Сон четвёртый. Тень сомнения

Голубоватое мерцание телевизора освещает мою комнату и вытягивает из предметов длинные, зубчатые, как осколки, тени. Экран занимает отец Николай – на фотографиях десятилетней и двадцатилетней давности; на видеорепортажах и хрониках, посвящённых пустыни.

– … проверку данных о том, – вещает голос за кадром, – что неизвестные жестоко избили главного вдохновителя возрождения Свято-Алексиевской пустыни, известного в народе как отец Николай, сообщила заместитель руководителя отдела Северо-Стрелецкого межрайонного следственного отдела СК РФ по Архангельской области и Ненецкому автономному округу Ольга Дмитриевна Кормакова. В настоящий момент устанавливаются обстоятельства случившегося и личности участников нападения. Сам отец Николай в тяжёлом состоянии доставлен в Городскую больницу № 3 им. Г.А. Кончугова. Врачи борются за жизнь пострадавшего. Предполагается, что случившееся может быть связано с деятельностью панк-рок-группы Ugly virgin, участники которой неоднократно высказывали поддержку группировок Pussy Riot и Femen. Следствие просит всех, кто располагает какой-либо информацией о фигурантах дела, сообщить по телефону, указанному на экране. Конфиденциальность гарантируется.

Новости об отце Николае сменяют будни нефтяной промышленности, а будни нефтяников – новости спорта.

Он жив – это главное. Я сделал всё, что мог. Я старался.

Ведь так?

Никому же не станет лучше, если сообщить о Диане ментам? Либо её возненавидит весь город, либо…

О худшем лучше не думать.

Я вырубаю телевизор пультом, ставлю сотовый на зарядку и топаю в ванную. Комок ветоши затыкает слив, кран утробно хрюкает и исторгает холодную струю. Конечно, пришла весна – давайте отключим отопление!

Сунув в воду бельевой кипятильник, я жду минут десять и проверяю температуру.

Пальцы ничего не чувствуют. Поправка: тело ничего не чувствует.

Ноги ноют. И порезы на пальцах. И в голове будто пень.

Борясь с усталостью, с сонливостью, с отупением, я иду к себе. Видимо, раздеваюсь я медленно, потому что к моему возвращению вода уже переливается через край, а оранжевый коврик плавает в сантиметровом слое, как мохнатая амёба-утопленник.

Ладно, это вода. Ни тёплая, ни холодная. Блестит. Убаюкивает. H₂O. Бесцветная жидкость, без вкуса и запаха. Плотность при плавке не уменьшается, как у всех нормальных веществ, а возрастает – такой вот фокус-покус. А ещё она диполь, и это не ругательство.

Со стоном облегчения я выдергиваю кипятильник и лезу в горячую ванну. На пол выплёскивается волна, меня пробирает озноб, и кожа покрывается пупырышками. Проходит минута-другая, прежде чем тепло обволакивает спину и мысли, расслабляет мышцы.

Под зелёным потолком сияет лампочка, я смотрю на неё и медленно, неотвратимо проваливаюсь в гипнотический транс усталости. Гимназия, «Трубы», Афган, Диана и её мама, Леонидас – перед внутренним взглядом мелькает адский хоровод из лиц и мест, из глубины которого прорывается голос отца Николая:

ОНА БОЯЛАСЬ ТВОЕГО ОТЦА

Я просыпаюсь. Челюсти трясёт, вода остыла, лампочка исходит нездоровым белым светом. Сна как не было – только в голове ещё звучит пугающая фраза:

ОНА БОЯЛАСЬ ТВОЕГО ОТЦА

Со второй попытки я выбираюсь из ванны – во внушительную лужу на полу. Водянистый парень с волосами-сосульками угрюмо косится из зазеркалья и залепляет розовым пластырем порезанные, проткнутые пальцы. Я топаю к себе, оставляя мокрые следы на лавандовом ковролине, и обрушиваюсь в кресло – лицом в подушку, от которой уже попахивает грязными волосами.

