Извечный русский вопрос «Что делать?» застал меня врасплох. Вроде бы я и сдал этих проклятых немецких агентов вместе с Булькиным в милицию, но какого-то морального удовлетворения от всего этого я не получил. Во-первых, получалось, что я сбежал с завода, чтобы помогать фашистам искать клады недобитых в революцию буржуев. Во-вторых, в свете произошедших событий меня можно было считать пособником немецко-фашистских оккупантов, которых по закону военного времени расстреливали на месте. В-третьих, у меня на руках были поддельные документы на фамилию Иванова, отсутствовала какая-либо правдивая легенда моего существования до начала войны, в частности: откуда я взялся, кто мои родители, где я жил, где учился и ещё много-много другого, на что я не смогу дать ответ. Поэтому мне надо было срочно и очень серьёзно обдумать сложившуюся ситуацию. И я решил на какое-то время уйти в подземелье, чтобы там привести свои мысли в порядок.
Спуск в подземелье превратился для меня в тяжёлое физическое испытание. Без света, сильно измотанный за последние сутки как физически, так и морально, я в потёмках пробирался к логову. Несколько раз оступался и падал, разбив при этом не только руки и ноги, но и лицо. А когда я добрался до места и включил свет, то почувствовал себя совершенно измождённым и несчастным человеком. Первым моим желанием было броситься на свой матрац и спать, спать и спать, но когда я улёгся и закрыл глаза, меня внезапно охватило непонятно откуда взявшееся чувство страха, и мой сон как рукой сняло. Я вышел из каморки и уселся на каменный пол посреди зала, чтобы видеть, как можно большее пространство вокруг себя. Чтобы хоть чем-то себя занять, я начал просматривать личные вещи моих бывших «компаньонов». У Чистякова я нашёл подробную карту города, планы осмотренных нами квартир, записную книжку со столбиками цифр, солидную пачку советских денег, на которые можно было прилично жить ещё несколько лет, даже если питаться с чёрного рынка, стопку продовольственных карточек, наверное, поддельных, но по внешнему виду они ничем не отличались от настоящих. Несколько пузырьков непонятной жидкости белого цвета, а также наручные часы и компас. К моему сожалению, моих старых документов не оказалось. А у близнецов я нашёл припрятанный ими мешочек с бриллиантами, финский нож, маленький пистолет размером с ладонь, фотоаппарат и бритвенные принадлежности. Отдельно лежал небольшой медальон с фотографией мужчины и женщины на развороте. Возможно, это были родители Белого и Альбиноса или как их там, Гюнтера и Франка? Потом я вспомнил о найденном у Чистякова предписании наркома НКВД и попытался понять, как такой документ мог попасть в руки этого человека. Или это очередная подделка фрицев? А может быть, весь этот клубок запутан ещё сложнее, чем я думаю, и Чистяков на самом деле не немецкий шпион, а контрразведчик, который перед смертью рассказывал мне всего лишь свою легенду?
Версии и мысли, как пчелиный рой, кружились у меня в голове, сменяя друг друга. Постепенно этот поток начал ослабевать, и усталость начала брать своё. Глаза стали слипаться, а сил, чтобы лечь на матрац, уже не было, и я провалился в глубокий и крепкий сон прямо на каменном полу.
…Я сидел под сводчатым потолком подземелья в большом и пустом зале. Постепенно окружающий воздух начал густеть, создавая иллюзию того, что я смотрю на окружающее предметы через призму кривых зеркал или большое увеличительное стекло. От непрерывно меняющейся и плывущей картины перед глазами меня начало укачивать, и моё сознание провалилось в ещё более глубокое и призрачное состояние сна. Меня охватили покой и умиротворение, а все мои проблемы и нерешённые вопросы ушли куда-то далеко-далеко и стали мне абсолютно безразличны и малозначимы. Я наслаждался этим состоянием невесомости души, лёгкостью тела и безмятежности разума. Через какое-то время моё сознание начало проясняться, и до меня докатилась волна непонятных мне звуков. Эти звуки становились всё ярче и громче и вскоре стали похожими на речь говорящих между собою людей, не подозревавших о том, что их подслушивают. Понять, о чём они говорили, мне было не дано, но почему-то я был уверен, что они говорят обо мне.
