Собрать растянутые по лесу секреты было нелегко. Борк весь издёргался, солдаты около него носили свежие следы побоев, кучковались между соснами, опасливо поглядывая на командира, хаганты нервничали и тоже раздавали тумаки, побитые троглодиты ругались и прятались за деревья. Наконец, спустя часа полтора, можно было выступать. Троглодан дал команду, и отряд затрусил к деревне, взрывая старую хвою, ломая ветки, петляя между ямами и разбиваясь о сосновые стволы, обтекая их и сливаясь вновь в единую колонну. Сосны угрожающе шумели вверху. Сыпались шишки. Солнце высвечивало клочья застывшего тумана и совсем не грело. Деревья полого спускались к полям, постепенно редея и мельчая. Ни одной птицы не слышно было вокруг, лес будто вымер, а где-то впереди всё отчётливее звучали крики троглодитов и вой боевых рогов.

Там отряд за отрядом бросались на крутые склоны Щедрой горы, навстречу лещанским стрелам. Две атаки уже отбили отважные лучники, и многие из них недоумевали: почему троглодиты наступают так вяло, за бесценок отдавая свои чёрные жизни, чего выжидают их командиры, прячась за бараками у подножия горы? Им противостоял опытный воевода. Бесмельд имел предостаточно сил, чтобы отогнать горстку лесных стрелков, но ему хотелось окружить их, отрезать пути для бегства, сжать с четырёх сторон и переловить всех до единого. Он справедливо полагал, что перед ним лучшие силы противника, и не пожалел бы никаких потерь, лишь бы уничтожить их. Два отряда троглодитов делали вид, что атакуют склоны горы, в то время как пять отрядов стояли в полной боевой готовности за бараками, и ещё несколько отрядов скрытно обходили лещан слева и справа.

Внезапно наползли чёрные тучи. Впотьмах солдаты Борка столкнулись с троглодитами, которые бежали из деревни. Те и другие сначала взялись за ножи, но командиры быстро навели порядок. Двинулись в гору, растянувшись несколькими колоннами, постепенно забирая вправо. Отряды по очереди отделялись от основной группы и занимали позицию, где им было приказано. Тут распоряжались железные люди, троглоданы из кожи вон лезли, чтобы угодить им. Армия разворачивалась, сжимая Щедрую гору мёртвой хваткой.

Кузнец Никита – общепризнанный лещанский воевода – в очередной раз спустил тетиву, и новый троглодит опрокинулся на землю. Его тело покатилось под гору и застряло в кустах дикой вишни. Никита Андреевич нащупал в колчане последнюю стрелу и вновь прицелился. На этот раз он промахнулся – тощий троглодит припал к земле, до него было слишком далеко. Лещанин снял опустевший колчан и крикнул своим:

– Берегите стрелы, ребята, цельтесь в ближних!

– У меня уже пусто! У меня ещё три осталось! На копья их возьмём, воевода! – ответили ему со всех сторон.

– Пора за вторые колчаны браться! – воскликнул Гаврила, обращая сияющий взор к отцу своей невесты. – Мы ещё столько же положим, батя.

– Нет, сынок, повременим, – ответил ему Никита Андреевич, и крикнул остальным: – Вторые колчаны не трогать!

Лещане растянулись на гребне горушки среди редких деревьев. Их родное село было как на ладони, и даже в полутьме они хорошо видели цель. На склоне лежали тела убитых троглодитов. Кое-где изредка переползали или перебегали раненые. Внизу свежие отряды врагов сливались с тёмными бараками и заборами. Чёрная масса копилась и волновалась, выплёскиваясь на открытые места, и лучники с беспокойством ожидали настоящей атаки. Но над головой шумели родные, знакомые с детства деревья, сзади, как надёжная крепость, стоял Лещинный лес, наполняя мужеством сердца своих защитников. Люди были уверены, что в случае опасности лес прикроет их, задержит погоню.