Мне хочется отдохнуть, забыться.

Я так устал, что тяжело даже лежать – на мягкой, тёплой постели.

Сон не идёт.

Под закрытыми веками голая Диана развлекается с голым Леонидасом; окровавленный отец Николай снова и снова напоминает, что Вероника Игоревна кого-то боялась.

Ну не моего же батю?!

Я со стоном отковыриваю лицо от подушки и поднимаюсь с мокрой постели. Вытираюсь, надеваю домашние штаны в синюю клетку, серую толстовку и набираю его.

Он не отвечает.

Он никогда не отвечает в своих дебильных командировках.

Скорчив рожу телефону, я включаю ноут Вероники Игоревны и открываю видеорепортаж об исчезновении Поповых – на первом появлении отца Дианы.

Лицо мужчины затёрто пикселями, есть только фигура и голос.

Я проматываю запись с десяток раз, но ничего не понимаю.

Мог так звучать и выглядеть мой батя двадцать лет назад?

Я мотаю головой – настолько абсурдной выглядит идея, что у нас с Дианой один отец, – затем отдираю телефон от зарядки и прокручиваю фотографии содержимого синей папки.

ДНК-тест, ещё один, патент… паспорт Александры Игоревны Поповой.

Моему бате в следующем году исполнится шестьдесят. Попову, если поверим записи в паспорте Вероники Игоревны…

Я замираю, увидев на экране 1959 год рождения.

2018 минус 1959…

Меня прошибает пот.

Ну это же совпадение?

До хрена людей рождаются в один год. В «Википедии» печатают целые списки – и одних только звёзд.

Я беру себя в руки и просматриваю репортаж от начала до конца, без особой надежды на успех. Единственное, что выделяется из общей массы, – два эпитета о Попове: «молчаливый» и «нелюдимый».

Подходит это к моему бате? Маловероятно: он работает менеджером по продажам. И он… м-м, обычный. Я не знаток психологии, но «молчаливый» и «нелюдимый» человек вряд ли способен годами впаривать всякую хрень.

С другой стороны, я никогда не видел батю на работе. Всё, что мне известно о ней, известно с его слов.

Я снова звоню ему: во второй, в третий, в четвёртый раз – с тем же нулевым результатом.

Как же это бесит.

Помяв одеревеневшее от усталости лицо, я иду в полупустую, как аэродром, комнату родителей. Свет уличного фонаря выцеживает из полумглы яйцо-пылесос, который подпирает чёрный портфель. Место напротив окна занял наглый и жёлтый, как попугай, траходром. На столике блестят разноцветные бокалы – зелёный и фиолетовый, с засохшими потёками вина. Тут же раскрытой пастью зияет недобитая пачка презервативов Contex Tornado, а голая брюнетка с перекидного календаря осыпает себя песком и безмолвно зовёт туда, на тропический остров.

Смотря в сторону, я прикрываю прелести брюнетки ручкой пылесоса.

Господи, как стыдно.

Не помню уже, когда появились эти ню-календари, ню-полотенца и прочие… ню. Точно после Вероники Игоревны – едва она и Диана съехали от нас, а батя завёл моду на молодых антилоп, на бесконечное северо-стрелецкое сафари.

Я открываю и переворачиваю чёрный портфель. На пол сыплются проездные билеты, чеки, рекламные проспекты в пыльных файлах, лифчик…

Брр.

Я хватаю его за бретельки и, как дохлого паука, несу к мусорке.

До-сви-дос.

Вымыв руки, я возвращаюсь и перебираю вещи из портфеля. В глаза бросается визитка со схематичным изображением грузовых контейнеров.

