Глава 5

Как всякий опытный боец, Николай Николаевич Безродный обладал развитой интуицией, прекрасно об этом знал и привык на нее полагаться. Он прожил на свете без малого шесть десятков лет; это были не самые легкие и приятные годы, и за все это время внутренний голос ни разу не посоветовал ему плохого. Следуя его подсказкам, он уклонялся от ударов и наносил ответные, а то и бил первым. Среди его знакомых, друзей и учеников был широко известен случай, когда Ник-Ник без видимой причины передумал лететь на соревнования самолетом и, обменяв билет, двое суток трясся в плацкартном вагоне по железной дороге. Самолет тогда разбился и сгорел, из тех, кто был на борту, не выжил никто, и с тех пор, если Безродный говорил: «Мне кажется», – все относились к его осторожным прогнозам как к констатации свершившегося факта.

Когда с утра пораньше он отправился на Петровку, 38, чтобы убедить тамошнее высокое начальство выделить личную охрану для Марата Дугоева, ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет. Интуиция не подвела его и на этот раз, тем более что в данном конкретном случае она нисколько не противоречила простому здравому смыслу: МВД – не частное охранное предприятие, а чемпион России по боям без правил – да хоть бы и по фигурному катанию, какая разница?! – не президент и не спикер Думы, чтобы его охраняли люди в погонах.

Спору нет, полковник, который с ним беседовал, был вежлив и даже доброжелателен. Он обожал боевые единоборства, ценил огромный личный вклад Николая Николаевича в развитие этого вида спорта и не сомневался, что, отправив в глухой аут стопятидесятикилограммового чемпиона мира из штата Техас в далеком Нью-Йорке, Черный Барс Дугоев не только стяжает чемпионский пояс, славу и немалые деньги, но и поспособствует повышению международного престижа России. Полковник был целиком и полностью согласен с тем, что осуществить эти амбициозные планы сможет только живой претендент на чемпионский титул и что будущего чемпиона надлежит беречь как зеницу ока. Если бы это было в его власти, он сам, лично, пошел бы к Дугоеву в телохранители. Но надобно же понять и его, полковника имярек: он не Господь Бог и не в состоянии накормить пятью хлебами всех, кто нуждается в пище! Да, личный состав ГУ МВД по Москве и Московской области насчитывает больше чем пять полицейских, но его катастрофически не хватает. Охранять частное лицо за казенный счет никто не позволит, платных услуг МВД официально не оказывает – еще чего не хватало, – а на оказание таковых неофициально нынче смотрят весьма и весьма косо. И потом, неужели уважаемый Николай Николаевич действительно полагает, что сколько-то там сонных, не прошедших курс специального обучения сержантов сумеют остановить того, кто всерьез вознамерился расстрелять без пяти минут чемпиона мира? Я вас умоляю! Нынче каждый божий месяц убивают куда более крупных и влиятельных людей, и никакая охрана их не спасает…

– В Москве навалом ЧОПов, – продолжал полковник, – и среди них попадаются по-настоящему хорошие. Этот город буквально кишит ветеранами спецслужб и особых подразделений, которые будут несказанно рады тряхнуть стариной и заодно поправить свое материальное положение. Чуть что, бежать в полицию – это нормальная реакция законопослушного обывателя на возникшую угрозу. Но мы-то с вами умные, видавшие виды люди и понимаем, что в этом мире просто только кошки родятся…

Проглотив готовые сорваться с губ горькие слова, Николай Николаевич несолоно хлебавши покинул известное всей России здание на Петровке. Ничего нового он тут не услышал; честно говоря, он на это и не рассчитывал, визит сюда был просто частью обязательной программы. Теперь, если принятые им к обеспечению безопасности Дугоева меры покажутся кому-то чересчур крутыми, он может сослаться на этот визит и задать резонный контрвопрос: а что, скажите на милость, мне оставалось делать?