„Засады мы уничтожили, – думал Никита. – Путь к отступлению открыт. А им ещё в гору бежать – успеем уйти, если повалят снизу“.

Но чем темнее становилось вокруг и чем дольше тянули враги, тем тревожнее было на душе у воеводы. Ему не нравилось, что битва затягивается, что скоро наступит ночь. Для прирождённых охотников, каковыми являлись лещане, ночёвка в лесу – обычное дело, хоть в дождь, хоть в снег, но сейчас следовало принять в расчёт и другие соображения. С одной стороны, негоже уходить, пока не растрачены стрелы, а с другой стороны, каждый час промедления на руку врагу, если враг что-то задумал.

Троглодиты, оставшиеся в живых после второй атаки, убрались со склона, лещане откладывали луки и открывали фляги с водой. Послышался беззаботный смех. Никита Андреевич прислонился спиной к шершавому стволу, закрыл глаза и потёр потной ладонью горячий лоб. Тьма заметно сгустилась, хотя до заката оставалось часа два, а то и больше. Тучи, казалось, повисли ниже сосновых верхушек. Ветра не было, а сосны шумели, словно прогоняя кого-то.

„Колдовство, не иначе, – решил воевода. – Ну, колдовством они нас не возьмут, разве что попугают“.

– Как думаешь, батя, чего ждут поганые? – спросил Гаврила (он расположился у соседнего дерева). – Измором, что ли, берут нас? Может, пора нам уходить?

– Вот те раз! – усмехнулся Никита. – Навоевался уже? Кто только что грозился побить поганых больше, чем побито? А теперь что же – хвост поджать и в кусты?

Гаврила обиделся:

– Вот всегда ты так, Никита Андреевич! Слово скажешь не то, а ты уже по-своему повернёшь. Будто я самый дурной! И ведь согласился отдать за меня Ольшану…

– Да, согласился, потому что любит она тебя такого. И потому ещё, что нынче дочери не очень-то слушают родителей. И ещё скажу, что отец твой – человек основательный. Может, и ты таким станешь со временем. А ты, хоть и не дурной, конечно, однако добрые люди не бегут из родной деревни невесть куда. И дочку мою сманил. Ежели б не Глеб, то ехали бы вы сейчас по степи, а дома, значит, хоть трава не расти! Теперь, хоть в беде, да вместе, и то ладно.

– Ты прости меня, батя. Если бы мы ушли, как хотели, да если бы я узнал потом, что случилось, то лучше бы мне и не жить вовсе. Мне уж отец втолковал.

Гаврила задумчиво прищурился, глядя куда-то вдаль, и переломил веточку, которую вертел в руках. А потом добавил:

– А всё же… Вот, прогоним врагов, и уйду я на восток. И возьму с собой всех, кто захочет. Только если Ольшана скажет оставайся, останусь.

– Да, скажет она тебе! – грозно нахмурился воевода. – Такая же упрямая, не знаю, кто из вас умнее.

– Если суждено, пусть Василий Доброе Солнце благословит нас.

– Не отец родной, стало быть, а иноземный князь! Обидел ты меня, парень!

Никита угрожающе повернулся к юноше, но увидел что-то в его глазах и смутился, сам не зная почему.

– Ладно, говорено было уже не раз, да всё без толку, – вздохнул он. – Думаю я, окружить нас на этой горе хотят поганые. Что скажешь, сынок?

Гаврила хлопнул глазами, отстраняясь от своих мыслей, и поднялся на ноги:

– Раз ты об этом подумал, батя, стало быть, и решил, что делать. Ты у нас воевода, тебе и ложку в плошку.

Никита рассмеялся:

– Ну и хитрец достался моей Ольшанке – знает, чем пронять старика! Евсей-то, небось, горя хлебнул с такими сыновьями, а мне бы на радость. Может, со внуками повезёт? Ладно. Возьми-ка ты, Гаврила, пяток ребят, кто помоложе, да разойдитесь-ка вы в стороны шагов на триста, а то и на пятьсот. Если что, свистнешь.

