6. Трамвай

После восстановительной ванны, обязательной при частых погружениях на гелиображнике, спал Егоров неровно, прерывисто. Ему снился матрос Константиновский, превратившийся в злого коллектора Суздальской Империи и восседавший верхом на огромном гипототеме. Он летел через галактику напрямую к «Тавде», размахивая долговыми актами и постановлениями суда.

Спустя три часа сна и ещё полчаса бессмысленного валяния в кровати, Егоров поднялся. Оделся, съел принесённый местным коком завтрак и решил совершить экскурсию по кораблю, чтобы понять, где ему предстояло жить в ближайшие пару недель.

Гостиничный блок, в котором располагались его апартаменты, соседствовал с рядом магазинов различного характера. Из-за близости к разгрузочным ангарам он являлся чем-то вроде торгового центра для жителей корабля и, одновременно, буферной зоной между отсеками. По сравнению с жилыми отсеками в кормовой, «южной» части корабля, он был совсем крохотным, и Егоров решил начать с него.

Прогулявшись по широкому и высокому коридору, больше напоминавшему переулок, он прошёл мимо пары розничных лавок и заглянул в вездесущий быстропит «Маковкины пироги». За столиками сидела толпа смеявшихся и бурно что-то обсуждавших парней и девушек. Егоров стоял какое-то время, не пытаясь обратить на себя внимания и наблюдая за ними. Он заметил, что выговор матросов немного отличается от говора девушек-инженеров – видимо, во флотской иерархии тут действительно работали приезжие. Среди них оказался старший матрос Константиновский, который, заметив, наконец, Леонида, изменился в лице, отошёл от толпы и спросил:

– Разрешите спросить, как прошёл ваш сон?

– Разрешаю! – улыбнулся Егоров. – Неплохо, но могло бы и лучше. Перелёт, корабельное время, знаете ли… Скоро привыкну. Сколько нам ещё лететь до…?

– До Тюмени? – подсказал матрос. – Ещё двое среднесуток, тут недалеко. Следующие два перелёта, технический до пограничного Орска и дальше, до гиганта – дольше, по пять каждый. Вам успеет наскучить. Если, конечно, вы не рискнёте заняться экстремальным туризмом.

Константиновский махнул рукой в сторону кормы судна. Егоров кивнул.

– Честно говоря, туда и планирую направиться. Вы…

– Проводить? Да, разумеется, я обещал. К тому же, было поручения товарища капитана, – Константиновский виновато отвёл взгляд и потом взглянул на одну из девушек в группе инженеров. – Просто сейчас конец смены и я…

– Нет-нет, не смею задерживать! – замахал руками Егоров. – Я всё понимаю. Не планирую пробыть там долго, просто разведаю обстановку.

Матрос воспрянул духом и посоветовал.

– Будьте осторожны. Планшет и дорогие личные вещи брать не рекомендую. Остановка трамвая в конце улицы. И не забудьте получить местную валюту, распространённую в посёлке. Кредиты там не в ходу. Дань традиции.

– Валюту? Какой такой традиции? – не понял Егоров.

– О, вы не знаете? Лучше всего вам объяснят в ларьке «Дефицит».

Егоров кивнул и вернулся к лавке с соответствующей вывеской. Внутри сидел хмурый юноша в потрёпанной красно-синей куртке и странном головном уборе. На коленях у него лежала древняя цифровая игрушка, в которой нужно было взрывать овец, стреляя по ним лягушками.

Ассортиментом лавка, несмотря на претенциозное название, не блистала. Десяток бутылок крепкого алкоголя средней паршивости, табак, духи и нижнее бельё. Основным же товаром были планшеты и мобильные устройства, вышедшие из употребления тридцать, а то и сорок лет назад. Более всего Леонида удивила огромная коробка, доверху набитая одноразовыми мобильниками «Никель-5», распространёнными на Новом Качканаре, Тугулыме, Гагарке и тому подобных дырах. Рядом висела табличка:

«Курс дня: покупка – 29, продажа – 33 союзных кредитов»

– Добрый день! – обратился к продавцу Егоров. – Не подскажите, почём у вас местная валюта? Мне сказали, что она необходима в посёлке.

Продавец наконец-то обратил внимание на посетителя, поморщившись, отложил игру и привстал, поправив кепку.

