– Теперь, ― сказала я маме Вале, ― можете кормить их чем угодно, они усвоят любую пищу, лишь бы её не надо было жевать. Мама Валя очень удивилась, когда оказалось, что это и в самом деле так, и попросила объяснить, как я это сделала. Я ей всё рассказала. Она была в восторге и тотчас отдала моё «лекарство» в лабораторию на исследование. Что уж они там с ним делали ― я не знаю, но в результате через год наладили производство жидкости для новорождённых и стали продавать её в другие больницы, где были похожие трудности с питанием детей.

У мамы Вали было и ещё одно горе, о котором она никому не говорила ― не было известий от Радека. С первоначального адреса пришёл ответ, что курсант Котлованов убыл в госпиталь, причём ничего не сообщалось о том, чем он болен. С трудом узнав адрес госпиталя, где лежал Радек, мама Валя получила сообщение, что Радек переведён по адресу такому-то. Но с данного адреса ответили кратко, что новобранец Котлованов убыл, без объяснения куда и почему. С тех пор прошёл уже год, и не было никакого средства узнать, что с Радеком, жив ли он? И вдруг пришла телеграмма:

– Прилетаю такого-то, встречайте, Радек.

Я как раз дошила своё красное платье. Была жаркая солнечная погода, которая иногда бывает в конце апреля перед майским похолоданием. Я набросила лёгкую мохеровую шаль поверх платья и вместе с мамой Валей отправилась в город на аэродром. Долго ждали самолёт, который опаздывал на два часа, затем вглядывались в поток приезжих, но Радека всё не было… Вот и прошёл последний… Ещё постояли минут пять… Видно, произошла какая-то ошибка. Уже собираясь уходить, мы увидели вдали на поле каталку, на которой везли раненого или больного. Солдат, который вёз каталку, и был наш долгожданный Радек. Мама бросилась к нему на шею, а мой взор был прикован к тому, кто лежал на каталке… Неужели! Пётр! Я узнала его черты. Тихо подошла и тихо покатила каталку дальше. Он смотрел на меня и молчал. Слова были не нужны. Я смотрела и смотрела в его прозрачные серые глаза с чёрными точечками зрачков. А вокруг нас вращался мир. Подплыла площадь с санитарной машиной, затем за окном помчалась дорога, в конце которой из-за поворота вынырнул наш родной больничный посёлок…

И опять я жила полной жизнью: переживала, надеялась, одна операция, затем другая. Каждую свободную минуту я проводила у его кровати. Слова нам так и не понадобились: достаточно было ему подумать, и я видела его мысли, как цветной нескончаемый фильм. По моим глазам, улыбкам, слезам он видел на моём лице отражение своих мыслей.

Через два месяца он впервые встал на ноги, после этого выздоровление пошло семимильными шагами. Он мечтал о будущей прогулке, и я тоже. Впереди было счастье, а за ним неизвестность. Я знала, что он обязан скоро вернуться к месту своей службы, так что на счастье мне полагалось лишь несколько дней. Но счастье нельзя мерить днями!

Но вот и настал наш день. Я была в своём красном платье, он ― в парадном чёрном мундире с золотым орденом на груди. Мы прошли по всему нашему посёлку, поели мороженого, посидели в кафе, зашли в кинотеатр, но, что там показывали, ― не помню: весь сеанс мы целовались. К вечеру мы очутились на танцплощадке. О танец ― слияние мыслей и движений, с ним и с музыкой! Наверное, все смотрели на нас, так слаженно и легко мы танцевали в тот вечер. Он был неутомим, я ― тоже. Мы ушли не раньше, чем замолкла музыка.

А потом была моя комната. Я скинула пыльное усталое платье и закрыла глаза. Он целовал меня сначала в губы, затем всё ниже и ниже. Каждый поцелуй расцветал на моём теле, как красная роза. Одна, другая… но вот что было странно. Перед моими закрытыми глазами одна за другой вспыхивали розы его поцелуев, но цвет этих роз становился всё темнее по мере того, как поцелуи его спускались ниже. Последний поцелуй вспыхнул совсем чёрной розой ― и я очнулась. Это что-то значит! Я должна разобраться!