Когда в низком полутемном зальце пользующегося сомнительной репутацией кафе Ник-Ник вдруг заметил смутно знакомое лицо, его интуиция среагировала на изменение обстановки раньше, чем память выдала на-гора нужный файл. «Да вот же он!» – даже не шепнул, а прямо-таки возопил внутренний голос, и, приглядевшись, Безродный понял: да, это вот он самый и есть – тот, кто нужен ему позарез.

Звали его, насколько было известно Ник-Нику, Федором Молчановым. В далеком две тысячи третьем, когда Безродный в качестве инструктора по рукопашному бою повышал квалификацию профессиональных душегубов с Лубянки, парень ходил в капитанах. Впрочем, Николай Николаевич достаточно долго и плотно общался с представителями небезызвестного ведомства, чтобы верить скрепленным гербовой печатью спискам личного состава или даже паспортам своих временных подопечных не больше, чем передаваемым по государственным телеканалам новостям. И имя и звание могли быть другими; о чем опытный тренер мог судить с некоторой долей уверенности, так это о личных качествах того или иного курсанта.

Поначалу Молчанов привлек его внимание тем, что даже во время тренировок и учебных поединков с коллегами не снимал темные очки. На борцовском ковре солнцезащитные очки так же излишни, как и любой другой аксессуар, будь то дамская сумочка, шелковый галстук, шляпа или шикарный поясной ремень от известного производителя. Они периодически падали, ломались и растаптывались, но Молчанов надевал взамен вышедших из строя окуляров новые с таким упорством, что первым делом пришедшая Ник-Нику в голову мысль о свойственном этому человеку дешевом фанфаронстве отпала сама собой. Он взял на себя смелость навести справки, и, поскольку заданный им вопрос имел прямое отношение к его должностным обязанностям, высокое начальство сочло возможным на него ответить. Ответ оказался простым и, если бы не родившееся еще в восьмидесятых стойкое предубеждение Ник-Ника против представителей силовых структур, вполне очевидным: острая светобоязнь, ставшая следствием давнего ранения в голову.

Из песни слова не выкинешь: темные очки действительно были первым, что выделяло курсанта Молчанова из общего строя. Они настолько приковывали к себе внимание, что прошло немало времени, прежде чем Безродный понял: этот парень, хоть в очках, хоть без, способен дать фору многим и многим.

На стрельбище, куда Ник-Ник однажды напросился, чтобы потешить беса, расходуя казенный боезапас, равных Молчанову не было: он попадал в любую цель из любого положения так же легко и непринужденно, как если бы, подойдя вплотную, просто тыкал в нее пальцем. Рефлексы у него были отменные, но Молчанов на них не полагался, предпочитая – а главное, успевая – думать даже в самых острых, требующих мгновенного решения ситуациях. Умения и опыта ему тоже было не занимать, и даже сейчас, тренируя будущего чемпиона мира, Ник-Ник точно знал: его нынешний воспитанник, если что, не продержится против Молчанова или человека подобного ему и тридцати секунд – естественно, лишь в том случае, если дело будет происходить не на ярко освещенном ринге в присутствии сотен зрителей, а в темной подворотне и без свидетелей. Марат Дугоев был натаскан на участие в эффектном шоу с элементами насилия, Молчанов – на быстрое, тихое, эффективное убийство с минимальными затратами времени и энергии.

Говоря коротко и по существу, это был профессиональный душегуб экстра-класса, и, увидев его живым по прошествии долгих восьми лет, Ник-Ник испытал немалое удивление: он искренне и не без оснований предполагал, что так долго этот парень при своей работе не протянет.

Конечно, это время не прошло для него даром. Годы оставили на нем свой след, такой заметный, характерный и ярко выраженный, что эпитет «бывший» в отношении капитана Молчанова напрашивался сам собой. Физически он сохранился недурно, но пребывающая в явном беспорядке потрепанная одежда, стиль которой приличествовал скорее дурно воспитанному подростку, чем ветерану спецслужб, небритое, осунувшееся, обрюзгшее лицо и кружка пива на столе в разгар рабочего дня говорили сами за себя. Перед Ник-Ником был моральный калека, никчемный человеческий огрызок, пережеванный и выплюнутый за ненадобностью бездушной машиной своего департамента.

