Глава шестая

Переступив порог знакомого кабинета на Петровке, и взглянув на следователя Руденко, Локтев испытал приступ острой зависти. После выходных лицо Руденко покрылось молодым золотистым загаром, казалось свежим и отдохнувшим. Следователь источал флюиды бодрости и жизнелюбия.

Видимо, субботу и воскресенье, Руденко, сумевший оторваться от рабочей рутины, провел в приятном обществе на лоне природы. Лежал кверху голым пузом на берегу подмосковной речки, сосал студеное пиво и заедал его крабовыми палочками или воблой.

Чем не жизнь? Блаженство. А какая-нибудь худосочная подруга, пристроившись под боком следователя, веточкой отгоняла от его мускулистого тела комаров и слепней. В представлении Локтева подруги милиционеров почему-то представлялись именно худосочными, костистыми и, само собой, некрасивыми до неприличия.

Сам Локтев же в выходные не придумал лучшего развлечения, чем слоняться по пустой жаркой квартире. Он мучил себя вопросом: что будет завтра во время нового допроса на Петровке? И не находил ответа. Главное же, Локтев не чувствовал в себе сил к сопротивлению наглому нахрапистому Руденко.

Бесконечно длинный день, наконец, закончился. На небе появились облака, солнце сползло за дальние многоэтажки. Поужинав парой бутербродов и стаканом молока, Локтев потушил свет и, раздевшись до трусов, повалился на диван, накинул на себя короткую простынку.

Серый вечер медленно сменился желтой московской ночью. В распахнутую балконную дверь потянуло прохладой, ветер шевелил тюлевую занавеску, сделалось совсем тихо. Но сон все не шел. Безответные вопросы, напряжение последних дней, тяжкая неизвестность будущего – все это жгло, тревожило душу.

Извертевшись на диване, скрутив простыню в жгут, Локтев, уже уставший ждать худшего и волноваться, встал, нашел в секретере упаковку снотворного и, приняв таблетку, вскоре забылся тяжелым каким-то нечеловеческим сном. Утром он чувствовал себя больным и разбитым.

Осунувшийся, с бледным лицом, Локтев положил повестку на стол следователя и опустился на стул. Руденко захлопнул какую-то папку, посмотрел на Локтева искристым веселым взглядом и даже улыбнулся своим мыслям.

– Ну как, Вы подумали над моим предложением?

– Подумал, – кивнул Локтев. – Хорошо подумал. И решил отказаться.

– Ну вот, опять Вы за свое, опять все по новой.

Руденко, видимо, нисколько не разочарованный ответом, даже не согнал с лица улыбку.

– Только обстоятельства за те несколько дней, что мы не виделись, сильно изменились. Я бы сказал, радикально изменились. В худшую для Вас сторону. Я не кокетничаю и не сгущаю краски. В настоящее время в Матросской тишине содержатся некий Степанидин, известный в уголовном мире, как Степан. Славянский вор в законе, коронован ещё пятнадцать лет назад, в ту пору, когда лаврушники не покупали это звание за деньги. Это – к слову.

Локтев, чувствуя недоброе, вжался в стул.

– Так вот, – продолжал Руденко, веселыми глазами разглядывая ещё окончательно не засохший кактус в цветочном горшке. – Контролеры следственного изолятора перехватили маляву, которую Степанидин отправлял на волю. В своем послании он просит найти того чайника, кто насмерть сбил машиной его лучшего друга, помощника, свою правую руку. Некоего Мизяева Олега Иннокентьевича, рецидивиста. Кликуха Мизер, четыре судимости, три лагерных срока. Найти чайника и разобраться по-свойски. В лучшем случае – посадить на перо. А в худшем… Может, паяльной лампой сжечь. Даже сказать не берусь. Понимаете, о чем я толкую?

Локтев тяжело засопел.

– В прошлый раз вы сказали, что я сбил машиной вовсе не какого-то Мизяева. Я сбил технолога, семьянина, многодетного отца. Вы сказали, что его фамилия Игнатов. Единственная запись в трудовой книжке. А вдова Игнатова проломит мою голову утюгом. А на суде ещё добавит или, в крайнем случае, плюнет в морду. Вы сказали…

– А, мало ли, что я сказал, – махнул рукой Руденко. – Тогда я, фигурально говоря, воспитательную беседу провел. Усовестил вас. Забудьте эту лирику про технолога и его дружную многодетную семью. У Мизера на той самой улице живет шмара, вот он от неё среди ночи отправился за очередным пузырем. Догнаться. Ну, спьяну бросился под колеса. А вы вышибли этой вонючке мозги.