Гаврила кивнул и позвал:

– Золот, Микола, Дубняга, Василько, подь сюда!

Когда они уходили, Никита окликнул:

– Гаврила!

– Чего, батя?

– Ты аккуратнее там.

– Понял.

Они ступили за ближние деревья и сразу растворились в темноте. Оставшиеся по приказу воеводы разожгли костры и заняли круговую оборону.

А у врага всё уже было готово. Поздновато лещанский воевода отправил разведку. Да и мало что могли бы разведать пятеро человек. Троглодиты давно заняли позиции вокруг Щедрой горы и ждали только сигнала. В колдовском полумраке на расстоянии десяти шагов с трудом различались силуэты солдат. Лещанские костры просвечивали среди сосновых стволов и отражались красными бликами на троглодитских клинках. Общая атака должна была начаться с ударом грома. Наместник, стоя у своего шатра, с ненавистью смотрел на костры непокорных лещан. Он был недоволен отсрочкой, но Бесмельд просил его дождаться гонцов из леса, чтобы убедиться: все отряды заняли свои места, и кольцо смерти сомкнулось вокруг Щедрой горы.

Борк сидел на куче прелых сосновых веток, глядя под себя и думая о предстоящей атаке. Гхон перевязывал ему ногу, он вспотел, затягивая верёвки, а пациент почти не чувствовал этих усилий и только требовал:

– Туже, туже, болван! Скоро начнётся драка. Я должен быть на ногах.

– Стараюсь, троглодан, но уж очень толстые у тебя ноги!

– Они и должны быть такими, сак, чтобы стоять против любого.

– Против железных людей? – съязвил Гхон и сразу бросил верёвки и выпучил глаза, потому что на его шею легла тяжёлая рука; она гнула его вниз, а он только хрипел и царапал землю.

В нос адъютанта шибануло смрадом троглоданской глотки:

– Удавлю ведь сейчас, как кролика, если не заткнёшься.

– Удавишь, а потом пожалеешь, – прохрипел Гхон, когда хватка ослабла. – Кто раскроет тебе замыслы, если кто замыслит…

– Да закроешь ты хлебало, или нет? – Борк прижал тщедушного троглодита к дереву. – Заткнись, понял!

– Кто нарушает приказ! – послышался мрачный голос. – Зарублю.

– Что! – возмутился Борк. – Кто смеет мне угрожать!

Он обернулся и отпрянул, разглядев высокую фигуру в чёрных латах. Человек наполовину вытащил из ножен огромный меч и надвинулся на троглодана. Борк полулежал на земле, прислоняясь к стволу, и его больная нога почти касалась сапога рыцаря.

Из глубины шлема глухо донеслось:

– Молчание.

Человек помедлил немного, потом аккуратно, без стука, спрятал клинок и отошёл. Борк перевёл дух и вытер лоб, его рука дрожала.

– Как думаешь, запомнил он нас? – стуча зубами, прошептал Гхон.

– Н-на! – сквозь зубы ответил троглодан, и Гхон растянулся, облизывая разбитые губы.

Деревья вокруг вздрогнули и затрепетали, тугая удушливая волна накатилась откуда-то сверху, и воздух потряс ужасный удар грома. Троглодиты вскочили на ноги. Вдали затрубили рога и донёсся троглодитский боевой клич: „Сме-е-ерть!“

Борк поспешно замотал злополучные верёвки на своей ноге и вместе с солдатами ринулся вверх по склону горы, напрямую к лещанским кострам. Они пробежали совсем немного и напоролись на дозорного. Самый прыткий троглодит, который оказался впереди всех, словил стрелу. Лещанин протяжно свистнул и бросился бежать. Троглодиты заорали и припустили, но мало кто из них видел, за кем гнаться. А дозорный (это был Микола) успел подстрелить ещё двоих, прежде чем окончательно затерялся среди стволов.