Интуиция подсказывала, что это идеальный вариант – такой, что лучшего Безродный не нашел бы, даже потратив на поиски кучу времени и денег. Рассудок услужливо поддакнул: да-да, вот именно, – и напомнил: не забывай, кстати, что времени у тебя кот наплакал, с деньгами тоже туговато, а этот, помимо всего прочего, много не запросит – разве что немногим больше, чем охранник в супермаркете…

Какая-то часть мозга еще просчитывала возможные варианты развития событий, а рука уже сама собой поднялась в приветственном жесте, и Безродный с радостным изумлением воскликнул:

– Молчанов! Федор! Это ты или не ты?

Сидевший за столом человек в потертой мотоциклетной кожанке устремил на Николая Николаевича слепой взгляд темных блестящих линз, какое-то время смотрел, не узнавая, а потом, словно для прочистки мозгов отхлебнув из стоявшего перед ним бокала с темным пивом, вдруг просиял, шумно поднялся из-за стола и, распахнув объятия, радостно вскричал:

– Какие люди! Глазам не верю! Ник-Ник, это ты?! Сколько лет, сколько зим!

Коротким кивком попрощавшись с предыдущим собеседником, который все еще торчал у него за спиной в коридоре, с насмешливым изумлением разглядывая Молчанова, Николай Николаевич решительно направился к столу. После пахнущих крепким табаком, водочным перегаром и застарелым потом объятий, которыми встретил старого знакомого бывший чекист, Безродный наконец уселся и, подозвав официантку, заказал бутылку водки – этот универсальный и безотказный инструмент привлечения склонных к злоупотреблению спиртным соотечественников на свою сторону.

При этом Ник-Ник четко осознавал, что беззастенчиво пользуется прискорбной слабостью собеседника и что это, мягко говоря, нехорошо. Но на дворе стоял двадцать первый век, и на много верст вокруг шумела Москва – город, в котором понятия «хорошо» и «плохо» не то чтобы поменялись местами, но приобрели иной, не свойственный им ранее смысл. Хорошо только то, что хорошо для тебя лично. Если подвиг и подлость одинаково идут тебе на пользу, разницы между ними нет. Но подвиг чаще всего венчает фанерная звезда на братской могиле и всеобщее забвение, для удобства именуемое вечной памятью, тогда как подлость неизменно приносит солидные дивиденды. При этом историю, как известно, пишут победители, и именно поэтому то, что в девятнадцатом веке послужило бы поводом для вызова на дуэль, в двадцать первом служит примером для подражания.

Предмет невеселых размышлений Ник-Ника был доставлен с похвальной расторопностью, как будто молоденькая симпатичная официантка подслушала его мысли и целиком разделила его точку зрения. Фирменный стиль данного заведения базировался на простоте и честности; Безродный не знал, из чего в таком случае его владельцы извлекают сверхприбыль, но мясо здесь всегда было мясом, пиво – пивом, а водка – водкой, а не разведенной водой в пропорции один к одному субстанцией в трехсотграммовом графинчике, продаваемой по цене элитной поллитровки. Поданная им выпивка, таким образом, представляла собой самую обыкновенную бутылку с ностальгической этикеткой; перед тем как торжественно водрузить бутылку на стол, официантка с треском свернула ей голову, и Ник-Ник, благодарно кивнув, придвинул к себе две граненые, расширяющиеся кверху стопки на тонких кокетливых ножках.

– Не рановато? – с сомнением разглядывая наполненную до краев стопку, поинтересовался Молчанов.

