле – моему мифу, если только она действительно существует, и выведут общезначимое решение и определение. Однако, весь этот ребус достаточно прост, если знаешь его определение: V расположенное внутри U – графическое обозначение сердца, а квадратная степень делает даже холодную любовь жаркой. Так сказал голос в моей голове, а может я сам все это додумал вслед за этими фосфоресцирующими линиями, что явили мне ее в полной темноте.

Вау! Я превозмог себя и вдруг обалдел от свалившегося на меня величия! В этот момент истины я почувствовал себя русским ученым Менделеевым, которому приснилась его химическая таблица. И мне кажется, моя формула может совершить не меньший переворот, если люди смогут принять эту не меньшую истину.

А, может быть, это такое задание, как в сказочных книгах: узнай Формулу любви, собери Любовь из осколков, пройди Лабиринт, найди ту, кто станет твоей Единственной. Единственной. Навсегда».

* * *

У нее были длинные пальцы – пальцы арфистки или пианистки. Она осторожно брала своими тонкими пальцами чашечку кофе и подносила ее к губам. Мне всегда нравилось, как она делала это. Диана и со всеми другими предметами обращалась так же – аккуратно брала своими длинными пальцами. В этих ее пальцах заключалась большая часть ее всепоглощающей сексуальности. Я буквально немел от одного взгляда на них.

Сделав глоток, она пожаловалась на то, что жизнь банальна.

– Жизнь банальна, – так и сказала она.

– Конечно, если ее не занимать ничем, – кофе в моей чашке уже остыл. Я подозвал официанта, чтобы сделать новый заказ. Когда он ушел, я вновь вернулся к нашему разговору. – Конечно, банальна.

– Ты – творческий человек, тебе легко занять себя. Я же не умею ни писать, ни петь, ни рисовать, – она вздохнула, и, разболтав в чашке остатки кофе, допила ее.

– Еще? – Я указал на чашку.

– Да, пожалуйста.

Как раз подошел официант с моим заказом, и я попросил его принести еще одну чашку для Дианы.

Мне всегда казалось, что сама жизнь дана не потому, что так заведено законами природы, а потому, что на свет всегда появляются только талантливые души, и потому был не согласен с ней. Ведь в детстве каждый стремится узнать больше, чем знает. Все эти «зачем?» и «почему?» явно говорят об этом. В детстве рисуют, поют, танцуют, играют на музыкальных инструментах – познают жизнь. И только со временем непреодолимая лень заставляет делать всё так же, как все и жизнь приобретает банальный вкус. А уже потом из банальности она превращается в рутину: дом – работа, работа – дом, диван и телевизор с любимым сериалом или программой новостей. И уже никуда не хочется двигаться ни физически, ни, тем более, морально. А зачем? Потом люди становятся несчастными и отсюда все проблемы.

Но если это все преодолеть, вырваться из окружающей действительности, создать свой мир, не похожий на другие, не забывать то, чему учился в детстве и развивать, развивать, развивать полученные навыки – человек будет счастлив в творчестве, и жизнь заиграет всеми цветами радуги.

Пауза затянулась и, кажется, надо было что-то сказать. Диана вытянула из пачки тонкую ментоловую сигарету.

– Знаешь, нет ничего лучше кофе с сигаретой. Это бодрит.

И очень вовремя подошел официант и поставил перед Дианой чашку с горячим латте, на взбитой молочной шапке шоколадной крошкой был нарисован котенок. Она кивнула и улыбнулась.

– В детстве я была талантливым ребенком, – будто прочитав мои мысли, начала она. В руке у нее мелькнул огонек зажигалки, и в следующую секунду она выпустила в пространство перед собой узкую струю дыма, сделала маленький глоток еще горячего кофе. – Ну, когда мне было четыре или пять лет – сейчас я точно и не вспомню – мама наняла мне учителя музыки. В доме у нас стоял старый черный рояль еще с незапамятных времен – выбрасывать жалко, а держать в доме незачем, если на нем никто не играет. Я помню тот день, когда в дом пришел настройщик. Потренькал по струнам, что-то подкрутил. Он бил маленьким молоточком по струнам, и они отвечали ему такими звуками, не похожими ни на что. А потом сел и сыграл Моцарта. Это я, конечно, позже узнала, что это был Моцарт, а тогда это для меня было просто волшебством каким-то. Потом настройщик ушел.

Я залезла на стул, на котором сидел Волшебник – это я его так для себя назвала – Волшебник. Я забралась на его стул, положила руки на клавиши и, ожидая красивой музыки, нажала на них. Боже мой, это был самый ужасный звук, который я слышала в жизни. – Диана расхохоталась, вспомнив этот момент. – Я еще подумала, как же так, почему у него получилось, а у меня нет? Я нажимала и нажимала на клавиши, всякий раз пытаясь уловить хотя бы один звук из той прекрасной мелодии, которую играл он. На звуки этой музыкального торнадо в комнату вошла мама. Она-то мне и объяснила, что музыка получается лишь тогда, когда умеешь играть.

На следующий день в доме появился учитель музыки. И уже довольно скоро я могла играть гаммы и этюды. Но мне не давали играть настоящую музыку. Я не знаю почему. Ведь гаммы и этюды – это механика, а Моцарт, Шопен, Бах – это искусство. И потому я сама начала подбирать на слух. У моей подружки оказалась хорошая коллекция пластинок. Я брала некоторые из них у нее на время, слушала, подбирала. И вот, настал день, когда я могла сыграть что угодно. Мои пальцы не боялись ни классики, ни рок-н-рольных «Битлз» и «Роллингов», ни черного джаза. Я вырвала у жизни уровень «Волшебник» и стала феей музыки. Но это забавляло меня совсем недолго.

Вот тут-то пришло первое разочарование. Мне некуда было расти дальше, думала я. Наскучило, надоело. Все это вдруг, в один день стало неинтересно, и я бросила все свои занятия музыкой. Навсегда.

В принципе, это первое разочарование и положило начало моей скуке. Я опять что-то начинала, доходила до самого верха и бросала, потому что не пыталась открыть что-то новое в уже созданном.

– Значит, ты тоже творческий человек.

– Ты и правда веришь в то, что говоришь? – Ее губы дрогнули, скривившись в улыбке.

– Все, что ты рассказала…

– Жизнь банальна, если ты не можешь открыть в ней новые грани. А если гениальный человек, что так гениален во всем, не хочет развиваться дальше, то он обычный жлоб, как и все остальные.

Я пожал плечами.

– Ты сумел двигаться дальше. Я рада. Я правда рада! Идем?

Она затушила недокуренную сигарету прямо о блюдце, встала, подхватила свою сумочку.

– Идем. – Я сделал знак официанту, бросил деньги на стол.

Мы вышли в вечерний Манхеттен. Клерки, менеджеры среднего звена спешили домой. В офисах постепенно гас свет – квадратные окна погружались в темноту одно за другим. В Большом яблоке постоянно чувствуешь себя маленьким червяком. Толпа становилась, то больше, то почти рассасывалась. Все они спешили из своих пропахнувших кофе и озоном офисов домой – к уюту, теплу, большому телевизору в гостиной. Лишь мы с Дианой словно бы нарушали их ритм, сбивая с такого правильного распорядка, заведенного однажды. Шли против движения. И нам как будто было невдомек, куда и зачем спешит эта толпа.

Диана обернулась в мою сторону и одними губами произнесла:

– Я хочу тебя!

* * *