После небольшой заминки с дозорным солдаты Борка сплошной массой накатились на вершину горы. Костры, разожжённые лещанами, пылали, но самих лещан видно не было. Земля в этом месте была щедро полита кровью, среди сосен валялись мертвецы – троглодиты и волки, которые атаковали со стороны деревни. Справа и слева подвалили новые отряды, но им нечем было поживиться. Бой стремительно перемещался вглубь леса – Никита уводил своих из троглодитского мешка, наугад прорубаясь сквозь рассеянные по лесу вражеские отряды. Борковцы вместе с другими ринулись по следам, где-то впереди вопили сражающиеся, а костры один за другим гасли – они сделали своё дело.

Битва, а потом погоня, продолжалась до самой ночи. Лещане сначала рассыпались, стараясь спастись порознь, но скоро поняли, что попали в плотное кольцо и опять сбились в кучку. Они метались из стороны в сторону, отстреливая наседающих троглодитов и унося раненых, пока у них не кончились стрелы. Тогда с копьями они бросились на прорыв и в темноте им это почти удалось. Но в ельнике их настигли волки, и им пришлось зажечь хвойные факелы, чтобы отогнать стаю. Огонь привлёк рыскающих вокруг троглодитов, и без стрел у лещан не было никаких шансов на спасение. Им просто повезло, что неподалёку дежурил леший Состряк, да что лес возмутился от злобы врагов, а позже подоспело и лещанское подкрепление. Борк, как и другие, познал в эту ночь гнев Лещинного леса. На глазах у троглодана дерево разорвало попавшего в густые ветви солдата. Троглодиты долго потом кололи еловый ствол ножами, обломали нижние ветки, но ель-громадина только потрясала своей кроной, словно смеялась над ними. В елях нашли потом много мертвецов, то ли задушенных, то ли задавленных.

А после боя собирали убитых, и нашли только двоих лещан. Истерзанные и израненные тела бросили к ногам Стража, и он страшно разгневался на Бесмельда, ибо дорого заплатили троглодиты за ничтожную победу. Но горше было ему оттого, что позором покрыла себя армия зла.

После этого случая начальники троглодитов стали осторожнее. Бесмельд распорядился выстроить сторожевые башни. Каждый день троглодиты выходили на вырубку леса. Со стоном падали гордые стволы, вызывая ответный стон в сердце Григория. Патрули рыскали в окрестностях деревни, а отряды охотников заходили глубоко в лес, и лесные обитатели в ужасе бежали от них, покидая приготовленные к зиме берлоги, норы, дупла и лежбища. Но и лес не оставался в долгу: своры охотников таяли на глазах, пока до сознания троглодитов не дошло, как опасно ходить где не надо, тем более что дичи они добывали кот наплакал. От степных патрулей не было ожидаемой вести – мальчишка не покидал лес, или же проскользнул незамеченным.

Так прошло три недели. Октябрь давно отправился на покой. Ноябрь тормошил деревья, которые ещё не успели приготовиться к зиме – поленились или проворонили, а может, легкомысленно рассчитывали на то, что зима будет мягкой. Ничего, ноябрьский ветер живо сдул оставшиеся листья с веток ленивых и упрямых. Скажут потом спасибо, когда навалит тяжёлый снег да ударит настоящий мороз. Хвойные потемнели и плотнее прикрылись мохнатыми лапами. Лиственные засыпали до весны, но покойно было только в глуши, а на опушках, где шныряли враги, берёзы и липы дрожали от страха.

Время шло. Страж терял терпение, и троглодиты с ужасом думали о том, что гнев его скоро падёт на их головы. Как же они обрадовались, когда увидели Глеба Калинина под самыми сторожевыми башнями!

– Щенок сам явился в твои руки, повелитель, как я и предсказывал! – воскликнул Смерв, когда эта весть долетела до шатра наместника.

– Но появился не там, где ты предсказывал, – возразил Бесмельд. – Это ловушка.

– Или безмерная тупость местных людишек, – парировал колдун. – А если и ловушка! Ведь у тебя всё готово, не так ли, князь?