– Счастливые часов не наблюдают, – напомнил Ник-Ник, – особенно в России. То есть, если у тебя режим… Короче, как знаешь. А я выпью. У меня сегодня, считай, праздник. Я-то думал, что тебя, чертяку, давно похоронили в какой-нибудь Чечне, а ты живехонек… Вот она, радость нечаянная! За это не выпить – себя не уважать. Короче, за тебя, Федор… э-э-э…

– Просто Федор, – решительно беря стопку за осиную талию, сказал Молчанов. – Спасибо, Ник-Ник. Честно говоря, уже и не припомню, когда слышал в свой адрес такие приятные слова.

Ему принесли стейк. Безродный, хорошо знавший здешнюю кухню, потребовал для себя то же самое. Молчанов разрезал свое мясо пополам и настоял на том, чтобы тренер не пил без закуски; он неплохо держался, но Николай Николаевич отчетливо видел, что его понесло буквально с первой рюмки. Подыгрывая собеседнику, он стал есть его вилкой с его тарелки; Молчанов не отставал, пользуясь вместо вилки тупым столовым ножом. Такие трапезы сближают, особенно когда настоящие мужчины едят отлично приготовленное мясо с кровью, и уже после второй рюмки Ник-Ник, наплевав на условности, плавно перевел разговор на интересующую его тему.

* * *

Громыхая разболтанной подвеской, от руки размалеванный камуфляжными разводами и пятнами «уазик» бодро скакал по многочисленным неровностям одного из разбитых танкодромов, в России по привычке именуемых дорогами. Дождей не было уже полных две недели, и за машиной длинным клубящимся шлейфом тянулась пыль. Ее могло бы быть меньше, снизь водитель скорость до приличествующих случаю двадцати километров в час, но он продолжал давить на газ, из чего следовало, что ему глубоко начхать как на дальнейшую судьбу своего тюнингованного на местечковый лад автомобиля, так и на удобства отчаянно цепляющегося за приваренный к передней панели поручень пассажира.

Когда рельеф местности дал ему возможность говорить без опасности откусить себе язык, последний подал голос.

– Не пойму, куда ты так торопишься, – сварливо, ибо был уже далеко не молод и давно отвык от подобных прогулок, произнес он.

– У меня чувствительный нос, – коротко блеснув в его сторону темными стеклами солнцезащитных очков, весело откликнулся водитель, – а мертвецы, независимо от того, были они при жизни генералами или бомжами, пахнут одинаково. Так что мое дело шоферское – доставить тело к месту упокоения, пока оно не прово… э… гм… пока обивка салона не впитала неприятный запах.

– Юморок у тебя, Глеб Петрович… – вздохнул пассажир, привычно потирая ушибленный при падении с лестницы локоть. Падение было многократно и очень тщательно отрепетировано, но возраст взял свое, и пустяковый ушиб до сих пор отзывался неприятной ноющей болью в локте. – Слушай, где ты откопал этот драндулет?

– В Калуге, – с охотой сообщил Глеб Сиверов, – на автомобильном рынке. На генеральском «мерине», конечно, было бы комфортнее, но, боюсь, до пункта назначения по таким дорогам он бы просто не дотянул. А во что превратили бы его в процессе ремонта местные Кулибины, мне даже подумать страшно. Так что привыкайте, Федор Филиппович, на ближайшую пару месяцев это ваша машина. Можно сказать, ваша единственная связь с внешним миром…

– Тогда тем более не гони, – сердито сказал генерал Потапчук, пытаясь расположиться на драном дерматиновом сиденье так, чтобы перестать прыгать, как горошина в свистке. – Взяли, понимаешь, моду – чужие машины гробить!

Агент по кличке Слепой только коротко хмыкнул в ответ. В плане чинопочитания и соблюдения субординации худшего подчиненного было не сыскать. Да и как требовать уважения к погонам от человека, для которого генералы – такая же законная дичь, как и все простые смертные, начиная от немытого исламского боевика и кончая депутатом верхней палаты Государственной думы?