– Пётр! Одевай меня обратно!

– Я тебя обидел?!

– Нет! Дело не в этом! Одевай меня и продолжай целовать! Я должна нечто понять!

Я опять закрыла глаза и расслабилась. Внутренне я улыбалась. Пусть-ка попробует правильно одеть все мои женские причиндалы, которые он так легко и легкомысленно с меня сорвал. По мере его стараний поцелуи его становились всё светлее, последний, совсем розовый поцелуй в губы, в глаза…

– Хорошо справился!

– Но у нас всего пару дней, а там я уезжаю.

– Ничего, мы успеем! Я должна родить тебе дочку! Я её видела во сне! А сейчас оставь меня одну! Я должна понять… здесь есть некая странность… которую я, быть может, пойму этой ночью.

Он ушёл, а я легла и с опаской стала ждать сон. И сон пришёл. Я увидела красивый южный город.

– Что это за город? ― спросила я.

И голос сна ответил мне название города.

Я видела вокзал, поезд и его. Улыбки, смех, дружеские объятия с теми, кого он оставил там, на юге. Я с ревностью смотрела на их счастливые лица. Эта была его жизнь, в которой мне не было места!

Тем временем все погрузились в автобус. И вот мимо понеслись слепые улицы восточного города, затем сады, виноградники, пустыня. Затем река, мост…

А вот после моста я вздрогнула от ослепительной вспышки и проснулась. С трудом мне удалось опять уснуть. Опять я увидела реку, мост и разбитый автобус на краю дороги. Он лежал рядом с дымящимся колесом и не двигался, а рядом лежали все его друзья…

Следующий день я вспоминаю как самый ужасный день моей жизни. С вершины блаженства я провалилась в какую-то чёрную мрачную яму. Я даже не хотела его видеть! Я отпросилась с работы и молча билась о стены своей ненавистной комнаты. А ночью опять приснился этот ужасный сон.

На следующий день я опять не хотела его видеть, но он выломал дверь моей комнаты.

– Я уезжаю послезавтра. У меня уже куплен билет.

– На поезд?!

– Да! Ты читаешь мои мысли?

– Нет! Но ты не поедешь на поезде! Сдай железнодорожный билет, полетишь позже, но только не на поезде! Возьми билет на самолёт. Так мы выгадаем ещё три дня вместе.

Пётр был ошеломлён моим напором, но, подумав, согласился.

– Это мне будет стоить бутылки коньяка, ― смеясь сказал он загадочную фразу, и почему-то я увидела в его глазах лицо моего брата Радека.

А потом мы опять целый день гуляли вместе, но к ночи я его прогнала. Мне нужно было видеть очередной сон. И он пришёл, мой третий вещий сон!

Он пришёл в гуле самолётных моторов, в сутолоке нашего городского аэродрома. Вот я последний раз целую его в губы. Вот я стою за оградой и смотрю, как медленно разбегается стальная птица и уходит в прозрачную синеву. Во сне многое можно, я раскрываю руки и лечу, лечу вслед за любимым… И вдруг ― удар! И я оказываюсь на полу довольно далеко от кровати. Неужели я во сне летала по комнате?

Потирая ушибленное колено, ложусь опять. Отключаюсь от себя и думаю только о нём. Опять приходит сон. Только теперь меня нет, а я вижу только его. Он печально смотрит в окно на проплывающие облака. Но вот облака уплывают вверх, самолёт снижается, и тут… удар! Все пассажиры катятся по проходу. Ещё один удар! Огонь! Опять я вижу знакомый мост, берег реки, дорогу, только вместо автобуса ― разбитый самолёт, и моего милого, неподвижно лежащего среди дымящихся обломков.

Я в ужасе проснулась. Что же делать?!

– Радогаст! Радогаст! ― позвала я в полном отчаянии.

– Да, моя маленькая девочка.

– Я уже не маленькая и уже не девочка. И у меня вполне взрослые проблемы.

