Теперь, в эту самую минуту, нужно вспоминать обстоятельства их знакомства, их разговоры. Если засесть за стол основательно, о Тарасове можно роман написать. Ну, пусть не роман, хотя бы небольшую повесть. Это можно… Но кто сказал, что следователь Руденко должен знать абсолютно все, что знает Локтев? Никто этого не говорил. Зачем сразу вываливать, как подарки из мешка, всю информацию?

Когда же случилась их первая встреча с Тарасовым? Года три назад… Или четыре… Сколько же времени прошло с тех пор? Помнится только, была поздняя осень, дождливый, слякотный день.

Локтев, промокнув на остановке, так и не дождался автобуса, взял частника, и через четверть часа сдавал плащ в служебный гардероб областного драматического театра. Он поднялся наверх по широкой лестнице из белого гранита, на пару минут остановился перед свежей, ещё пахнувшей типографской краской афишей, пришпиленной к стене конторскими кнопками.

Он несколько раз перечитал надписи синими аршинными буквами: «Премьера. 24 октября. Современная пьеса Алексея Локтева „У каждого свой шанс“. Режиссер Виктор Решетовский. В спектакле заняты ведущие артисты областного театра».

Когда Локтев вошел в зал, прогон спектакля шел полным ходом. Режиссер Решетовский, как обычно, устроился в середине третьего ряда, точно против сцены. Он низко опустил подбородок, и наблюдал за артистами прищуренными глазами сытого бульдога. Со сторон казалось, режиссер спал.

Локтев, боясь потревожить чужие творческие раздумья, тихо опустился на соседнее кресло. «Опаздываете, молодой человек», – буркнул Решетовский. Локтев хотел что-то ответить, но тут на сцене показался актер, которого ему до сего момента видеть, почему-то, не доводилось. На репетициях в роли замужнего мужчины, обреченного на безответные любовные страдания, исполнял совсем другой человек.

«Кто это?» – шепотом спросил Локтев. «Это Тарасов из второго состава, но, видимо, мы переведем его в первый состав, – шепотом же ответил Решетовский. – Потому что Линейников запил». «А, понятно», – кивнул Локтев.

Тарасов прошелся по сцене размашистым шагом, остановился и раскатистым баритоном воскликнул: «Мою любовь украли, как крадут на вокзале чемодан. Моего Вовочки больше нет со мной». «А что это за реплики произносит этот Тарасов? – насторожился Локтев. – В моей пьесе нет этих слов». «Репетиции надо посещать, – Решетовский окончательно пробудился от дремоты. – Прошлый раз Вас не было. А мы с художественным руководителем решили кое-что поменять. Как бы осовременить Ваш материал». «Что именно поменять?» – заволновался Локтев. «Поменять сексуальную ориентацию этого персонажа, – Решетовский показал пальцем на сцену. – Это современно и свежо».

«Что же, Вы из этого героя сделали педика?» – Локтев закашлялся. «Говорите тише, – цикнул Решетовский. – Русский язык так богат, а Вы употребляете жаргонное слово „педик“. Скажите иначе: сексуальный диссидент. Это хотя бы литературно». «Хорошо, „педик“ – не литературно, – сердито заворчал Локтев, понимавший, что затею режиссера исправить все равно не удастся. – А менять сексуальную ориентацию моего героя, превращать женатого, между прочим, человека в педика – это, по-Вашему, литературно?» «Это современно» – отрубил Решетовский.

Локтев хотел встать и уйти, но, подумав, решил, что ссориться с режиссером из-за незначительных изменений в пьесе не следует по стратегическим соображениям. Драматургов вокруг немало. А областной театр один на весь город. И режиссер Решетовский один на весь город.

После окончания репетиции Локтев, ожидая, когда освободится режиссер, слонялся по фойе, в который уж раз разглядывая развешенные на стенах фотографии артистов. Тарасов, подойдя сзади неслышными шагами, тронул драматурга за плечо: «Здравствуйте, хотел с Вами познакомиться. И вот случай представился. Это ваша первая пьеса?».

Локтев развел руками: «Первая. А это Ваша первая большая роль?» «М-да, не думал, что роль окажется такой, – сказал Тарасов. – Что придется играть какого-то пидора, поганого извращенца. Но, вы сами знаете, актеры ничего не решаю. Кстати, тут рядом одно новое заведение открылось. Вроде ресторана, но цены, как в рабочей столовой. Заглянем?» После короткого раздумья Локтев решил, что дожидаться режиссера вовсе необязательно, есть смысл выпить пару рюмок водки и сдобрить это дело кружкой пива.