Бесмельд ему не ответил. Конечно, он не из тех, кто дважды попадается на одну наживку. Он приготовил капкан. Дерзкие лещане опомниться не успеют, как окажутся в окружении. А если и выскользнут – не беда. Главное, отрезать их от густого ельника. И пусть бегут, только не на восток, а на север. И если даже троглодиты не перебьют их всех, то погонят к реке, либо к пепелищу, либо, в конце концов, к болоту. А если вдруг этому отряду и удастся спастись, то силы лещан всё равно будут раздроблены, и войско наместника нападёт на беззащитные Хоромы.

– Мой господин! Вели трубить к бою. Через два дня от этого леса останутся только воспоминания.

– Неприятные воспоминания, – ухмыльнулся Смерв.

– Кому как, – ответил Бесмельд.

– Если вы опять упустите мальчишку, – сказал Страж, – клянусь Аддом, ваша смерть запомнится мне надолго.

Военачальник и советник, хмурые, вышли из шатра. Бесмельда дожидались троглодиты-гонцы. Все отряды, которые размещались поблизости, получили приказ начать общее наступление на лес. А в это время большой отряд уже преследовал Гаврилу с его горсткой лещан. Теми солдатами командовал троглодан Тхаш – один из лучших, удостоенный пожизненных привилегий за безупречную рабскую службу. Опытный и предусмотрительный, он распределил своих солдат по нескольким группам, и каждой поставил отдельную задачу. Сам он погибнет на Могильной поляне, а погоня будет продолжаться до конца – молодые лещане думали, что заманивают врага в хитрую ловушку, а враг ту же самую ловушку заранее приготовил для них. Нетрудно предугадать результат, если бы с ними не было Ясеня.

И началась битва за лес. Не та проба сил, что была на Щедрой горе, а настоящая, смертельная, жестокая война, когда обе стороны всё поставили на карту, и проигравших ждала верная смерть.

На стороне тьмы были численный перевес и грубая сила. Орды троглодитов клином врезались в лес, нацелившись на Лещинную поляну. Солдаты шли напролом, сметая всё на своём пути, и поначалу продвигались довольно быстро. Сосны и берёзы, которые росли неподалёку от западной опушки, давно уже страдали от близости троглодитов. Им бы только выжить, спрятавшись в свою кору и покрепче вцепившись корнями в родную землю. Они беспрепятственно пропускали врагов, если те их не трогали. Но чем дальше в лес, тем труднее давался путь. Деревья тут не привыкли терпеть чужаков, и злоба троглодитов вызывала в ответ многократно умноженную глухую ненависть. Вставали на пути мрачные лесные стражи – всё больше дубы да ели, – попробуй, пройди! Отряды разбивались и редели, пробиваясь между стволами, а иногда откатывались назад и сворачивали в обход.

Лес пробовали выжигать, но он не горел – только тлела кора, да старая хвоя пускала едкий дым. А в дыму троглодитам было ещё хуже: корень защемит ногу, дотянутся до горла безжалостные ветки – и конец. Пламени совсем не было, а дым окутывал заросли и копился в низинах, и троглодитам было не разобрать, где затаилась их погибель. От огня вскоре отказались.

Пробовали пронять лес колдовством, но добились немногого. Местные злые духи изъявили покорность наместнику, да что толку, если они бессильны против хозяина леса. Мелкие пакости где-нибудь подальше от Лещинных хором – вот и всё, на что они были способны. Да что там духи – сам демон ничего сделать не мог, пока жив был Григорий со своим Даром. Но сила пока что троглодитам не изменила. Солдат снабдили огромными топорами и приказали прорубать дорогу напрямик к Лещинным хоромам. Медленно двигалось войско. С огромными потерями, без отдыха, впроголодь, днём и ночью, шаг за шагом троглодиты врубались в лес, неумолимо покоряя то тёмный бор, то светлую рощу, то лесной пригорок.