«Милый папочка!

Как хорошо сейчас у нас. Светит солнышко, все зелено, весело. Цветет черемуха.

Мне сейчас ужасно хочется куда-нибудь ехать далеко-далеко, чтобы поезд меня уносил подальше, туда, за тобой, по той же линии, где ехал ты, с того же вокзала, где я так горько плакал. Бедный папочка, как у меня сжимается сердце и как мне тяжело при каждом воспоминании этого мимолетного сна. Помню, когда рота остановилась, я залез на гору, я смотрел на тебя и сдерживал слезы, “неужели” – пронеслось в голове, “неужели” – подумал я, “неужели его могут убить?” – точно сдавленный, рыдающий стон, вырвалось у меня… А поезд уходил все дальше и дальше, мерно стукал он по рельсам, и отрывалось от души что-то и уносилось вдаль за поездом к нему, милому и дорогому. Прощай, пиши, крепко целую, и напиши мне, хотя вкратце, содержание письма пропавшего.

Любящий Аркадий Голиков».

…О многом говорит это письмо сегодняшнему читателю. Об удивительной эмоциональности этого тринадцатилетнего мальчика, о его очень взрослой и вместе с тем наивной душе. Но прежде всего – о том, как много значил для Аркадия Гайдара его отец. Вернее, как многое значило – его отсутствие.

Но ведь и Тимур Гайдар вырос с этой же тоской по отцу. Это не было в те годы чем-то из ряда вон выходящим – неполных семей были миллионы. Но судьба действительно повторялась, хотя и по-другому.

Аркадий Гайдар погиб в 1941 году, оставшись за линией фронта, после того как наши войска сдали Киев, и став пулеметчиком в партизанском отряде.

Конечно, он не был единственным писателем, погибшим на войне. В фойе Центрального дома литераторов до сих пор висит этот скорбный список – начинает его Гайдар, продолжает, например, Евгений Петров, соавтор «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка».

Среди писателей было много военных корреспондентов. Отнюдь не все отправились в эвакуацию. Многие рвались на фронт: Андрей Платонов, Василий Гроссман, тот же Евгений Петров, десятки других.

Однако фронтовой корреспондент, сознательно оставшийся в тылу врага, чтобы воевать в партизанском отряде, – это редчайший случай. Биограф Гайдара Борис Камов пытался восстановить эти события так:

«Казнов и Белоконев показали на карте, где в крайнем случае его некоторое время будет ждать катер. Обнялись. Он попросил:

– Если все-таки я не вернусь ни сюда, ни к тому месту, где будет стоять катер, доложите при случае в Москву, что я остался в Киеве».

Гайдар остался за линией фронта, чтобы не просто писать о войне, а непосредственно в ней участвовать (в действующую армию его не брали по здоровью). Сегодня мы это уже знаем. Знаем, и все равно – поступок поразительный.

Реконструкция Камова, конечно, не из головы. И Казнов и Белоконев – реальные офицеры, фронтовики. Со всеми Камов говорил лично. Но…

Евгений Долматовский, известный советский поэт, например, три месяца выходил из окружения в сорок первом. Его считали погибшим. Но он выжил – и вышел.

Вот это было понятно каждому в том сорок первом году. Остаться в тылу врага – было страшно: или убьют немцы как коммуниста и комиссара, или, если вернешься, арестуют свои.

Среди писателей и поэтов, которые воевали в составе партизанских отрядов, можно назвать, пожалуй, лишь еще одно имя – Марк Максимов. Его так и звали в литературной среде: «поэт-партизан».

Кстати, он был одним из друзей Тимура Аркадьевича Гайдара.

Осенью 1941 года началась массовая эвакуация детей из Москвы.

Со стороны советской власти это было отнюдь не предложение, а приказ. Родители обязаны были вывозить детей до шести лет из Москвы. Начали составляться списки, пролагаться маршруты, их спешно вывозили на поездах и кораблях в самые разные места. Многие затем не видели своих матерей месяцы и годы.

