III
Как перейти границу

После двух месяцев заключения Герман Лопатин был выпущен на свободу. Эти два месяца определили всю его дальнейшую жизнь. Из крепости он вышел атеистом и убеждённым борцом с существующим общественным и государственным строем. Окончив образование, он едет в Италию с мечтой о подвигах в рядах дружин Гарибальди. Об этой поездке сохранилось мало сведений. Разумеется, совершена она была нелегально, по поддельным документам или вовсе без документов. В ряды гарибальдийцев Лопатин не попал. Движение к тому времени уже угасало, завершалось трагически неудачно, сам Гарибальди был арестован. Пройдя пешком от Флоренции до Ниццы, Лопатин посетил жившего там Герцена и вернулся в Россию. Первая же его юношеская авантюра показала: полицейский режим есть железное решето – выглядит устрашающе, но содержит в себе множество дыр, в которые всегда можно проскочить, если быть твёрдым и целеустремлённым, как игла.

Едва Лопатин вернулся на милую родину, как новый начальственный бред по отношению к нему не замедлил осуществиться. В феврале 1868 года он привлечён к следствию и вновь арестован по делу о так называемом «Рублёвом обществе». На сей раз ему пришлось отсидеть в Петропавловской крепости, в Екатерининской куртине, целых восемь месяцев. А за что?

«Рублёвое общество» можно назвать революционным, только если видеть революцию во всякой форме общественной самоорганизации. Впрочем, российские власти именно к этому и склонны – как в те, далёкие, так и в наши времена. Переводя на современный язык, это общество было «некоммерческой общественной организацией», подобной тем, что нынче (полтораста лет прошло!) попали под пресс охранительного закона. Кто входил в его состав? Группа друзей-единомышленников: Герман Лопатин, Феликс Волховский, Николай Даниельсон, Николай Любавин, ещё десятка два московских и питерских интеллигентов. Какие цели они перед собой ставили? Изучать русскую деревню, издавать и распространять книги. Разумеется, у них была своя идеология, и она не совпадала с официально установленными «видами правительства». Что-то от коммунистических утопий, что-то от социального христианства, что-то от позитивизма. Но ничего общественно опасного, заговорщицкого в планах общества не значилось.

Единственная книга, которую успели издать на ежемесячные рублёвые взносы (отсюда название общества), – «Древняя Русь» Ивана Худякова. Вся соль тут не в содержании книги – там нет никакой крамолы, есть лишь популярно изложенная история, – а в личности автора. Иван Худяков был осуждён по каракозовскому делу «как неизобличённый в знании о намерениях Каракозова, но уличённый в знании о существовании и целях тайного общества»^[12]. За это «знание» он получил бессрочную ссылку в отдалённые места Сибири (там, в Иркутске, он и умрёт через девять лет от чахотки в лазарете для душевнобольных).

Согласитесь, издание книги познавательного содержания не есть преступление, даже если её автор осуждён. Собственно говоря, ни суда, ни приговора участники «Рублёвого общества» так и не дождались. Отсидев по полгода и больше, они были высланы из столиц в административном порядке, то есть исключительно по произволу жандармского начальства. Лопатин был направлен в Ставрополь «под надзор родителей». Можно ли придумать более неправосудное и бессмысленное решение? Если он виноват – накажите, если не виноват – оправдайте, снимите все подозрения. Но ведь охранительная власть не может признать себя неправой. И потому оставляет человеку один способ доказать свою правоту: прямое неповиновение власти, бунт.

Правда, Герман Лопатин в Ставрополе поначалу не собирался бунтовать. Он был хорошо принят в губернском обществе и, похоже, даже увлёкся предоставленной ему работой в должности чиновника для особых поручений при губернаторе. Но не проходит и года – и вот новая напасть, ещё более нелепая, чем предыдущие. Арест по «нечаевскому делу».

«Нечаевское дело» и его главный антигерой Сергей Геннадьевич Нечаев сыграли столь значительную роль в судьбе Германа Лопатина и в истории русской революции, что необходимо напомнить читателю, в чём тут дело.

