Глава 2

И было искушение сильнее завета.

И не умер человек, и с женой не умер.

И познали жизнь. И окрылись у них глаза.

И прогневался Бог, и указал на жену свою человек.

А жена сказала – искушение было сильнее завета, что Ты дал нам.

Зачем создал Ты искушение, которое сильнее завета Твоего?

И сказал господь – будь проклят тот, кто поддался искушению.

Проклят перед всеми скотами и пред всеми зверями полевыми,

и пусть господствует над вами завет, и скорби и печали будут ваш удел.

Терние и волчцы даст тебе земля, и питайся полевою травой,

 прах ты есть и в прах возвратишься.

Козел.

И отвел Господь тысячи глаз своих всевидящих, и вздохнул,

 и отделилась Луна от Земли,

и стал мир подлунным и подсолнечным.

– Заходи, дорогой! Вах, какой стал, возмужал, красавец! Как твой отец, братья и сестры, как их дети и внуки, как я давно их не видел!

– Брат, да продлятся дни твои и твоих близких! Ага, я всю жизнь буду помнить твои благодеяния. Всевышний видит, кем бы я был без тебя, и кем я стал с тобой. Да умножатся силы мои, отданные тебе и твоему благородному роду. Скажи, что я могу сделать для тебя, и ждать тебе не придется. Прими меня не как раба, а как воина, идущего за тебя. Вот отец передал тебе, прими.

– Садись. Поставь ящик в угол, потом посмотрю, что прислал мне твой отец. Пей айран, свежий. И слушай, что я тебе скажу.

Ты храбрый и сильный мужчина, я знаю. Но мне сейчас нужен не воин, а скорее дипломат.  Хитрый, ловкий и осторожный. И верный делу, и преданный мне, знаю, знаю, молчи.

Мы воюем уже десять с лишним лет. Да мы всегда воевали, у нас мальчики родятся с кинжалом в руках. Война – наш образ жизни от века, даже когда нет врагов, мы воюем сами с собой. Но времена меняются. Сколько можно? Преуспевают сейчас не воины, а купцы и политиканы. Власть уже не держится шашкой, она покупается монетой. Нам надо это понять. Нам надо сменить оружие, если мы хотим победить. Пока я говорю это тебе не для огласки, таких, как ты, у нас раз-два и обчелся. Мы должны менять стратегию. Вот о чем я с тобой хочу говорить, если ты готов.

В полутемной комнате просторного дома, каменного снаружи, как древний бастион, и коврово-шелкового изнутри, как гарем, пахло горьким миндалем, сладким инжиром, сандалом и почему=то козьим молоком. Толстые домотканые ковры глотали все бытовые шорохи, в уютной тишине зашторенных комнат разговаривать можно было даже шепотом – ничего постороннего, ни звука лишнего, все под властью и присмотром хозяина, пылинка не осмелится сесть на полированный стол, на инкрустированные нарды, на коллекцию сабель, шашек, кинжалов и ружей. Молодой человек, почтительно, вполпопы, напряженно и неудобно сидящий в низком кресле, опустил голову и пытался скрыть свое смятение и разочарование. Он был готов к галопу и рубке, к стрельбе и рукопашке, к кинжалу и крови. А ему… Что скажет отец, старшие братья? Но он дал слово подчиниться воле хозяина, – ведь ему открыто многое, о чем ни отец, ни братья, да вообще у них в ауле никто ничего не знает.

– Если даже каждый наш воин убьет десять врагов, ну, в смысле потери будут один к десяти, то у нас все равно не хватит людей – они возьмут нас измором, в аулах останутся только женщины и старики. Война, которую мы ведем с империей, ничего дать не может, разве что загонит нас навсегда в нелегалы. Долго так продолжаться не может, люди устали от отсутствия реальной перспективы. И потом – ты уже взрослый человек, ты поймешь – нельзя вечно жить на подачки далеких друзей, они тоже имеют свой интерес. Живут все в шоколаде-шмоколаде и смахивают нам крошки со стола. Но мы не шакалы подбирать чужую добычу.