Заведение действительно оказалось дешевым и чистым. Там играла какая-то музыка, подавали свиные шашлыки… Сейчас уж всех деталей не вспомнить. «А, может, каких-нибудь девочек обналичим?» – спросил Тарасов в начале первого ночи. Но Локтеву было уже не до девочек. Приятный вечер закончился тем, что Тарасов поймал частника и отвез домой слишком пьяного, не рассчитавшего своих сил драматурга.

На листе бумаги Локтев написал: «Тарасов артистичен, легко сходится с людьми, умеет найти общие темы для общения. Эрудирован».

* * * *

Спустя пару недель Локтев, посещавший платный тренажерный зал общества «Урожай», встретил Тарасова в раздевалке. «А я на тренировку по боксу, – сказал Тарасов. – Вообще-то все мои спортивные заслуги в прошлом, да, собственно, и нет особых заслуг. Махаю кулаками, чтобы окончательно форму не потерять. Я как спарринг-партнер ассистирую одному перспективному парню, Коле Анищенко. Слышал о таком?». «Слышал. Интересно взглянуть. Смотрю, у тебя много талантов. И бокс, и театр», – Локтеву и впрямь стало интересно.

Он прошел в спортивный зал и занял место на пустой скамейке перед рингом. Тарасов разогревался в углу зала, нанося несильные удары по боксерскому мешку, подвешенному к потолку на цепях. Наконец, на ринге появился Анищенко, голый по пояс, на руках красные боксерские перчатки.

Локтев сразу решил, что Тарасов, весивший не более девяносто двух килограммов, против этого мордоворота, весившего куда больше центнера, не выстоит и пары минут. Кроме того, Анищенко моложе своего соперника лет на семь. Тарасов, не ожидая приглашения, спокойно поднялся на ринг, пролез под канатами.

Учебный бой начался вяло и скучновато. Тарасов выдержал первый натиск Анищенко, сумел не попасть на правый кулак тяжеловеса, маневрировал по рингу, но держал спину слишком прямой. Когда первый раунд закончился, Анищенко, ещё не вспотевший, уселся на выставленный тренером табурет, прополоскал горло глотком воды, выплюнул её себе под ноги. Тарасов стоял в противоположном углу ринга, табурет ему не принесли.

Во втором раунде выяснилось, что Тарасов не только держит удар, но сам умеет сильно пробить с обеих рук. Анищенко пропустил апперкот справа и несколько очень плотных ударов в туловище, после которых никак не мог восстановить дыхание. Лишний вес мешал Анищенко быстро двигаться, его выпады казались слишком медленными, предсказуемыми.

Тарасов успевал или уйти или закрыться предплечьями. С другой стороны, при таком весе, который имел Анищенко, можно одним ударом положить кого угодно. Нужно только попасть. Анищенко мазал. Все мазал и мазал. Все перемалывал кулаками воздух.

Тарасов же был подвижен, нырял под удары, шел вперед и снова отступал. В конце раунда Анищенко уже дышал, как паровоз, а грудь лоснилась от пота. Тарасов, топтавшийся в своем углу, выглядел довольно свежим. В третьем раунде он перестал пятиться назад, неожиданно пошел на размен ударами. А потерявший уверенность Анищенко, оказался прижатым к канатам, был вынужден рисковать, раскрываться и, в конце концов, пропустил крюк в голову справа и слева.

Тарасов два раза провел боковой слева и кончил бой хлестким боковым ударом в голову справа. Это был честный бой, честный поединок. Анищенко проиграл вчистую. Проиграл, потому что не был настроен на победу. Он изначально считал победу своей собственностью, но ошибался.

Анищенко ахнул и упал грудью вперед, упал тяжело, как подстреленный бегемот. «Максим, мудак, это же тренировочный бой», – крикнул тренер.

Он пролез под канатами, ступил на ринг и встал на колени перед лежащим на досках Анищенко, который даже не пытался подняться. «Вот и хорошо, что бой тренировочный. Судей нет, и победу вам никто не подарит», – огрызнулся Тарасов. Он пролез под канатами, спустился вниз, на ходу развязывая шнуровку на перчатках.