– Значит, я наехал на уголовника…

Локтев чувствовал себя обманутым, сбитым с толку.

– А за что сидел это Мизяев?

– Его осуждали за всякие пустяки, на нем ничего серьезного сроду не висело. Кажется, последний раз он ограбил и изнасиловал семидесятилетнюю старуху. А потом засунул её в мусорный бак. И все прочее в том же роде. В аварии Мизяев сам виноват, нечего шляться ночью по проезжей части. Это мое мнение. Но его к делу не подошьешь. А Ваше чистосердечное признание уже в деле – его не выкинешь. И на суде вряд ли станут интересоваться образом жизни и подвигами Мизера. Судей будут интересовать только обстоятельства ДТП со смертельным исходом. Впрочем, суд – это дело долгое. До него дожить надо.

– Что, у меня мало шансов дожить до суда?

– Это как сказать, – Руденко в задумчивости почесал затылок. – Много зависит от Вас, от того, сможете ли Вы переломить свое упрямство. Звучит банально, но выход есть из любого положения. И у Вас он есть. Пока что есть. Надо умнеть. А если Вы умнеть вдруг не захотите, что ж, я сейчас же готов написать обвинительное заключение. Из этого кабинета Вы отправитесь не домой, а в следственный изолятор. Через купленных контролеров блатные узнают, кто Вы и за что сели. Я ни рубля не поставлю на то, что Вам в камере удастся пережить хотя бы одну ночь. Вас найдут утром со сломанной шеей. А сокамерники покажут, что Вы ночью свалились с верхней шконки.

Скрестив руки на груди, Локтев покачивался на стуле из стороны в сторону. Он испытывал беспокойство в пустом желудке, какое-то странное брожение, пузырение, покалывание. Такое ощущение, будто Локтев наглотался стирального порошка для автоматических стиральных машин, и вот теперь этот порошок начал действовать. Рот наполнялся кисловатой вязкой слюной, которую приходилось часто, через силу сглатывать.

– Почему я должен Вам верить? Прошлый раз Вы говорили одно, сегодня совсем другое. Все эти малявы, воры в законе, старуха в мусорном баке, этот приговор в отношении меня…

Руденко поднялся на ноги, подошел к конторскому шкафу, достал с верхней полки толстый альбом. Положив его на стол перед Локтевым, он перевернул несколько стариц из плотного картона, ткнул пальцем в фотографию мужчины.

– В этом альбоме фотографии разных московских авторитетов. Вот он, красавец. Смотрит с фотографии, как живой. На снимке Мизер выглядит несколько моложе, но узнать можно. Вы ведь хорошо рассмотрели сбитого Вами человека, Вы запомнили его лицо? Это он?

– Он, – кивнул Локтев, чувствуя, как заурчал, как забеспокоился желудок. – К сожалению, он.

Руденко захлопнул альбом, убрав его на прежнее место в конторский шкаф, сел за стол, придвинул ближе пепельницу.

– Вы убедились: на этот раз я не блефую, – сказал Руденко. – И мне искренне жалко Вас. По-человечески жалко. Сами себя в могилу закапываете.

– Дайте мне ещё пару дней на раздумье, – желудок отозвался на эти слова Локтева смачным бульканьем.

– Не могу дать ни дня, – Руденко цокнул языком. – Все сроки вышли, сегодня я должен предъявить Вам обвинение и заключить под стражу. Если я этого не сделаю, в прокуратуре меня неправильно поймут. Мы, следователи, тоже под богом ходим. Но если Вы решите сотрудничать со мной, обещаю Вам свою защиту. На воле Вас бандиты не найдут.

– Точно, не найдут?

– Сто процентов. Ваши показания, протоколы допросов будут изъяты из этой папки. А уголовное дело о гибели Мизяева мы закроем в связи с невозможностью найти виновника аварии. Вы ведь скрылись с места происшествия? Пусть все так и останется. Будем считать, что Ваши следы потерялись во мраке той ночи. Тем самым мы исключаем утечку информации из милицейских источников. Понимаете? Итак, выбор за Вами.