Почему вывозили? Боялись бомбежек. Первая серьезная бомбежка состоялась 21 июля 1941 года, Москва серьезно полыхала, сразу были десятки, если не сотни жертв, всего от бомбежек в Москве погибло около трех тысяч жителей, но эти цифры неточны, их тщательно скрывали даже через десятилетия после войны. Боялись бомбежек в том числе и потому, что, в отличие от нас, сегодняшних, москвичи прекрасно знали о фашистской бомбардировке Лондона 1940 года. Тогда немецкие самолеты превратили в руины целые кварталы, улицы, районы британской столицы и погибли десятки тысяч человек. Знали и о страшных бомбардировках мирных городов во время гражданской войны в Испании. Маленьких москвичей грузили на поезда и корабли, чтобы вывезти из города. Хотя вера в то, что «война кончится быстро», была в народе еще жива.

Вторая волна эвакуации началась уже в сентябре – октябре, перед самым острым приступом всеобщей паники, который охватил Москву 16 октября. Тут детей эвакуировали уже с семьями.

Деятелей культуры, писателей, например, вывозили в Татарскую АССР, здесь они оказались в маленьком Чистополе, с которым отныне неразрывно оказалась связана история русской литературы. В Чистополе жили писали Борис Пастернак и Николай Асеев, неподалеку отсюда, в Елабуге, покончила с жизнью Марина Цветаева.

Многие писательские дети в октябре 1941 года оказались в чистопольском интернате, среди них – сын Цветаевой Георгий Эфрон (Мур), который в 1944-м погибнет на фронте.

«В те двадцать дней, которые Мур был в интернате, он успел подружиться с Тимуром Гайдаром… Там было множество детей знаменитостей. Дети Зинаиды Пастернак – Леня и Станислав Нейгауз, ночью играющий на разбитом рояле, чтобы не потерять музыкальную форму…» – рассказывает в книге «Ноев ковчег писателей» Наталья Громова.

Да, там были многие писательские дети. Но Мур выделялся среди всех. Только что потерявший мать, он был холоден и надменен. Он не желал читать ее стихи, он с какой-то брезгливостью говорил о ее самоубийстве, он прятал за этой «железной маской» свою гигантскую растерянность.

«…Было в его взгляде много ума, надменности и силы, – вспоминала Гедда Шор, одна из воспитанниц чистопольского интерната. – Сверстники до такой степени не были ему ровней, что ощущение собственного превосходства было неизбежно… В те страшные, военные дни осени сорок первого мы все, от мала до велика, слушали (по радио. – А. К., Б. М.) сводки Совинформбюро. Но никто из детей не слушал их так, как слушал их Мур. Спросили бы меня тогда, как это “так”, – я бы не сумела ответить. Так слушали сводки раненые в госпитале… Сегодня это слово знаю: причастность. Что делало его причастнее сверстников, которым, как и ему, предстоял фронт? Его зрелость, опережающая возраст? Трагедия семьи, неотступное злосчастие, взорвавшееся самоубийством матери? Он, как те раненые в госпитале, уже был ранен».

Сын Цветаевой – один из трагических героев своего поколения.

Но почему же среди его друзей оказался Тимур Гайдар? Только ли из-за любви к спорту, суровым мальчишеским играм? Или потому, что и Тимур тоже «уже был ранен»? Именно тогда, в октябре 1941 года от отца перестали приходить письма. Именно тогда ледяной ветер дунул в сторону Тимура – и тоска по отцу стала двигателем и его дальнейшей судьбы.

Казалось бы, что их могло связывать – несчастного сироту Мура, сына расстрелянного в тюрьме НКВД бывшего белогвардейца Сергея Эфрона – и сына Аркадия Гайдара, «любимого писателя советской детворы»? А общее все-таки было.

Их связало вот это сиротское чувство мальчиков, идущих навстречу войне как к избавлению от своего тотального одиночества.