Эмир поднялся на ноги, – где его былая легкость, где стремительность и кошачья грация, отяжелел, силы в нем еще на пятерых, а вот движенья уже не те, – и подошел к молодому человеку. Тот встал, едва доставая ему до плеча. Эмир положил тяжелую ладонь ему на плечо, чуть улыбнувшись сказал:

– Теперь мы будем сражаться иначе.

Он прошелся по комнате, окинул привычным ласковым взглядом оружие на стенах.

– Наш мудрый паша, да продлит Создатель его дни, превосходит всех смертных умом и опытом, но даже ему не открыты тайны Будущего. Он многое поведал мне, пока мы были с ним в святых местах. Но многое не открыл. Он как шахматист, двигает фигуры на доске жизни, и каждая ходит так, как умеет. Мы маленькие люди, но мы должны сделать все, что нам поручено, и сделать честно. Но и самый умелый игрок может проиграть, на все воля Бога. Мы не должны роптать, ведь фигурки на доске не обсуждают решений шахматиста. Садись, дорогой, сыграем партию.

Они уселись перед низким столом с литыми чугунными ножками, с шикарной инкрустацией из черного дерева, слоновой кости и серебра.   Эмир уступил молодому человеку белые фигуры, и они молча углубились в интриги, чреватые не просто самим существованием фигурок на доске, где ни сила, ни власть, ни хитрость, ни стратегический замысел – ничто не гарантирует победы, кроме самой борьбы. Постепенно их охватил азарт сражения, и каждое решение стало для игроков в тысячи раз важнее, чем соображения исхода партии – подумаешь, два взрослых человека в течение двух – трех часов передвигают резные фигурки по шашечкам боевого плацдарма. То есть ответственейшие решения принимались в самой что ни есть безответственной ситуации.  Но в то же время оба знали, что есть что-то поважнее, чем соперничество, и что это что-то не должно быть подвергнуто угрозе.

Молодой человек из почтения не посмел поддаваться, и играл осторожно, осмотрительно, но не дерзко. Он отклонил жертву слона в дебюте, заперся в глухой защите в миттельшпиле и маневрировал, отдавая инициативу и надеясь, что эмир воспользуется позиционным перевесом. Выиграть он не смел, но не хотел показать и слабости.

Сквозь плотные портьеры пробился яркий закатный луч солнца, во дворе замычала корова, весь день щипавшая где-то неподалеку сухую травку. Эмир словно очнувшись, внимательно посмотрел на своего противника и предложил ничью:

– Мне нравится, как ты строишь партию, сынок, ты не сделал ни одной ошибки, и не взял на себя ответственности, не пошел в атаку. Молодец, ты меня правильно понял. Я же знаю, что мы можешь играть и иначе, мне говорили, какой ты отчаянный смельчак. Вот смотри, самая сильная фигура – ферзь, верно? А вся власть у короля. Хотя сам он не боец. Индусы неспроста разделили силу и власть. Подумай об этом. Иди, отдыхай, помойся, помолись, вечером поужинаем с моей семьей, а о делах подробно поговорим завтра. Я тобой доволен.

Закат привычно мешал в небе лимонные, малиновые и бирюзовые краски, не обращая внимания на принятые у людей каноны красоты. Посвежело, длинные тени от чинар и домов стали кусками черной ночи, и во дворе сошлись, как обычно, свет и тьма, день и ночь, солнце и луна. Молодой гость (имя которого я раскрывать не стану, чтобы предупредить ваше, милые читатели, неистребимое желание локализовать нашу историю в географическом, культурном и этническом пространствах. Вот это напрасно. Весь смысл нашей истории как раз в том, что она нигде конкретно не происходит – и наоборот, происходит везде. Но, конечно, не всегда.), утомленный дорогой, обильной едой, неожиданными переживаниями вошел в отведенную ему комнату. Зажег свет. Девушка, которую ему прислали на ночь, была уже в постели. Молодое еще тело, но уже пепельно-серебряные стриженые волосы. Как-то слишком угодливо, поспешно, ни разу не взглянув на него, она занялась своим делом, а потом робко попросила его остаться с ним до утра в комнате. Он ничего не понимал, на ее теле не было ни синяков, ни следов иглы, только слишком тонкая серая кожа и полное отсутствие выражения в глазах. Он даже ударил ее – так, несильно, посмотреть, как реагирует. Она почти не заметила удара, не почувствовала боли. Только посмотрела, будет ли еще бить. Расспрашивать, да и вообще разговаривать с ними не принято, да и о чем с ними говорить? – но, засыпая, он так и не мог представить себе, чем это ее так сломали.