– Бывают моменты, когда выбирать не из чего.

Желудок Локтева заурчал, как проснувшийся гейзер.

– Тогда пишите.

* * * *

Руденко передал Локтеву бумагу, продиктовал текст агентурной подписки о согласии лица стать внештатным осведомителем ГУВД Москвы.

– Какой-нибудь звучный псевдоним себе за эти дни не придумали? – спросил Руденко. – Тогда напишите, что выбрали себе псевдоним «Кактус». Число. И распишитесь.

– Кровью?

– Не смешно, – покачал головой следователь.

Дважды перечитав текст расписки, Руденко встал из-за стола, спрятал документ в сейф, достал из него водительские права, отобранные у Локтева при задержании, и положил их на стол перед драматургом.

– Спасибо, я без машины, как без рук, – Локтев спрятал права во внутренний карман пиджака. – Значит, о том, что я стал стукачом, то есть внештатным осведомителем, теперь будете знать только Вы и я?

– Совершенно верно, – кивнул Руденко. – Вы и я. А теперь, когда все формальности выполнены, перейдем к делу. К черту всю рутину, к черту Ваши театральные круги, этих гомиков и психов. Займемся настоящим делом. Вам знаком этот человек? По моим сведениям, Вы должны его знать.

Руденко достал из-под бумаг черно-белую фотографию мужчины лет тридцати, показал снимок Локтеву. Тот кивнул.

– Это Тарасов Максим, – сказал Локтев.

– Он ваш друг?

– Нет, просто знакомый.

– Когда Вы встречали его в последний раз?

– Последний? Кажется, года два назад в Петрозаводске. В тамошнем областном театре ставили мою пьесу «Уходящая жизнь»…

– Хорошо, вот Вам бумага. Изложите все письменно. Абсолютно все, что вспомните о Тарасове. Все, что о нем знаете. Имеют значения самые мелкие детали, незначительные штрихи к портрету. Вы же драматург, вам по силам эта задача. Но без литературщины. Только факты. Начните с начала, когда, где при каких обстоятельствах вы познакомились. Где и когда встречались, ваши с ним разговоры. Общие знакомые. Привычки Тарасова, склонности, черты характера. Словом, все. По милицейской линии Тарасов никогда не привлекался, поэтому информация о нем более чем скудная.

– Что он натворил?

– Как внештатный работник милиции, помогающий следствию, Вы должны иметь представление о существе дела, – Руденко надул щеки. – Доказано, что Тарасов причастен к нескольким жестоким убийствам в Москве. Вот, собственно, и вся наша информация. Мотивы преступлений – не известны, сообщники – не известны, место лежбища Тарасова не известно… И так далее. Установлена только его личность. По существу, Вы единственный человек в Москве, кто хорошо знает Тарасова. Поэтому Ваша информация так важна. Понимаете?

– Понимаю, – кивнул Локтев.

– Кстати, один интересный факт, информация для раздумий. Сам Тарасов уже больше года числится пропавшим без вести. В один прекрасный день он вышел из своей квартиры и больше туда не вернулся. Его отец обратился в милицию только через две недели после исчезновения сына. По факту исчезновения человека возбудили дело. Тарасова искали, но результата нет. Все это время его никто не видел, ни у кого из родственников он не показывался, не давал о себе знать. И вот Тарасов вдруг всплыл в Москве. Как назло, живой и даже здоровый. Где он пропадал все это время? Вопрос на засыпку. Сейчас я, чтобы не мешать, уйду. Запру Вас в кабинете и уйду.

– Лучше меня не запирайте.

Локтев погладил себя ладонью по беспокойному животу. Руденко, пожав плечами, собрал со стола бумаги и запер их в сейф. Локтев склонился над чистым листом.

* * * *

Локтев потер ладонью горячий лоб.

В голове все это не умещается. Ясно, Руденко хотел сделать из Локтева не просто рядового стукача. Хотел сделать участника своей игры. И затея удалась, осуществилась без особого труда. А Тарасова разыскивают в Москве за жестокие убийства.