Поговорили хорошо, качественно. Заодно и определили троих аутсайдеров – Задворную, Абаргину и Шрамко, которые не только не принимали участия в обсуждении, но и вообще с трудом понимали, о чем идет речь. Тактика Анны была простой – задать вопрос и, если ответа не последовало, переадресовать вопрос кому-то другому. Все познается в сравнении, если ты не знаешь того, что знают твои коллеги, то выводы напрашиваются сами собой.

В двенадцать часов Анна объявила перерыв.

Посидела немного в кабинете, втайне надеясь, что три «грации» – аутсайдеры подойдут и хотя бы спросят с глазу на глаз, что она порекомендует им почитать для умственного развития. Зря потратила время – «грациям» (все они объемами были под стать друг другу) было не до умственного развития, небось стоят сейчас на лестничной площадке, дымят прямо под грозной табличкой «не курить» и сетуют на то, какие сволочные попадаются преподавательницы. Ничего, зато будет что вспомнить, о чем рассказать дома.

В ассистентской старший лаборант Долгуновская изливала душу ассистенту Кую киной. Дамы сидели за своими столами, обложившись папками на случай срочной имитации деятельности, если вдруг войдет шеф. И говорили не очень громко, во всяком случае так, что в коридоре их слышно не было. Анна села на диван, откинулась на спинку, запрокинула голову, прикрыла глаза и попробовала расслабиться. Под чей-то пустопорожний треп расслабляться у нее получалось прекрасно.

Долгуновская – вечная искательница приключений на свою кругленькую попку. То с каким-то бандитом роман закрутит, и он ее бешено, до синяков, ревнует, то с девятнадцатилетним студентом свяжется (потом от его матери все никак отвязаться не могла), то влюбится в испанца и соберется эмигрировать, но испанец не оправдает возложенных на него надежд… Насыщеннейшая сверх всякой меры личная жизнь, прямо хоть сериал снимай.

– …хватилась – нет кошелька. Перепугалась, а потом вспомнила, что на работе его забыла. Борисовна две тысячи взаймы попросила, я кошелек из сумки достала и убрала на автопилоте в карман халата. А когда Юрка за мной приехал, заторопилась на радостях, халат в шкаф, ветровку с сумкой в руки, да так и убежала.

– Хорошо, что не свистнули. – Куюкина, флегматичная мать-одиночка, во всем старалась искать хорошее.

– А если бы и свистнули, – Долгуновская скривилась, наморщив свой вздернутый кверху носик. – Там всего ничего денег было, две пятисотенные и мелкими рублей триста. Да что деньги, Рит, когда у меня – трагедия. Я ему говорю: «Юра, я деньги на работе оставила, дай мне на маршрутку и метро». Он дает мне четыре пятирублевые монеты и говорит: «Я тебя до метро подброшу». Представляешь?

– Все правильно, Маш. Двадцать рублей, а на метро билет девятнадцать стоит.

– Рит, ты чего?! – Долгуновская возмущенно покрутила у виска указательным пальцем. – Четыре пятирублевые монеты! Ровно на билет! Нормальный мужик дал бы хотя бы стольник! Нет – нормальный дал бы пятьсот! Может, мне сигареты купить надо или булочку захочется схомячить. А тут – ровно столько, сколько надо. Ненавижу такое жлобство!

– Может, у него тоже денег не было, Маш.

– Были! Сама видела! – Долгуновская снова подняла правую руку и развела сантиметра на три указательный палец с большим. – Вот такая пачкенция тысячных купюр! А любимой женщине – двадцать рублей монетками!

– Что просила – то и получила, – прокомментировала Анна, не открывая глаз. – Надо четко формулировать. Хочешь тысячу – так и говори.

– Да не хотела я никакой тысячи! – взвилась Долгуновская. – Хотела стрельнуть денег на проезд, а заодно узнала истинную сущность человека!

– У мужиков одна сущность, – вздохнула Куюкина. – Все они эгоисты.

– Все мы в какой-то мере эгоисты, но пределы должны же быть… Я ему подарила та-а-акую ночь, – Долгуновская зажмурилась. Покачалась на стуле и поцокала языком. – А он, скотина бесстыжая, монетки мне…

– Значит, надо было за секс заплатить, – по-прежнему не раскрывая глаз и не меняя позы, сказала Анна. – Ты, Мария Максимовна, новых эвфемизмов не изобретай, пользуйся классическим: «на булавки». Если мужчина интеллигентный, то должен понять!

– Эх вы! А еще считается, что медики – сострадательный народ. Я вам душу открыла, а вы мне туда…

– Плюнули? – предположила Анна.