«Все-таки прав господин, силой мил не будешь. Вот так никогда и не полюбит никто по-настоящему, все будут наложницы – свои или чужие, какая разница?»

Приснился ему сон, тяжелый, душный и вязкий. Он идет по сумеречной улице с высоченными домами, ни света, ни двери, ни окна, и постепенно улица заполняется исполинскими фигурами, плотной стеной идущими прямо на него, оттесняя его, толкая и прижимая к грязно-серой стенке, шершавой и липкой. Он пытается идти, но навстречу все течет, уплотняясь и подрастая, толпа, которая уже одно большое тело, одна масса без промежутков между фигурами. Он почти падает, но не имеет права упасть, его затопчут, он не пройдет по своему важному делу… и в какой-то момент из плотной вязи толпы его за руку кто-то хватает, разворачивает и увлекает с собой, туда, куда течет общее вещество толпы. Он и пикнуть не успел, как понял, что превратился в часть, да нет, в атом этого вещества, и тоже вырос, и набрался сил, и набирает ход… а навстречу ему мелькают такие же как он сам только что – маленькие слабенькие фигурки, и у всех – грязные марлевые повязки на глазах. И последний волевой акт, который принадлежал еще ему, последнее, на что ушел последний вздох его Я, – он ухватил за рукав такую фигурку и втянул ее в месиво толпы.

Приснится же такая чушь, не правда ли?

Наутро… Собственно говоря, с этого самого утра и начинается непосредственное действие нашего повествования – до сих пор это была присказка. Присказка, как вы прекрасно понимаете, самая важная часть произведения, но и самая скучная. Никто никого никак и ничем, да и вроде незачем. Увертюра. Никто не поет, слов нет, никто не танцует, балерин тоже нет, сиди и готовься под поппури из будущей пьесы к самому главному – катарсису, который всегда под угрозой настроения, профессионализма, самочувствия и черт знает еще чего – дирижера, первой скрипки, последней скрипки и всех, кто между ними.

Так вот, поутру встретились молодой и старый человеки в той же комнате, утром посвежевшей, посветлевшей и набравшейся чудных фруктово-женственных запахов, – и впрямь, как в гареме, подумалось молодому, и опять как в спальне, подумалось старому. Они долго молились, пытаясь прочесть в себе тайные знаки высшего знания, но Господь справок не дает, сами знаете. Они больше не провоцировали шахматами взаимных разведочных зондажей, и хотя многое им было неясно из того, что им надо говорить, думать и делать, вместе они попытались ограничить пределы и того, и другого, и третьего. Труднее, конечно, было старому, он должен был делать вид, что ему-то уж если и не все, то очень-очень многое открыто…

Но и молодому, обратившему весь свой природный такт, свою учтивость и гибкость ума, на помощь господину, практически проговаривая вслух то, что вертелось на языке эмира, но почему-то медлило с него стекать, ему, почти разгадавшему тайну этой не только словесной игры, – ему тоже пришлось нелегко, хотя его положение было проще. Во-первых, не он дает приказ, не несет за него ответственность, не он рассчитывает последствия решений – а ведь безоглядный героизм и есть нежелание считаться с последствиями. Возраст и образование тоже облегчают коммуникацию. А молодой человек был подготовлен отнюдь не только к сверканию глазами и кинжалами. У него были очень даже недурные учителя и по естественным, и по гуманитарным наукам. Если отступить лет эдак на десять – двенадцать назад, – а мы ведь так и знали, что точно тормознуть во времени нам не удастся, – в империи стали происходить непонятные, немотивированные и жестокие убийства видных ученых. Были зарезаны в своих подъездах, квартирах, кабинетах физики, историки, психологи – никто тогда так и не понял, кому они помешали. Но зато после этой непонятной серии убийств в нашем маленьком, но гордом крае появились безымянные, но очень сведущие люди, буквально за гроши, а то и вовсе бескорыстно,  работавшие на ниве просвещения в далеких сельских школах. Честь им и хвала.