ИРИНА МАКСИМОВНА КЛЕБАНОВА

ЗАМЕСТИТЕЛЬ РУКОВОДИТЕЛЯ ДЕПАРТАМЕНТА РАЗВИТИЯ ПАРТНЁРСКИХ ПРОЕКТОВ АО «СЕВПРОМСБЫТ»

8 812 766 5734

Вот Ирина Максимовна знает батю на работе? Знает, угрюмый он или нет?

Вертя «Ирину Максимовну» в пальцах, я прикусываю губу.

Знает или нет?

Живот стягивает от страха. Я боязливо набираю номер, жму «вызов», слушаю гудки.

– Алло? – отвечает женский голос. Очень приятный и очень молодой.

Я облизываю пересохшие губы.

– Алло-о? – повторяет Ирина.

– Ирина Максимовна? Доброго вечера. Служба… служба контроля качества.

– Здравствуйте, конечно! Только я ничего не заказывала.

– Некоторое время назад вы проводили переговоры с менеджером нашей фирмы Александром Родионовичем Арсеньевым…

В трубке повисает молчание, и я нервно прохожусь по комнате, выглядываю в окно, за которым мутно тлеет одинокий фонарь.

А если встреча бати и Ирины состоялась сегодня?

Девушка нервно хихикает и со словами «Мне некогда» вешает трубку. С минуту я глупо смотрю на телефон, затем печатаю сообщение: «Извините за беспоко1ствл. Мы пытаемся разобраться во ситуация с нашим менеджером. Если у вас посвятится время, перезвоните по этому номеру».

Исправив опечатки, я перепроверяю и отсылаю СМС. Проходит секунда или две, сотовый вибрирует и отображает входящий.

+7 812 766 5734

– Да, Ирина Максимовна?..

– Значит, уже были жалобы?

«Жалобы»?

ЖАЛОБЫ???

Она спрашивает об этом с таким неестественным весельем, что у меня стягивает желудок.

– Д-давайте сначала… Э-э-э… Вы помните дату пе… переговоров?

– С головой у меня всё в порядке.

От яда в голосе Ирины я на миг теряюсь.

– Хорошо… Хорошо! Давайте убедимся, что говорим про одного человека: под шестьдесят, залысины. Носит яркие…

– Яркие галстуки? – Ирина хихикает, и её смех окончательно выбивает меня из колеи.

– Д-да. То есть он… Да. Оцените, п-пожалуйста, Александра Родионовича по шкале дружелюбности?

– Как-как?

– Дружелюбности! – громко повторяю я. – Где «10» – это максимум дружелюбия, а «1» – нелюдимый, угрюмый человек.

– Мы виделись ОДИН раз.

– И тем ценнее ваше мнение. Главное, чтобы наши клиенты и партнёры не испытывали проблем от… в общении с нашими менеджерами.

Ирина шумно втягивает носом воздух, и тревога внутри меня ещё выше поднимает голову.

– Я бы сказала… было терпимо, пока он не пригласил подписать документы в номер.

– Че? То есть «что»?

Ирина судорожно выдыхает и долго молчит. Когда она начинает говорить, слова её звучат тихо и раздражённо:

– Он предложил немного выпить. Я отказалась. Ну, он не принял отказ… я согласилась как бы ради приличия, не знаю даже… потом он подлил снова и подливал ещё. Н-не слушал меня.

– Вы могли уйти? – не своим голосом спрашиваю я.

– Уйти? Да, наверное… впрочем… Всё это было… как бы давление. Неприятно… Не знаю! В какой-то момент он пытался обнять…

Я зажмуриваюсь от стыда. Ирина продолжает описывать встречу – всё детальнее и поспешнее, словно впервые рассказывает об этом гадком моменте.

– Подождите! – прерываю я, чудом сдерживая дрожь в голосе. – Подождите. Под шестьдесят, залысины, яркие галстуки. Вы уверены?

– Молодой человек, он предлагал сделать мне массаж ног.

Волосы у меня встают дыбом – так не сочетается натужное, отчаянное веселье в голосе Ирины и смысл слов.