Вообще жизнь в чистопольском интернате, где жили дети писателей, известных людей, была далеко не такой гладкой, как может показаться на первый взгляд. Да, тут были праздники, представления, спектакли театрального кружка, приходили «из города» эвакуированные поэты, чтобы читать детям свои стихи, но при этом дети оголодали до того, что написали жалобу Фадееву (секретарю писательского союза СССР) на директора интерната, прославившегося своим хамством и скупостью. Другой мрачный эпизод «детского» Чистополя связан с несчастным случаем – неожиданно разорвавшейся в руках учебной гранатой, случаем, во время которого погиб сын Василия Гроссмана, а другие подростки были ранены. Вообще все чистопольские страницы – горькие, тяжелые, отравленные тоской одиночества для Тимура: отец пропал без вести, мать побывала в лагере (с июня 1938-го по январь 1940-го) – и в то же время это годы, определившие многие из векторов его будущей судьбы.

И еще эти годы определили его главный жизненный выбор: армию.

Армия (та, военная и послевоенная Советская армия) станет для Тимура Гайдара профессией, биографией, эстетикой, моралью, в каком-то смысле даже его семьей.

Он вышел в отставку в 1984 году в чине контр-адмирала. Военный журналист, писавший очерки о военно-морском флоте, диктовавший в редакцию боевые репортажи с Кубы во время Карибского кризиса, выполнявший задания редакции в военном Афганистане, он в повседневной жизни очень часто носил флотскую форму (черную в обычные дни, белую в праздничные), ходил в ней на работу, гордился ею.

Надо сказать, что эта любовь к армии во многом была подхвачена, подсмотрена, вычитана им у отца. До болезненности звенящую почти в каждой книге Аркадия Гайдара любовь к оружию, к военной форме, к красоте строя, к тяжелой и страшной готовности умереть в бою, к повседневному героизму военной службы разные критики объясняют по-разному. Объясняют атмосферой эпохи, идейным фоном того поколения, которое буквально выросло в постоянной готовности к «мировой революции».

Но есть и другое объяснение – это была неразделенная, мучительная любовь. Отвергнутая любовь, если говорить точнее.

…Тимур Гайдар, сын Аркадия Гайдара, служил в армии 40 лет. Его отцу досталось лишь два с половиной армейских года. Включая обучение на военных курсах, хаос и фантасмагорию гражданской войны.

Всю свою очень короткую жизнь Аркадий Гайдар лишь мечтал об армии, грезил армией, создавал в своих книгах культ армии. Но после 1921 года она была для него навсегда закрыта: тяжелейшая контузия и целый букет ее медицинских последствий были тому причиной – включая сложнейший невроз и адские головные боли.

Однако эти два с половиной года, проведенные им на военной службе, оказались в итоге еще и источником прямо противоположных, контрастных мифологий.

Один из мифов гласит: в 16 лет Аркадий командовал полком, это был самый юный красный командир, красиво летящий впереди полка на боевом коне («всадник, скачущий впереди» – таково объяснение его псевдонима, ставшего фамилией), герой, рыцарь, практически ангел революции. Он воевал за правое дело.

Другой миф: Аркадий лично расстреливал пленных, он был жестокий садист, и в довершение этого мифологического ряда его собственная фраза, кочующая из одного разоблачительного памфлета в другой: «снились мне убитые мною в детстве люди».

Да, так бывает, что сентиментальные люди становятся хладнокровными убийцами, но это не случай Аркадия Гайдара. Тяжелая, острая, разрывающая душу память о гражданской войне станет лейтмотивом всей его жизни, его творчества и его сознания и подсознания. А ведь рядом жили сотни тысяч, миллионы других – для которых память о кровавом кошмаре гражданской стала лишь фоном, почти неразличимым за суетой дел.

А вот Аркадий помнил буквально всё – и переносил это в свои книги.

Ну а что касается его мифологической «жестокости», давайте с ней все-таки разберемся.