– И вам, судрь, доброго здоровья. Вы с какой целью интересуетесь?

– Ну… Я буду находиться на судне ещё несколько недель, и, думаю, мне нужно будет чем-то платить.

– Платить… Платить мне или кому из торговцев вам, судрь, как гостю иноземному, будет сподручнее союзными кредитами. А с обитателями посёлка, скажем, вы сможете вступать только весьма в своеобразные экономические отношения. Решительно не понимаю, судрь, зачем вам туда нужно. Без, так сказать, централизованной экскурсии.

Речь продавца, который, несомненно, оказался аборигеном, была чересчур витиеватой и изобиловала не вполне цензурными старинными междометиями.

– Какие именно отношения?

– Своеобразные. В посёлке повсеместно используется бартер. Но вам чаще придётся отдавать, чем брать. Таковы наши непоколебимые, судрь, вековые традиции!

Звучало весьма странно, особенно про «отдавать», но Егоров не унимался.

– Если бартер, то что является валютой?

– Мобилы, – продавец кивнул в сторону коробки. – Есть ещё пиво и семки, но это, судрь, не ко мне, это в посёлке. Нынешний курс мобилы к союзным вы, судрь, можете лицезреть на табличке.

Егоров пораскинул мозгами и достал расчетную карту. Поднёс к глазу.

– Пожалуй, дайте четыре… нет, три мобилы.

– Не маловато?

– Я же смогу их в случае чего обменять на, как вы говорите, пиво?

– Всенепременно, – кивнул продавец, почему-то хитро улыбнувшись.

Затем снял с карточки сумму за три мобилы, сунул руку в корзину и протянул валюту Егорову. Тот машинально поблагодарил и уже направлялся к выходу, когда продавец бросил ему в догонку.

– Лучше, судрь, рассуйте по разным карманам. Мало ли чего.

На кошельке осталось двадцать восемь тысяч с копейками.

Поэт кивнул, чувствуя лёгкое волнение после общения с первым настоящим аборигеном, и направился вперёд по улице, где, если верить Константиновскому, была остановка трамвая.

Больше всего в посёлке Леонида как потенциальный источник заработка интересовал киноклуб «Заводчанин». За карьеру поэта ему приходилось работать в совершенно разной среде – от высоколобых эстетов из имперских научных сообществ до каторжников Нового Качканара. С народностью гопников он знаком не был, но предполагал, что по повадкам они мало чем отличаются от других традиционных обитателей космических станций – казаков, цыган, неформалов, чукчей, пастафарианцев, веганов и тому подобных малых народностей.

Очень скоро он понял, что отсутствие подготовки стало роковой ошибкой.

Остановка загадочного трамвая представляла собой открытую платформу с двумя косыми лавками. Позади полоски блестящих рельсов до самого корабельного неба простиралась полупрозрачная стена, через которую светило солнышко. Егоров задрал голову – высота перегородки между частями корабля казалась колоссальной, он оценил её на глаз в районе полукилометра, а солнце находилось и того выше.

Егоров сел на скамейку и услышал позади женские голоса – к платформе подошли две женщины, несущие полные сумки, судя по возрасту – мать и дочь. Они встали неподалёку и принялись обсуждать что-то на своём странном диалекте. Егоров пригляделся к их внешности взглядом этнографа-любителя. Аборигенки оказались ярко, безвкусно накрашенные, с вульгарно-глубокими декольте в дешёвых казанских «топиках». Обсуждали они пьянство соседей, случаи воровства, а речь их наполняли бранные выражения из середины прошлого века. Их челюсти прямо во время разговора совершали непроизвольные жевательные движения, и Егоров решил, что это что-то вроде наследственной нервной болезни.

– Любезный судрь, есть чё? – послышалось сзади.

Рядом стоял худой старичок в костюме инженера.

– В смысле? – не понял вопроса Егоров. – Я не понимаю диалекта.

– Телефона позвонить, мелочи?

– А! – Егоров с трудом вспомнил значение древнего слова «телефон», и, сопоставив его с рекомендациями продавца в лавке, смекнул: как раз самое время, чтобы произвести загадочный местный ритуал. – Вам нужно вот это?

