Штопаная душа

Дмитрий Григорьевич снял трубку сам. Тем лучше.

– Урология.

– Не вздумайте давать отбой! – не здороваясь, предупредила Анна. – Не вынуждайте меня на крайние меры…

Под «крайними мерами» подразумевался ее приезд в урологию сто пятьдесят четвертой больницы.

– Здравствуйте, Анна Андреевна. – Нехороший человек не удивился и не испугался, говорил обычным будничным тоном. – Чем обязан?

– Вы прекрасно знаете чем! Я звоню, чтобы…

– Поблагодарить меня за то, что я не стал подавать на вас в суд за оскорбление чести и достоинства, а ограничился…

– Чести и достоинства?! – От возмущения Анна чуть не выронила трубку (разговаривала она из своего кабинета по городской линии). – Это у вас – честь и достоинство?! Да кто это вам так польстил?!

– Я могу и передумать, – негромко, но с угрозой сказал Дмитрий Григорьевич. – Если у вас есть, что сказать по делу, – говорите, если нет – до свидания.

Я, как вам известно, в отделении работаю, а не на кафедре баклуши бью, мне время дорого.

– Ах по делу?.. – Мысль о том, что разговор может записываться (а что – от такого типа всего можно ожидать) удержала Анну от кое-каких слов и выражений. – Ладно, давайте по делу. Вы думаете, что сумеете выйти сухим из воды? Ошибаетесь! Я постараюсь сделать так, что вас не только в Москве, но и в Мухосранске каком-нибудь на работу не возьмут!

– Давайте без угроз? – спокойно попросил Дмитрий Григорьевич. – И потом, нет такого города – Мухосранск. У вас все, Анна Андреевна, а то мне к больным надо?

Непрошибаемая какая сволочь! Небось ждал этого разговора, готовился, укреплялся духом, репетировал разные варианты. А может, он просто такой мерзавец, что ничему не удивляется и ни на что не обижается? Думает, что ничем его не возьмешь? Посмотрим…

– Нет не все! Я хочу вам сказать… – «А что, собственно, я хочу ему сказать», – подумала Анна, – …я хочу предупредить, что это вам просто так с рук не сойдет!

– Что именно?

Такое впечатление, что разговариваешь с автоответчиком. Ноль эмоций!

– Вся эта ваша затея! Она вам аукнется!

– Я ничего не затевал, Анна Андреевна. Я не оскорблял коллег при свидетелях, я не разглашал врачебных тайн при свидетелях, я не звоню никому с угрозами. Что мне должно аукнуться?

– Не делайте из меня дуру! Вы прекрасно понимаете…

«А зачем, я, вообще звоню? – вдруг подумала Анна. – Выплеснуть наболевшее? Что это даст?» Мотив для звонка был, разумеется, скорее эмоциональным, нежели практическим, но и доля практического тоже присутствовала. Хотелось не только высказать Дмитрию Григорьевичу все, что она о нем думает, но и предупредить, что, давая объяснения где угодно, хоть в министерстве, хоть в суде, замалчивать его грехи она ни в коем случае не будет. Наоборот, выложит все, как есть. Навряд ли Дмитрий Григорьевич заинтересован в привлечении внимания к своей особе со стороны департамента здравоохранения, министерства и, тем более, людей в погонах. Людям в погонах с таким «анамнезом» только на заметку попадись – очень скоро станешь фигурантом оперативной разработки, а от фигуранта до подсудимого рукой подать. Был шанс, что Дмитрий Григорьевич пойдет на попятный, небольшой, но был, а шансами, пусть и небольшими, пренебрегать не стоит. Интересно, с чего это Дмитрий Григорьевич такой спокойный? Тупой и не понимает? Или – крутой и не боится? Скорее всего, тупой, был бы крутым давно ушел бы в какое-нибудь место получше, а не сидел в не самой лучшей московской больнице. Хотя здесь мог крыться свой расчет, весьма прозаический – лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Какой смысл уходить оттуда, где у тебя все схвачено?

Однокурсник Анны Гена Просвирников (одно время он даже кандидатом в женихи числился, правда, недолго – месяца два, потом переключился на более доступный объект) по окончании клинической ординатуры удивил всех. Не остался в Институте хирургии, а уехал «на периферию», правда, не очень-то далеко – в одну из больниц ближнего Подмосковья. В «рядовых» врачах Просвирников проходил недолго – не прошло и двух лет, как его назначили заведующим отделением…

В тридцать лет Просвирников стал главным врачом ЦРБ, районным, так сказать, министром здравоохранения. В институте он так быстро бы не «взлетел», что да, то да. Глядишь, лет через десять при таких темпах областным здравоохранением рулить станет. Да нет, какие там десять? Лет через пять-шесть.

– Я прекрасно понимаю, что вы на меня сердитесь, – мягко перебил Дмитрий Григорьевич. – Но не я же виноват в случившемся. Я никого не оскорблял и ничего не разглашал.

Анна представила, как сидит он сейчас весь такой из себя самодовольный в ординаторской, лыбится, перемигивается с коллегами и наслаждается моментом, как кот, забавляющийся с мышкой. Обольщайся, противный, пока тебе обольщается, только смотри, как бы твоя мышка не оказалась бы скорпионом. Зодиакальный знак, как-никак, ведь родилась Анна шестнадцатого ноября.

Что ж – разговор не получился. Бывает, ничего страшного. Последнее слово за собой можно и не оставлять, это по большому счету ничего не значит, но так хотелось сказать Дмитрию Григорьевичу что-нибудь нехорошее…

– Вы – штопаная душа! – неожиданно вырвалось у Анны.