Настоящая, подлинная история гражданской войны, как и история русской революции, фактически неизвестна среднестатистическому гражданину России. Посмертная судьба Аркадия Гайдара – довольно яркое тому подтверждение.

Советские историки начиная уже с 1920-х годов настойчиво внедряли мысль о том, что гражданская война была войной «белых» и «красных». То есть сторонников «старого», царского режима и революционно настроенной народной массы. Поколение Егора выросло именно на такой мифологии – «бывшие люди» (дворяне, купцы, офицеры), с одной стороны, и «народ», то есть будущее страны – с другой.

Апофеозом этого исторического штампа в массовом сознании стал, как ни странно, безусловно детский и, безусловно, не очень серьезный фильм – «Неуловимые мстители». Образ «царского офицера» (штабс-капитана Овечкина) в гениальном исполнении актера Армена Джигарханяна для многих советских поколений стал неувядаемой матрицей.

Но это – обманная, фальшивая матрица.

На протяжении всей гражданской войны главными врагами советской власти были вовсе не штабс-капитаны Овечкины, не «белые» и уж тем более не скрытые или открытые монархисты.

Главными врагами большевиков были восставшие крестьяне. «В условиях ожесточенной гражданской войны, – пишут современные исследователи П. Алешкин и Ю. Васильев, – обе противоборствующие стороны, нередко в одних и тех же местностях, использовали… одинаковые методы принудительной мобилизации местного населения в армию, конфискаций и реквизиций имущества, лошадей, продовольствия, накладывали контрибуции, осуществляли аресты и расстрелы. Грабежи и мародерство в прифронтовой зоне стали обычным явлением… Отряды зеленых были неоднородными по составу, состояли по преимуществу из крестьянства. Зеленое движение являлось специфической формой крестьянского сопротивления… Зеленые выполняли функции крестьянского ополчения, отрядов самообороны для защиты селений от грабителей, продовольственных и карательных отрядов… Действия зеленых вносили серьезные осложнения в стратегию борющихся сторон, внося хаос в тылу и отвлекая войска с фронта».

Чем же были недовольны восставшие крестьяне? Всем.

«Бесчинствами комиссаров». Очень часто, особенно в маленьких уездных городках, смена власти происходила чрезвычайно карикатурно, жестоко и абсурдно. В какое-нибудь городское собрание врывалась пара мальчишек с наганами, производила показательный расстрел двух-трех чиновников и купцов, потом пьянствовала, дебоширила, арестовывала уважаемых людей, наводя на городок ужас.

Крестьяне были недовольны и подлым обманом большевиков – вместо обещанного мира они втягивали страну в бесконечную гражданскую войну всех против всех.

Вместо земли и мирного труда на земле крестьян снова гнали на войну – гнали принудительной жестокой мобилизацией.

Крестьяне, безусловно, были не просто раздражены, а возмущены до глубины души и полным обрушением хозяйственных связей и хозяйственной жизни – бесконечные конфискации, экспроприации обрушились на них еще до начала жуткого голода и грабительской продразверстки.

Закрылись крестьянские банки, выдававшие ссуды, закрылись ярмарки, где земледельцы продавали плоды своего труда, остановились мельницы, зерновые склады, полностью закрылись привычные рынки зерна и скота, кормившие всю страну, рухнула национальная финансовая система, обесценились деньги, исчез правопорядок, растаяла хоть какая-нибудь законность, крестьянский мир лишился своего главного свойства – стабильности и предсказуемости, в жизнь вторгся великий хаос, и не видеть в этом вины большевиков и комиссаров было попросту невозможно – именно они провозгласили этот хаос вершиной исторического развития.

Они сулили золотые горы, а потом расстреливали и загоняли в свою армию.

Большевики, и это было очевидно, украли у народа победу в революции 1917 года.