Мещанин из Иваново-Вознесенска, учитель народных училищ Сергей Нечаев начал свою сатанинскую деятельность той самой весной 1866 года, когда Лопатин и сотни ему подобных подверглись бессмысленным арестам по «каракозовскому делу». Убеждённый и циничный разрушитель, человек, стремящийся властвовать над душами людей и наделённый даром такого властвования, Нечаев оценил ситуацию, сложившуюся в окружающем его молодёжно-интеллигентском обществе. Множество горячих молодых душ – аки стадо, потерявшее пастыря. Озлобленные арестами и прочими безосновательными карами, убедившиеся в тупой бездумности власти, эти молодые люди и девицы с горящими глазами и спутанными мыслями – идеальный материал для манипулирования в нужном ему, Нечаеву, духе. Он проповедует на студенческих сходках. В его проповедях звучит главный мотив: революция – наше всё, революция выше добра и зла. Все средства хороши. Чем хуже, тем лучше. Никакого блага, кроме пользы революции.

Он собирает вокруг себя кружок фанатичных последователей. Он придумывает историю своего ареста и героического побега из Петропавловки. И ему верят, несмотря на очевидные несообразности этой сказки. Он мчится во Францию, в Швейцарию, он обводит вокруг пальца столпов эмиграции Бакунина и Огарёва, превращая сих многоопытных мужей в орудие своих замыслов. В 1869 году возвращается в Россию, сколачивает в Москве тайную организацию «Народная расправа» – настоящую секту ассасинов, объединённую нерассуждающим послушанием и нацеленную на политическое убийство. Но первая проба сил обернулась уголовщиной и крахом. Организованное Нечаевым убийство студента Ивана Иванова, одного из своих же, было раскрыто полицией. Нечаев скрылся за границей, «Народная расправа» развалилась. Одно за другим стали выходить на свет неприглядные и просто отвратительные обстоятельства московского убийства. Авторитет Нечаева под угрозой. И он выдумывает новый ход: запутать в свои сети, связать со своим именем как можно больше разных лиц. Он пишет сотни писем откровенно провокационного содержания и рассылает их тем людям в России, о ком точно знает, что они находятся под надзором полиции. В письмах он называет имена и адреса других поднадзорных, якобы участвующих в возглавляемом им политическом заговоре. Собственно говоря, это были письма, прямо адресованные в Третье отделение. Вы ищете заговор? Вот он, пожалуйте. Вам нужны виновные? Вот список и вот улики, не какие-нибудь косвенные, а прямые, от самого Сергея Нечаева. Конечно, в Третьем отделении не могли не понимать, что это ложь и оговор. Но не отказываться же от такого великолепного случая доказать наличие страшной революционной угрозы! Обозначить ещё раз свою необходимость! Интересы революционной бесовщины смыкаются с интересами репрессивного охранительства. И вновь начинаются аресты.

Лопатин был упомянут Нечаевым как участник заговора в одном из таких писем. И был арестован в третий раз. Теперь уже не только без вины, а прямо вопреки очевидности. Если с Каракозовым Лопатин был просто не знаком, то к Сергею Нечаеву и тогда и позже относился с нескрываемой неприязнью и в его планах никак участвовать не собирался.

Троекратно подтверждённый бессмысленный произвол толкает Лопатина на судьбоносное решение: бежать из-под ареста. Этот Рубикон был перейдён в январе 1870 года.

IV
«…довольствуется тем, что имеет»

Побег совершился на удивление легко. Надо полагать, в Ставрополе все (даже жандармские офицеры) сочувствовали сыну милейшего председателя Казённой палаты, ни за что сосланному, ни за что арестованному. Дали спокойно уйти с гауптвахты, отсидеться на чужой квартире, а затем уехать из города. Искали скорее формально, для отчёта перед петербургским начальством.

А Лопатин стремился как раз в Петербург, к друзьям-единомышленникам. Прибыв в столицу, он узнал: по «нечаевскому делу» арестованы многие его знакомые, в том числе Михаил Негрескул, зять Петра Лаврова. Петр Лаврович Лавров, полковник артиллерии в отставке, автор скучноватых наукообразных трактатов по социальной философии, сделался в это время властителем дум «передовой» молодёжи – и тоже не без участия полицейских властей. Арестованный после покушения Каракозова, он за распространение «вредных идей» (то есть за свои теоретические сочинения, не содержащие призывов к насильственному свержению власти) был выслан в Вологодскую губернию. К началу 1870 года проживал под надзором в городке Кадникове, в сорока верстах к северу от Вологды.