Егоров достал из кармана одну из купленных мобил. Абориген тут же выхватил её из рук поэта, отвернулся и отошёл в противоположный конец платформы, поднеся к уху и изображая, что разговаривает. Леонид сообразил, что упомянутый ритуал – мелкое воровство – и было данью традиций. Подумалось, что в другой ситуации захотелось бы врезать незнакомцу, но поглядев на тщедушного старика, Егоров воспринял произошедшее как акт подаяния.

Этнографические наблюдения вскоре пришлось прекратить – из-за плавного поворота послышался гул, и по монорельсу к платформе подкатил трамвайный вагончик. Салон показался снаружи совсем небольшим, но внутри Егоров насчитал шесть рядов сидений по четыре места.

Аборигенши зашли следом и сели на заднее сиденье. Трамвай отчалил от перрона и неторопливо поехал вперёд в узком туннеле между стенок отсека. На переднем стекле отображалась трёхмерная карта маршрута. Трамвай шёл по кругу от командной, северной части корабля, против часовой стрелки. Маршрут пролегал вдоль западной стенки грузового отсека и вниз, на капитальный уровень «южной» кормы. В грузовом отсеке, за полупрозначной перегородкой, виднелось что-то зелёное, и Егоров наконец-то понял, какой лес имел в виду Артемьев. Поэт и раньше слышал о таких грузоперевозках при терраформировании, но сталкивался с этим впервые.

Трамвай свернул на развилке по ветке, уходящей под наклоном вниз, на первый уровень. За окном пробежали казармы-общежития матросов и начались первые жилые кварталы «Тавды». Мимо поэта помчались заборы из ржавых кусков внутренней обшивки, грязные стены с окнами, во многих из которых не было стёкол. Непонятно зачем поставленные заборы с написанными под ними старыми ругательствами. Наконец, купольное солнышко осталось позади, над грузовым отсеком, и система зеркал проецировала его на тесные переулки между «домами». Втиснутые между полом и потолком на высоте сорока метров, дома напоминали квадратные термитники цвета «металлик». Тусклый свет потолочных зеркал освещал лишь самые оживлённые перекрёстки, на которых в странных позах, согнувшись, сидели мужчины от тридцати и старше. В остальных местах для освещения применялись странные грушевидные лампы, свисающие с потолков. Роботов, боди-модификантов и китайцев – универсальных мерил современности любого посёлка – видно не было. Зато парами и в одиночку прогуливались одетые в тусклые куртки пенсионеры.

Проехав метров триста вглубь жилого отсека, трамвай остановился на следующей остановке. Старичок, отобравший первую мобилу Леонида, вышел, а вместо него в салон завалилась толпа из трёх десятков человек всех возрастов. Егорову это показалось странным: ведь салон рассчитывался всего на двадцать с небольшим пассажиров, почему бы не дождаться следующего? Слово «давка» Леонид, житель комфортных столиц, слышал раньше, но вспомнил с трудом – находилось оно в предпоследнем томе личного лексикона по употребляемости. На соседнее с Егоровым сиденье уселся юноша лет восемнадцати, тут же принявшийся лузгать семки и сорить вокруг. Спустя минуту бабулька, нависшая над юношей, проворчала:

– Уступите место, ирод. Эх, молодёжь, совсем старых не уважает.

Паренёк тут же соскочил, и бабулька хлопнулась рядом с поэтом, грубовато сдвинув его ближе к окну. Егоров решился спросить её:

– Простите, не подскажете, а где улица Космолётчиков?

– А вы, судрь, не местный, что ли? – спросила в ответ старуха.

Егоров решил, что неплохо бы прорекламировать своё будущее выступление:

– Я космический поэт. Прибыл к вам на гастроли. Мне нужно попасть в киноклуб.

– Ах, поэт! – воскликнула бабулька и почему-то рассмеялась. В салоне послышалась ещё пара смешков. – Поэмы! Выходите, судрь поэт, через одну остановку.

Егоров снова уставился в окно и попытался сравнить пейзажи с чем-то уже виденным ранее в жизни. «Тавда» не была самым старым космическим судном, которое ему случалось видеть, однажды ему пришлось выступать на цыганской орбитальной станции «Ромул-2480». Цыгане обитали внутри станции в самодельных шатрах и кибитках, занимавших десяток вертикальных уровней. Несмотря на преклонный возраст, орбитальная станция показалась ему тогда ухоженной и чистой, хозяева-бароны регулярно проводили ремонт, а цветастые шатры и наряды жителей не давали глазу заскучать.