Именно поэтому в 1918–1920 годах началась война «крестьянского мира» против больших городов, в которых прочно установилась советская власть. Установилась благодаря поддержке рабочих и солдатских отрядов, обманутых большевистской агитацией. Началась война губерний с уездами. Война крестьянских восстаний против Харькова, Москвы, Питера, Ростова и других больших городов.

Параллельно этой крестьянской войне, охватившей всю страну, двигалась и другая история – возникновение очагов сопротивления, которые возглавили кадровые офицеры и генералы: Деникин, Колчак, Каппель, Шкуро и другие.

Однако крестьянские армии создавали не меньшую, а большую угрозу большевикам, потому что их численность невозможно было подсчитать, их действия – предугадать. Такой, например, была крестьянская армия знаменитого анархиста Нестора Махно, остановившая движение регулярной армии Деникина на Москву, как бревно, неожиданно брошенное под колеса модного лакированного автомобиля.

А вот что пишут современные исследователи крестьянских восстаний:

«Крестьянские волнения распространились на уральские и сибирские территории. В Томской губернии бунты и восстания охватили всю губернию. Восставшие захватили г. Колывань. Томские чекисты докладывали: слово “коммунист” стало ненавистным крестьянам, во время выступлений вырезались все коммунисты и их семейства с малыми детьми, по деревням прокатились избиения коммунистов. Активное недовольство выражали десятки сибирских казачьих станиц. В Оренбургской губернии повстанцы заняли район западнее Верхне-Уральска. Боевые силы повстанцев объединяли пять полков, в том числе казачий. Повстанческие части насчитывали до пяти тысяч башкир. В Башкирской губернии численность повстанцев достигала 1500 человек. Лозунги восставших: “Бей коммунистов! Да здравствует Советская власть, свободная торговля и мелкая собственность!”».

Крестьянские армии, по сути дела, захватили всю страну. Лишь в Поволжье произошли друг за другом четыре крупных восстания (так называемая «чапанная война», «вилочное движение», «сапожковщина», «серовщина» и десятки более мелких).

…Вот в этой чудовищной мясорубке и оказался шестнадцатилетний Аркадий Гайдар.

Что именно он в ней увидел? И что запомнил?

Главная характеристика – это хаос. Хаос, который жадно, со страшным людоедским чавканьем поглощает нормальную, рутинную, устоявшуюся человеческую жизнь.

То, что ожидалось с огромным нетерпением философами и поэтами начала ХХ века, то, о чем грезилось революционной молодежи в нескольких поколениях – старая, надоевшая историческая эпоха уходит, новая властно приходит – все это в реальности выглядело очень неаппетитно. Если не сказать иначе – выглядело жутко.

Что же противостояло той огромной, разнородной, всколыхнувшей всю Россию силе, которую сегодняшние историки очень аккуратно называют «антибольшевистскими силами»? Что смогло разомкнуть это самое «кольцо фронтов», что стало причиной поражения всей этой мощной стихии?

«Антибольшевистские силы», по сути, опиравшиеся на крестьянские восстания, имели множество центров, десятки «столиц» и «правительств»; это была центробежная стихия разбегавшихся в разные стороны векторов, кратно умножавших распад и хаос – национальных, социальных, политических, – в то время как большевики строили свою экспансию как раз на идее объединения страны вокруг ее центра и железного государственного порядка.

Большевики предлагали не только новую идеологию; вместе с этими нелепыми идеями они предлагали и главное – новый порядок, новую структуру, новую центральную власть.

А для юного Гайдара все это воплощалось именно в армии.

Армия – это ведь и есть порядок, и есть строй, это и есть железная дисциплина, пронизанная убежденностью в собственной правоте, это и есть иерархия, вертикаль, которая притягивает к себе все и организует все вокруг себя – некий электрический стержень, который создает мощный разряд и организует силовые поля, убирая хаос и уничтожая его.

Так, двигаясь от одной кровавой сцены к другой, по логике гражданской войны, – Гайдар втягивался все в новые и новые битвы с крестьянскими восстаниями и отрядами.