Дразнить Долгуновскую было очень приятно и весело. Она обычно не лезла за словом в карман и никогда не обижалась. Но сегодня Мария Максимовна, кажется, была не в ударе.

– Хуже! – нахмурилась Долгуновская. – Только из вежливости уточнять не буду.

– Маш, а что с Юрой? – поинтересовалась Куюкина.

– Если хотя бы половина моих пожеланий сбылась, то он, я надеюсь, просит сейчас подаяние на Курском вокзале!

– Какая ты жестокая! – укоризненно ахнула Куюкина.

– Как наждачка, – добавила Анна.

– Мы расстались! Я швырнула ему в лицо его жалкие пятирублевки и ушла!

– Без денег!

– Да, Рит, без денег! До метро шла пешком, потому и опоздала.

– А в метро?

– Да что там трудного в метро бесплатно пройти? – Долгуновская игриво повела плечами. – Посмотрела в глаза сержанту, улыбнулась во все тридцать два зуба и прямо на его глазах через турникет и перепрыгнула. Отошла, обернулась, а он так все и стоял под впечатлением. А Юрка, подонок, уже три раза звонил. Пусть звонит…

Дверь с громким стуком распахнулась.

– Вот вы где, Анна Андреевна! – обрадовался запыхавшийся ассистент Виньков. – Вас срочно хочет видеть Аркадий Вениаминович! Он, кажется, не в духе.

Виньков был недалек и честолюбив – оптимальное сочетание качеств для добровольного помощника руководителя. Ролью Мальчика На Побегушках и Главного Подхалима Виньков не ограничивался – как можно так мелко плавать? Он был – Незаменимым и Единственным. Встречал и провожал не только шефа, но и его супругу, присматривал за реконструкцией дачи (из скромного двухэтажного особнячка в помпезные хоромы в псевдогреческом стиле), организовывал квартирный ремонт, возил шефа когда тот не хотел или не мог садиться за руль… Разве что только не спал с ним, но вся кафедра твердо была уверена в том, что если только Аркадий Вениаминович пожелает сменить ориентацию, то с виньковской стороны отказа он не встретит. Только полное понимание и горячее одобрение.

Взаимообразно Виньков имел покровительство шефа – публикации, приятные командировки, «созревающую потихоньку», как он сам выражался, докторскую диссертацию, льготный график (а как же все успеть-то?) и разные прочие поблажки. Коллеги относились к Винькову с иронией, но без симпатии.

– Иду!

Анна позволила себе только контрольный взгляд в зеркало. «Он, кажется, не в духе» на языке Винькова означало нечто среднее между «рвет и мечет» и «готов всех поубивать». Насчет причины можно было не утруждаться догадками – Задворная нажаловалась, других вариантов нет, потому что просто быть не может. Интересно, что она наговорила шефу, что он пришел в ярость. Хотя могло ведь просто одно наложиться на другое. С утра, например, обострился геморрой, потом подскочило давление, а тут еще и на доцента Вишневскую снова жалуются. Как не прийти в ярость? Ладно, придется потерпеть, Аркадий Вениаминович свиреп, да отходчив. Пометает свои громы и молнии минут десять, а там и остынет, чаем угостит, глядишь, что-то интересное расскажет или даже, предложит… А не предложит – самой намекнуть можно, чтобы не упускать подходящий момент. Всласть наоравшись, отведя душеньку, шеф начинает чувствовать себя неловко. Интеллигентный человек, заведующий кафедрой, доктор наук, профессор и член-корреспондент, а снова позволил себе такое буйство. В этот момент он покладист и сговорчив. К тому же, дав обещание, Аркадий Вениаминович, может потянуть с его выполнением, но назад его никогда и ни за что не возьмет. Мужик сказал – мужик сделал.

Аркадий Вениаминович был красен лицом, а еще он раздувал щеки и слегка подрагивал левым глазом. «Что она ему наболтала?» – подумала Анна, садясь за стол для совещаний подальше от шефа. Мера предосторожности – в гневе Аркадий Вениаминович брызгал слюной, иногда прямо фонтанировал ею.

– Умеешь ты удивить, Анна Андреевна, да еще как умеешь…

Разгон брался медленно, с тихого обычного голоса. Громкость и гнев нарастали постепенно. И, конечно же, неотвратимо.

– Мне недавно звонил главврач сто пятьдесят четвертой больницы, как его там… Вячеслав Владимирович, что ли?

– Я с ним не знакома.

Про консультацию недельной давности Анна уже почти забыла и потому искренне удивилась тому, какое отношение к ней может иметь главврач сто пятьдесят четвертой.

– Ты у них там консультировала в урологии в прошлый понедельник?

– Консультировала, – подтвердила Анна. – Там был не совсем обычный случай.