«Тарасов хороший спортсмен, боксер. Увлекается стрельбой. Умеет сохранить достоинство перед лицом опасности», – написал на листке Локтев. Подумал минуту и добавил: «Склонен к насилию».

* * * *

Были и другие встречи. Время от времени они виделись в театре, играли в фойе в настольный футбол, пару раз посещали соревнования по любительскому боксу, даже в одной компании встречали Новый год. Но знакомство так и не переродилось в дружбу. Тарасов исчез из жизни Локтева также внезапно, как появился.

Он ушел из театра, перестал показываться в спортзале «Урожай». Последний раз они встретилась на улице, совершенно случайно. Стоял летний день, слишком жаркий и солнечный для северного города. Тарасов затащил Локтева в какую-то забегаловку, угостил пивом. На все вопросы отвечал неопределенно и односложно: не знаю, подумаю, не решил… Они постояли часа полтора за круглым столиком в углу зала, а потом затем Тарасов пригласил Локтева к себе домой. Тот, не раздумывая, согласился.

Деревянный, некрашеный дом на городской окраине. Квартира из двух комнат на втором этаже. Помнится, отец Тарасова тяжело болел. Из локтевого сгиба его правой руки торчала иголка. Старик беспокойно ходил по квартире, свободной рукой таская за собой металлический штатив с закрепленной в нем капельницей с физраствором.

Они с Тарасовым устроились на кухне, разложив закуску на стуле у окна.

«Почему ты ушел из театра?» – спросил Локтев. «А, надоело всю жизнь быть на вторых ролях, – отмахнулся Тарасов. – Какое у меня образование? Омский физкультурный институт. Плюс театральная студия. С таким образованием в театре ничего не светит. И вообще, ни в театре, ни в спорте я не достиг блистательных высот. Попробую себя в другой области».

«И в какой же это области?» – спросил Локтев. «Пока не знаю», – Тарасов наполнил рюмки. «А я еду в Москву, хочу там попытать счастья», – скромно сказал Локтев, которого распирало от счастья. Сразу два столичных театра решили ставить его пьесы. «Ну, может, в Москве увидимся», – ответил Тарасов. Он не выглядел счастливым, он, видимо, тоже вынашивал тщеславные планы. Иного свойства планы.

Интересно, какие именно?

«Во время нашей последней встречи Тарасов выглядел угнетенным, по моему мнению, он не в ладах с самим собой», – написал Локтев и поставил точку.

* * * *

– Немного же вы вспомнили.

Руденко прочитал и отодвинул от себя исписанную до половины страницу.

– Я постараюсь вспомнить больше, – ответил Локтев. – Дома посижу и вспомню. Только ответьте мне на один вопрос. Если я найду для Вас этого человека, то могу рассчитывать на премиальные? Я не о деньгах. Я могу надеяться, что в случае удачного завершения поисков, мое сотрудничество с уголовным розыском навсегда закончится?

Руденко хмыкнул и неопределенно пожал плечами.

– Я найду для Вас Тарасова, – сказал Локтев. – Но это будет мое первое и последнее, так сказать, дело. Договорились?

– Сперва найдите, тогда поговорим.

– Мне нужны гарантии.

– А я не представитель страховой кампании, чтобы давать какие-то сраные гарантии, – Руденко начинал злиться. – Тарасова МУР не может найти, а вы говорите: – я найду. Вы переоцениваете свои скромные таланты. Идите домой, соберитесь с мыслями и напишите все, что знаете. Как только закончите свой опус, звоните мне, но по телефону не называйте своего имени. Теперь у вас есть только псевдоним: Кактус. Встретимся вот в этой закусочной. Тихое место в центре.

– Так Вы обещаете, что в случае успеха отпустите меня с Богом? – упорствовал Локтев.

– Вы ещё ничем не помогли следствию, ничего не сделали, а уже начинаете торговаться, уже выдрючиваетесь, – Руденко поморщился, как от кислого. – Сперва докажите, что Вы хоть на что-то способны. Только самостоятельно вы ни хрена не сможете сделать. Ваш друг сильно изменился за то время, что Вы с ним не виделись. Из провинциального актеришки он превратился в отпетого бандита и убийцу. Если он только узнает, что Вы его ищете… Если только узнает, Вы проклянете тот день, когда вылезли из материнской утробы. Все, пишите письма.

На отрывном листке Руденко написал адрес шашлычной, передал бумагу Локтеву.