Я рассказала Радогасту о своей любви и о своих пророческих снах.

– Ничем не могу помочь, ― ответил мне Радогаст, ― несмотря на все мои сверхвозможности, я ведь не волшебник. Если Бог решает пресечь путь человека, а твой случай, похоже, именно такой, то я ничего не могу с этим сделать.

– Но зачем Богу убивать моего любимого?

– Не знаю точно, но могу предположить. Ведь он у тебя профессиональный военный ― иными словами, профессиональный убийца. Каждая душа, если она не совсем пропащая, имеет некую меру грехов, превышать которую Бог не позволяет. Если мера превышена, то человека весьма сложно спасти от неминуемой смерти.

С этими словами Радогаст отключился. В ярости я набросилась на своё красное платье и разорвала его в клочья. Это меня немного успокоило. Скоро придёт Пётр, а я опять не готова его видеть. Куда же мне деться? Машинально я надела своё скромное рабочее платье. Куда-то надо идти. Но на работе я уже оформила недельный отпуск ― там делать нечего. Ноги сами понесли меня в церковь. Как же давно я здесь не была. Раннее утро, в церкви пусто, только незнакомый батюшка ходит вдоль стен и стряхивает с икон невидимую мне пыль. Я поставила свечку перед иконой Божьей Матери и застыла в скорбном молчании…

Очнулась от пения хора. Оказывается, уже шла служба, а я, не замечая ничего, простояла несколько часов перед иконой со своей немой просьбой. И вдруг я почувствовала, что печаль моя прошла и что не всё ещё потеряно. Служба шла к концу, а я всё более и более переполнялась уверенностью. Вышла из церкви я в самом деятельном настроении.

Прежде всего ― в госпиталь ― обсудить свою проблему с мамой Валей. Нашла я её с трудом ― в хирургическом отделении. У неё опять проблемы, на этот раз с ремонтом и заменой хирургического инструмента.

– Мама, ― сказала я, ― ты ведь уже поняла, что на город нам надеяться не следует. Надо устраивать мастерские здесь, в посёлке.

– Откуда же мы здесь возьмём специалистов?

– Один у тебя уже есть ― в психиатрическом отделении. Помнишь пациента Александра, ведь перед тем, как стать космонавтом, он несколько лет работал слесарем, да не где-нибудь, а в космических мастерских.

– Ох, Роза, Роза, что бы я без тебя делала?!

– Мама, но у меня тоже проблемы, и решить их можешь только ты.

Я не стала рассказывать маме о своих снах, а только сказала, что хотела бы на некоторое время задержать в госпитале своего любимого. Я попросила маму Валю ещё раз осмотреть Петра и постараться найти причины, чтобы задержать его в больнице.

– Ну, Роза! Ты ради любви готова на любой подлог! Это нехорошо! Я, конечно, ещё раз осмотрю твоего Петра, но если ничего не найду, то даже своей властью я ничего сделать не смогу. Ведь сейчас все документы о выписке у него на руках и ему не требуется моё разрешение, чтобы уехать.

– Сделай, что можешь. Попробуй хотя бы убедить его задержаться на несколько дней!

Мама Валя в этот же день осмотрела Петра и вернулась домой сильно встревоженная.

– Знаешь, ― сказала она, ― дела у твоего Петра оказались весьма неважными. Оказывается, ты вместе с ним ходила на танцы, а у него ещё раны на ногах только начали заживать. Это ж надо додуматься, после такой тяжёлой операции ― целую ночь танцевать!! О чём вы, молодёжь, думаете!!?

– Что случилось, мама?

– Ну что! Разошлись швы у твоего любимого. И как он терпит боли?! Если бы сейчас я его отпустила, то он гарантированно остался бы без ног. Ему теперь предстоит повторная операция. Я его убедила, что уезжать сейчас ему никак нельзя.

– Ах, мама, мама, ― ты нас спасла! ― плача и смеясь одновременно, я кинулась на грудь маме Вале.

– Вот глупая! Ведь он ноги может потерять, а ты смеёшься. Вот дура, дура!