Здесь же, в «Тавде», капитальный ремонт жилого сектора, похоже, не делали ни разу за два века существования корабля. Обстановка всё больше напоминала окраины старых районов в спальных агломерациях космических городов – безликие жилые блоки, функциональность и дешевизна. Егорову были по душе простота и технический минимализм, но нрав жителей казался всё более странным.

В голове у Леонида родилась строка, способная стать линейным короткостишием:

«Утробно у Тавды тандырное нутро…»

Пришло время выходить, и Егоров стал протискиваться к выходу – интуиция, а, может, и древний инстинкт подсказали, что при давке полезно готовиться к выходу заранее. Уже подходя к дверям, он почувствовал, что кто-то шарится по его карманам.

– Простите, – Егоров повернулся, резко отодвинулся и увидел хилого парня лет тридцати, который вытащил из кармана вторую мобилу поэта и теперь отводил взгляд. – Мне кажется, вы взяли что-то моё.

– Идите, судрь, к звёздам, – отозвался тот.

Тут же сзади в плечо Леонида толкнула женщина:

– Борзеть изволили, судрь? Зачем прижимаетесь?

– Вы с каких кварталов будете, судрь? – спросил высокий китайских кровей парень слева, загородивший того, кто залезал в карман. – Чего не на лифте разъезжаете?

В его словах чувствовалась агрессия, и Егоров по взглядам окружающих понял, что агрессора они поддерживают. В голове что-то щёлкнуло, и отстранённость, накопленная за годы поэтической жизни, уступила флотской выдержке отставного гардемарина. Он выпрямился и уверенным голосом произнёс:

– Я отставной офицер имперского флота. Поэт. Я не потерплю такого отношения.

– Поэт, судрь! – воскликнул парень. В салоне снова засмеялись. – Имперского флота! К нам артист приехал!

Леонида толкнули в плечо. Теперь все неприятности сложились в мозаику. Ксенофобия, понял поэт. Ксенофобия и предубеждения по отношению к космическим артистам. Ограбить. Показать, что они – не хуже, чем люди «с большой земли». Егоров припомнил, что что-то подобное случилось с ним у каторжников Дзержинска, когда он только начинал карьеру поэта. Говорят, толпа, ополчившаяся на чужака, способна на многое.

Хочешь жить – умей вертеться, как говаривал дядюшка. Впрыснулся в кровь адреналин – трамвай всё никак не хотел останавливаться, а дикое поведение собравшихся становилось непредсказуемым. Он решил, что будет драться.

Космический населённый пункт – в соответствие с Московским Транспортным Протоколом населённое людьми пространство в космосе, первичная единица расселения людей в пределах одной космической территории (город, поселение сельского типа, посёлок). Город (космической город, планета городского типа, планетарный мегаполис – уст.) – крупный (свыше 10 млн. человек) населённый пункт на каменной планете или на планете-океане, обладающей постоянной или временной атмосферой, пригодной для нахождения человека без скафандра. Имеет развитый комплекс хозяйства и экономики, является скоплением архитектурных и инженерных сооружений, обеспечивающих жизнеобеспечение населения. Города обычно подразделяются на районы (макрорайоны), дистрикты, территории или материки. Деревня (космическое сельское поселение) – населённый пункт подземного, купольного, купольно-кольцевого типа на карликовой планете, спутнике, астероиде, либо планете, непригодной для создания городского поселения населением меньше 10 млн. человек. Чаще термин применяется к населённым пунктам в звёздных системах, не имеющих городов. Нередко после терраформирования планеты сельское поселение может перейти в статус городского. Посёлок – населённый пункт на планете с временной атмосферой населением меньше 10 млн. человек, либо искусственно-построенный посёлок в открытом космосе (орбитальный, космический – межзвёздный – см. Посёлки на космических заводах и космоносцах). Статусом посёлка в соответствие с СМТП обладают также космические материки населением свыше 10 млн. человек.

(по материалам Галактопедии)