– Еще бы! – хмыкнул Аркадий Вениаминович. – Совсем необычный! Жалоба в министерство, судебный иск и шум на всю Москву!

– Поделом, – улыбнулась Анна.

– Поделом? – кустистые седые брови шефа поползли вверх.

– Поделом, поделом. Дмитрий Григорьевич – настоящий гад, и если на него подали в суд, то я здесь ни при чем…

– Какой Дмитрий Григорьевич? Что ты несешь? Жалобу написали на тебя и судиться тоже собираются с тобой!

– Со мной?!

– Ну не со мной же! Я за всю свою жизнь ни одной врачебной тайны не разгласил!

– Я, кажется, тоже…

– Это только кажется! Как ты…

– Аркадий Вениаминович! – Анна прижала обе руки к груди. – Объясните сначала, за что ругаете, а потом уж ругайте сколько захочется. Какая тайна? Кому?

Аркадий Вениаминович шумно выдохнул воздух, ослабил узел на галстуке и, не удовлетворившись этим, расстегнул халат, ослепительный в своей белоснежности, но уже успевший промокнуть под мышками.

– Ты разгласила информацию о состоянии пациента какой-то посторонней гражданке. Есть две свидетельницы – старшая сестра из урологии и сестра-хозяйка, тоже из урологии. Пациент, которого ты консультировала, написал жалобу на тебя в министерство, оцени, насколько грамотно…

Анна оценила. Грамотно, да. В департамент здравоохранения писать не стал, потому что она работает на кафедре университета, который подчиняется министерству. Не иначе как Дмитрий Григорьевич посоветовал.

– …и намерен подать против тебя иск! Или в прокуратуру заявление написать, он как-то так обтекаемо выразился, все больше на слово «суд» напирал…

– Посторонней гражданке? Два свидетеля? Иск? Заявление в прокуратуру? Да, на выходе из отделения меня остановила бывшая жена пациента и поинтересовалась, есть ли у него онкология? Я ответила, что расстраиваться не стоит, и переадресовала ее к лечащему врачу Ни диагноза, ни информации о состоянии, ни каких-то других сведений, составляющих врачебную тайну, я не сообщала. А что касается свидетельниц, то – да, проходили мимо две какие-то тетки, но разговора нашего они слышать не могли.

– Но разговор все-таки имел место?

– Имел. Аркадий Вениаминович, а с какой это радости вам стал звонить их главный врач? Просто предупредить хотел, заботу проявил? Или что-то другое…

– Предупредить, высказать свое неодобрение твоим поступком и намекнуть, что лучше бы до крайностей не доводить, попробовать замять этот скандал.

– Ему-то какая печаль?

– Ну, никакому же руководителю не хочется даже боком быть замешанным в скандале! – Аркадий Вениаминович в сердцах хлопнул ладонью по столу. – Мне, думаешь, приятно сознавать, что доцент моей кафедры может угодить на скамью подсудимых?!

– Вроде бы за разглашение врачебной тайны ответственность гражданская, а не уголовная…

– Все равно неприятно! Какого черта ты точишь лясы с какими-то левыми тетками?! Зачем ты вообще ей что-то говорила?! Нельзя просто мимо пройти?! Ты же не только сама подставилась, но и всех нас подставила, запятнала репутацию кафедры!..

Через десять минут они уже пили чай, заваренный секретаршей шефа Елизаветой. Двадцатипятилетняя голенастая и нескладная Елизавета по совместительству приходилась Аркадию Вениаминовичу племянницей. Она отзывалась только на полное имя и то и дело напоминала окружающим, что она не простой секретарь-референт, а секретарь-референт со знанием английского языка и дипломом МГУ.

К концу чаепития шеф окончательно отмяк душой и пообещал Анне хорошую характеристику для суда.

– Но ты не сиди сложа руки, – сказал он. – Попробуй нивелировать…

«Интересно как?» – подумала Анна.

– И прекрати ты, пожалуйста, курсантам на первом занятии экзамены устраивать. Сколько можно говорить!

– Одна приходила жаловаться или трое? – усмехнулась Анна.

– Одна, – Аркадий Вениаминович развел руки в стороны, показывая габариты жалобщицы. – Такая тетя Мотя поперек себя толще… И еще пожаловалась, что ты заведомо плохо настроена в отношении провинциальных врачей. Ну, чего ты улыбаешься, Вишневская? Другая бы на твоем месте плакала бы, а ты улыбаешься.

– Я умею плакать невидимыми миру слезами, – пошутила Анна и, взглянув на часы, сорвалась с места. – У меня же занятие, Аркадий Вениаминович, а я тут чаи гоняю…