Той же ночью я, радостная, уснула и увидела свой четвёртый сон. Приснилась мне незнакомая комната, вся заваленная какими-то железками. Посреди сидел мой милый, поседевший, с морщинками у глаз, но такой же весёлый и мною любимый. А вокруг него ― мал мала меньше ― целая стая детишек. И почему-то я знаю, что это всё мои дети. И все кричат: «Расскажи, расскажи!» И Пётр начинает свой рассказ:

«И вот лечу я на вертолёте, а снизу летят ракеты, и все нацелены в наш вертолёт. А вертолёт, знаете ли, не самолёт ― скорости не те, но всё же уворачиваемся от одной, другой, а третью ― сбили ракетой „Воздух-воздух“. Четвёртую ― всё же пропустили. „Всё, ― говорю я пилоту, ― уже горим, пора прыгать“. А огонь всё сильнее… Прыгнули мы, а комбинезоны на нас горят, парашюты горят. Я упал в реку ― тем и спасся, а пилот угодил на берег и погиб. Что теперь делать? Ноги сломаны, вся кожа обожжена, а вокруг боевики. Ну, пополз. Полз, полз и приполз к своим. Потом ― госпиталь, вот тут я и встретил вашу маму».

Это был мой сон!!! Я так ждала именно его. Я посчитала своих детей. Их было восемь, и всех их я во сне знала и любила, ― семь девочек: Полина, Валентина, Раиса, Дарья, Лидия, Мария, младшая ― Любочка, и ещё ― мальчик, мой любимый сынок Петенька. Спокойная и счастливая, я уплыла в страну обычных снов.

А потом пошли тревожные дни. Операции у моего Пети следовали одна за другой, но облегчения они не приносили. Уж очень ослаблен организм предыдущими операциями, ― говорили врачи. Я не спала ночей, проводя их рядом с кроватью любимого. Всё было напрасно. Швы не желали заживать, кровоснабжение ног нарушилось, стали возникать язвы, затем началась гангрена. Через год моему Петеньке ампутировали обе ноги. Он сильно осунулся и замкнулся, даже мыслей его я теперь не могла уловить. Я мечтала, что вот он выпишется, переедет ко мне, и мы заживём одной семьёю. Я буду за ним ухаживать…

Действительность оказалось иной. Пётр выписался, сел в свою новую коляску и уехал, не говоря мне ни слова, на территорию больничного склада. Там он устроился работать сторожем. Встречаться со мною он теперь отказывался, ссылаясь на занятость. Опять я была в полном отчаянии. Я долго не знала, кто же теперь может мне помочь. И тут вспомнила про Александра. Ему как раз требовались помощники во вновь организуемой слесарной мастерской. Я попросила его привлечь Петра. Всё удалось, как я задумала. Пётр легко согласился работать в мастерской и ещё выписал себе с востока какого-то Ахмеда, которого все звали почему-то Тимой. Так вот, этот Ахмед-Тима оказался самым фантастическим слесарем на свете. Он мог всё!!! Это мне сам Александр сказал, но, где он выучился такому волшебному искусству, ― никто не знал.

Постепенно Пётр стал со мной разговаривать, когда я заходила в мастерскую. А однажды мы даже пошли гулять и заглянули вместе на службу в церковь.

– Ну что? ― спросил он. ― Ты всё ещё хочешь за меня замуж?

– Да! ― ответила я.

– Ну давай, что ли, поговорим с батюшкой. Пусть всё будет как надо.

И всё прошло как надо! Я была в простеньком белом платье и в белой же косыночке. Мы венчались, а затем он поднял меня на руки, посадил на колени, и мы быстро помчались с горки на его коляске. Я визжала и боялась упасть, но он держал крепко. Оказывается, весь последний месяц они с Тимой переделывали коляску так, чтобы на ней можно было более-менее безопасно кататься с гор.

А потом, наконец, была моя ночь и мой любимый!!! Как же непохож он был на того, кто был здесь полтора года назад. Сейчас он просто боялся ко мне прикоснуться. Я сама разделась и раздела его.

– Но как же теперь?.. ― спросил он.