И вот Лопатин и его петербургские друзья решают вызволить страдальца из ссылки. Лопатин едет в Кадников, беспрепятственно увозит оттуда Петра Лавровича (для «надзирающих» была выдумана версия о мигрени, от коей якобы их поднадзорный слёг и не может выйти из дому), доставляет его в Петербург, а затем в село Заплюсье под Лугой – дожидаться оформления поддельных документов. В марте 1870 года Лопатин и Лавров беспрепятственно покинули пределы Российской империи и прибыли в Париж. В кругах русских эмигрантов, французских, английских, немецких социалистов они были встречены как герои-триумфаторы. Имя двадцатипятилетнего Лопатина в этой среде обретает известность, он становится членом Генерального совета Интернационала.

Второе европейское «турне» Лопатина было недолгим – чуть более полугода, – но ознаменовалось двумя большими событиями: разоблачением Нечаева и знакомством с Марксом. В присутствии Бакунина и Огарёва Лопатин изобличил Нечаева и в том, что тот никогда не бывал в тюрьме Петропавловской крепости, и в том, что вообще не подвергался аресту, и в провокаторстве, и в убийстве невиновного. Ложь Нечаева была раскрыта, правда победила… Впрочем, ненадолго. Нечаев через два года будет арестован швейцарской полицией, экстрадирован в Россию как уголовный преступник, последние десять лет жизни проведёт в одиночной камере Алексеевского равелина. Но его идеи и принципы восторжествуют в русском революционном движении. Будущее окажется за последователями нечаевских догм: «чем хуже, тем лучше», «все средства хороши для дела революции». Лопатин убедится в своём поражении от давно умершего противника только близ собственной смерти…

А знакомство с Марксом обеспечит имени Лопатина посмертную известность. Он вряд ли мог догадываться об этом, когда летом 1870 года направлялся из Парижа в Лондон с рекомендательным письмом Поля Лафарга Марксу.

Из письма Карла Маркса Фридриху Энгельсу. Лондон, 5 июля^[13] 1870 года:

«…Лафарг известил меня, что один молодой русский, Лопатин, привезёт от него рекомендательное письмо. Лопатин посетил меня в субботу, я пригласил его на воскресенье (он пробыл у нас с часу дня до двенадцати ночи)… <…> Он ещё очень молод, два года провёл в заключении, а потом восемь месяцев в крепости на Кавказе, откуда бежал. <…> Очень ясная критическая голова, весёлый характер, терпелив и вынослив, как русский крестьянин, который довольствуется тем, что имеет»^[14].

Лопатин не просто понравился Марксу (который вообще-то русских не жаловал, а Российскую державу ненавидел страстной политической ненавистью), не просто сделался его корреспондентом. Самое главное: Маркс доверил ему перевод «Капитала» на русский язык, причём после неприятной, скандальной истории с Бакуниным. Последний взялся за перевод, получил аванс, но вскоре бросил работу, да ещё обвинил в недобросовестности посредничавшего между ним и Марксом Николая Любавина (одного из товарищей Лопатина по «Рублёвому обществу», в будущем – известного ученого-химика). Забегая вперёд, скажем, что этот огромный труд Лопатин тоже не закончил: за полгода перевёл треть первого тома. Затем, увлёкшись идеей нового подвига, передал работу своему петербургскому другу Николаю Даниельсону, который завершил перевод и осуществил издание «Капитала» в России. И всё же именно Лопатин вошёл в историю как первый переводчик главного произведения Маркса на русский язык.

Но что же это за идея, которая увлекла Лопатина на исходе столь для него значимого 1870 года? А вот какая: освобождение Чернышевского, содержавшегося в Александровском Заводе Нерчинского округа. В декабре Лопатин возвращается в Россию с документами на имя Николая Любавина (того самого). После недолгого пребывания в Петербурге отправляется в Сибирь, в Иркутск. Это дерзко: как вложить голову в пасть льва. После феноменального успеха с Лавровым – почему бы не попробовать?

Но на сей раз удача не сопутствовала Лопатину. О его планах знали многие эмигранты, поэтому узнали и в Третьем отделении. Жандармским офицерам Восточно-Сибирской губернии было направлено указание: усилить бдительность. В Иркутске господин Любавин был задержан как подозрительный, а вскоре установлено его подлинное имя. Чернышевский был переведён из Александровского Завода в ещё более труднодоступный Вилюйск. Неизвестно, чем закончилась бы для нашего героя эта история, если бы не бесконечные российские расстояния, да не тягомотная отечественная бюрократия. Пока шла переписка между Иркутском и Петербургом, пока генерал-губернатор Синельников сносился с шефом жандармов Шуваловым и министром внутренних дел Тимашевым, у арестованного Лопатина было много времени для самостоятельного устроения своей судьбы.