– … в общем, ушла. Я не стала никому говорить… контракт выгодный. Надеюсь, вы примете меры с вашим… от вашего… – Ирина никак не может закончить фразу, а потом её голос вздрагивает: – Но раз вы позвонили, получается, были ещё? Другие?

Я отвечаю на автомате что-то утешающее, обнадёживающее и поспешно вешаю трубку.

Комната родителей обступает меня тесным кольцом. Чуждая, угрожающая, она словно годами впитывала в себя ядовитые миазмы батиных «встреч».

Сотовый вздрагивает и показывает входящий.

+7 812 766 5734

Жёлтая строка пляшет на экране, мобильный барахтается, верещит в моих потных, мокрых руках как очумелая птица.

Ирина хочет знать.

Она очень хочет знать, пострадали другие девушки или нет.

Я сам хочу это знать и выворачиваю ящики в шкафу-стенке. На пол летят футболки, носки, фотографии, квартплата, чьи-то ажурные трусики, снова фотографии…

Вероники Игоревны?

Они обнимаются с батей посреди песчаной отмели. Обнимаются и улыбаются.

Почему батя не выбросил этот снимок?

Не понимаю.

Сентиментальность?

Тоска?

Не понимаю.

Конечно, батя не любит Веронику Игоревну, уж слишком много женщин (от 23 до 37 включительно) перебывало у нас с тех пор, но словно бы… он скучает?..

Нет, не по ней. По прошлому себе, по тому человеку, который существовал рядом с нею, а без неё не смог.

С какого фига Веронике Игоревне бояться ЕГО?

Я ещё раз прохожусь по комнате, рассеянным взглядом скольжу по столу, по ню-календарю, по «горке» с хрусталём. Сотовый наконец затыкается.

Вновь закопавшись в ящики, я вытаскиваю жестяную упаковку из-под чая. Судя по тусклому медному слону на красном фоне, коробке лет двадцать. Судя по маленькому висячему замку, батя хранит там что-то ценное.

Деньги?

Документы на квартиру?

Поддельные паспорта?

Я достаю из кладовой пассатижи и, недолго думая, выдираю замочек. Крышка металлически скрежещет, рвётся. На свет появляется пачка фотографий, ещё пачка, ещё… Только секунду или две спустя что-то щелкает в онемелых мозгах: это батины девицы. Голышом. На одних трусики-лифчики, на других и того нет. Руки и ноги скованы наручниками, в глазах гуляет весь спектр эмоций от страха до возбуждения.

Фото похожи друг на друга, и девушки похожи: они всегда в наручниках, всегда лежат на животе, подняв руки над головой. Я сомнамбулично проглядываю снимки, в паху тяжелеет. Каких-то девиц я узнаю, каких-то нет – слишком много их прошло через батю. Цвета тускнеют, затягивая меня глубже в прошлое, наручники вытесняют верёвки, тридцатилетних антилопок – двадцатилетние.

Наконец в руках остаётся последняя, самая старая фотография, где голая, как ребёночек, женщина лежит на левом боку в комнате родителей.

Во рту у меня пересыхает, между ног уже не тяжелеет – чешется.

Господи, избави от лукавого.

Дрожащими руками я поднимаю фотографию, переворачиваю. Какой это год? 2010-й? 2011-й?

Нет даты, но Вероника Игоревна выглядит моложе, чем сейчас. Недостаточно молодо для Поповой, но достаточно – для той поры, когда мой батя и моя родная мама жили вместе, если судить по её вещам на дверце шкафа.

В углу кадра, на полу, лежит вишнёвая сумка, из которой свисают чёрные трусики-ниточки. Голова Вероники Игоревны повёрнута к камере, рот жадно приоткрыт. На коже вокруг тёмного шрама на животе блестят капли пота. Руки и шею туго стягивает верёвка, ягодицы прорезают кровавые ссадины – словно от ударов прутом или плёткой.