– Ты поедешь в столицу, мальчик, под чужим именем, с чужой легендой, мы снабдим тебя всем необходимым, поживешь, присмотришься, на работу устроишься, но так, чтобы хватало свободного времени. Но помни, ты едешь за оружием. Самым верным, самым сильным и самым нам сейчас нужным. Ты должен добыть – почти как в сказке, мой дорогой, то, не знаю что. Точнее – мы должны получить надежный и практичный план действий. Это оружие интеллектуальное, оно само не убивает и не стреляет, но оно сильнее других, особенно сейчас.

– Но как я …

– Не торопись, все что надо и все что смогу, я тебе скажу. Ты будешь искать нужного человека. Наши люди тебе помогут во всем, кроме одного – ты должен будешь сам решить, тот ли это человек. Ты должен суметь это сделать, и от этого все зависит – успех, провал, грудь в крестах и так далее. Твоя задача – смотреть, думать, сравнивать и выбирать. Связь с нами – только через верных друзей, никаких интернетов – шмартернетов. Сынок, я ведь тоже только фигура на доске, может и не пешка, но и не ферзь. Мы с тобой должны ходить по правилам, и тогда у нас будут шансы.

Молодой человек, и так нервничающий от неопределенности, вообще почувствовал себя подвешенным за уши.

– Теперь – кого ты должен привезти. Людей, которые нам нужны – около полусотни, по их знаниям. Вот тебе первое ограничение – знания и способность их применить. Среди них половина сразу или сдаст, или откажется – ты должен это почувствовать, выбрать из них с десяток, которые по тем или иным причинам согласятся работать с нами. И вот здесь – уже тонкости, которые только ты сможешь раскусить. Если это просто продажная тварь, за деньги, за сладкую жизнь готов продать и чужих, и своих, – где уверенность, что он не продаст тебя за лишний пятак? С ними опасно, хотя на крайний случай можно.

Если это перекрестившийся герой, или мстит за что-то, или ненавидит  Империю, или еще какие страсти в нем горят – страсть слепа, мой мальчик. Ты должен суметь отличить страсть от разума. Это красивые, но неверные люди.

Есть шайтаны, продавшие душу дьяволу, им нагадить своим, сделать гадость – большая радость. Такие могут помочь, но могут и обмануть, и утащить за собой в болото. Такие могут быть полезны, но с ними могут быть очень большие неприятности.

Самое лучшее – это найти эстета, которому просто нравится красиво решать сложные задачки. Шахматисты. Могут не выиграть ни шиша, но стараться выиграть будет изо всех сил. Среди академической публики таких полно – им и невдомек, что бомбы взрываются, да еще в людных местах, – они просто изобретатели. Мальчишки по характеру, но спецы классные. Вот на таких надо обратить внимание, и такого человека, или двух – трех, ты и должен найти. Вождь потом сам решит, вместе или порознь они будут работать – нам с тобой это уже не важно. А ты, если справишься, сможешь просить у него все, что захочешь – и себе, и своей семье, и своему роду.

И уже к вечеру, провожая юношу в далекий и туманный путь, старик тихим голосом приоткрыл ему подоплеку задания:

– Мы ведем борьбу не с народом, а с империей. Это разные вещи. Простому народу ведь тоже не сладко, он тоже страдает. Власть должна служить людям, должна о них заботиться. А у них власть принадлежит самой власти. Если мы победим, то покончим с такими порядками. Подумай об этом, сынок, и да хранит тебя всевышний.