Так нехорошего человека вряд ли кто-то обзывал. Анна и сама не слышала никогда такого выражения. Оно родилось случайно, путем извлечения из длинной вертевшейся в уме нецензурной фразы двух цензурных слов. С переводом прилагательного из мужского рода в женский и изменением падежа существительного с винительного на именительный, чтобы слова сочетались гармонично.

Дмитрий Григорьевич помолчал несколько секунд, осмысливая услышанное (давать отбой Анна не стала, чтобы он ненароком не подумал, что сумел довести ее до истерики) и сказал:

– Это еще Довлатов писал, что в разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы, взываешь к логике и здравому смыслу, но неожиданно для себя обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса.

– Мне противен не только звук вашего голоса, но и ваш вид, – подхватила Анна. – Мне противно сознавать, что кто-то может назвать нас словом «коллеги». Мне вообще противно. Очень надеюсь, что это наш последний разговор.

– Вряд ли, Анна Андреевна. Скорее всего, нам еще предстоит встречаться и не раз…

«В министерстве или в суде» Дмитрий Григорьевич уточнять не стал, и так ясно, что не в ночном клубе.

– Я постараюсь сделать так, чтобы вам запомнились эти встречи! – Анна сначала пообещала и только потом поняла, что обещание звучит несколько двусмысленно, но сказанного не воротить. – У меня все.

Вот теперь можно дать отбой. «У меня все» и отбой – это, конечно, выглядит высокомерно, но в данной ситуации вполне уместно.

– Не сладился разговор, – пожаловалась Анна Однофамильцу.

Однофамилец по своему обыкновению ничего не ответил. Не Хогвартс, какой-нибудь, чтобы портреты разговаривали, а Российский государственный медицинский университет последипломного образования, сокращенно – РГМУПО. «Эргэмупо – Лимпопо», как иногда шутят сотрудники. Зато Однофамилец был прекрасным слушателем. Смотрел строго, но в то же время приветливо, словно хотел сказать: «Отвлекаешь ты меня, Анька – от важных дел». Дела были важными по определению, у основоположников и корифеев неважных дел, наверное, не бывает. «Дедушка?» – узнавали или догадывались коллеги, впервые оказавшись в кабинете доцента Вишневской. «Однофамилец», – коротко отвечала Анна. Некоторые не верили, думали, что скромничает, а что тут скромничать. Был бы дедушка, так бы и говорила. Мало ли на белом свете Вишневских? В Польше эта фамилия вообще третья по распространенности.

Портрет Однофамильца Анне подарили на двадцатилетие однокурсники. Не исключено, что сперли с одной из хирургических кафедр, где еще в наше время найдешь такой раритет. Слегка потрескавшуюся деревянную раму Анна трогать не стала, хотя была мысль пройтись по ней морилкой, так и повесила. Сначала Однофамилец висел дома, над «художественным» рабочим столом, а когда Анна дослужилась до кабинета, переехал сюда, на кафедру клинической иммунологии и аллергологии.

Однажды случилось прикольное. Занесло Анну на консультацию в шестьдесят пятую больницу. Вообще – то ее туда частенько заносило, раза четыре в год как минимум, но в тот день все сложилось как-то непредсказуемо, неудобно и несуразно, в результате чего Анна явилась в отделение кардиологии около семи часов вечера. Лечащий врач уже ушел, заведующий отделением тоже ушел, а из-за каких-то сбоев в графике (кто-то на дежурство не вышел, что ли, – такой уж выдался день), отделение оставили под наблюдение врачу-терапевту приемного отделения. Прибежал улыбчивый ясноглазый доктор, по лицу видно, что добряк из безотказных, из таких, на которых все ездят, по возрасту – примерно Аннин ровесник. Представился Алексеем Ивановичем, а услышав «Очень приятно, доцент Вишневская, Анна Андреевна», просиял и выдал: «А я – Боткин». Шуточек насчет фамилии Анна не любила, а шапочно знакомым вообще не позволяла себя вышучивать, поэтому иронично приподняла левую бровь и уже совсем собралась сказать: «Хорошо, что не Склифософский!» (хотя, если вдуматься, то разницы никакой), но успела прочесть на бейджике коллеги его фамилию. Действительно – оказался Боткин. «Только Склифосовского нам не хватает», – пошутила Анна, довольная, что не успела сказать колкость.

– Но если он думает…

Однофамилец молчал, но молчал как требовалось – понимающе и сочувственно. С понимающим собеседником разговаривать очень удобно, потому что можно обходиться без долгих объяснений. Можно не договаривать до конца, можно пропускать середину, как, например, сейчас.

– …то обломается! Я его…

Больше всего хотелось залепить Дмитрию Григорьевичу увесистую оплеуху. От всей, как говорится, души, так, чтобы рука потом долго болела. Но это неинтеллигентно, к тому же чревато последствиями. Сколько там обещает Уголовный кодекс за оплеухи? Это легкое телесное повреждение или моральная травма средней тяжести? Нет, она не будет давать в руки негодяя лишний козырь, она его морально уничтожит. Ишь ты, еще Довлатова цитирует. Да Довлатов с таким мерзавцем в одном поле… Ладно, не надо отвлекаться, не на Довлатова этот хорек полоскучий клевещет, а на доцента Вишневскую. Ну так доцент Вишневская ему покажет! Так покажет, что мало не покажется!