Медальон, который я удерживал в руках, стал нагреваться, жар его становился столь невыносимым, что я с криком выронил его из рук и открыл глаза. Обернувшись, я увидел несколько полупрозрачных фигур, похожих на людей, которые с большим трудом можно было выделить на фоне постоянно колышущейся воздушной массы. Я не испытывал никакого чувства страха или дискомфорта, разглядывая их. Вскоре они заметили, что я наблюдаю за ними, и тогда один из них приблизился ко мне вплотную и запустил в мою голову свою прозрачную руку, от чего моё тело наполнилось лёгкой вибрацией с ощущением онемения в конечностях. Затем я почувствовал лёгкое покалывание в области затылка, как будто кто-то пропустил через меня электрический ток. После этого возникло чувство эйфории, которое постепенно сменилось ощущением моей сопричастности к событиям жизни и смерти, по своей значимости не попадающим ни под одно известное мне описание. Меня словно изнутри начала наполнять неизвестная мне энергия, которая, как вода, вливалась в моё тело с лёгким журчанием. Каждая клеточка моего тела обретала абсолютно новый смысл своего существования в пространстве и времени, в симбиозе с себе подобной живой материей, отчего мне хотелось, как можно дольше продлить это состояние эйфории и наслаждения. Время стало вязким и тягучим, как мёд, а слышимые звуки приобрели оттенок размазанности. Я отчётливо слышал биение своего сердца, которое, как удары тяжёлого колокола, извещало меня о том, что я ещё жив. И под эти нескончаемые, монотонные звуки сознание начало проваливаться внутрь себя, ища выход из четвёртого измерения…
Я проснулся мгновенно, но продолжал лежать на холодном каменном полу с закрытыми глазами. Из-за неудобной позы руки и ноги затекли, и когда я попытался изменить позу, в меня сразу же вонзились миллионы «маленьких стрел», сигнализирующих разуму, что нормальное кровообращение тела начало восстанавливаться. Вслед за этим на меня накатилась волна неразрешённых проблем, и я понял, что мой «отдых» на каменном полу есть не что иное, как непозволительная роскошь. Обрывки былого сна, как фрагменты кино, вспыхивали в моей памяти снова и снова, сменяя один сюжет за другим.
«Что это было? – пытался я разобраться в случившемся. – Сон, галлюцинация или галлюцинация во сне?» Но ощущение реальности произошедших событий никак не покидало меня. «Ладно, утро вечера мудренее», – проговорил я, настраиваясь на оптимистический лад, одновременно поднимая голову и открывая глаза.
Лампочка под потолком горела вполнакала, всё было тихо и спокойно. Предметы, лежащие передо мной на полу, находились в том же самом положении, в котором я их оставил перед тем, как уснуть. Вот передо мной лежат часы и компас Чистякова, рядом с сумкой целая кипа чертежей с планами квартир. Вот пистолет, нож и фотоаппарат. Вот медальон… И тут я начинаю вспоминать свой сон в мельчайших подробностях. Разжав кулаки и посмотрев на раскрытые ладони, я понимаю, что начинаю сходить с ума. На правой ладони я вижу оттиск медальона и цепочку в мельчайших деталях в виде ярко-красного отпечатка ожога. Тут на меня нахлынула новая волна животного страха, противостоять которому на этот раз я уже не смог, и я бросился наверх. Как я выбрался из подземелья и как бежал по ночному городу, я не помню. Пришёл я в себя только среди каких-то развалин довольно далеко от центра города. Стояла глубокая весенняя ночь. Всё небо было усеяно звёздами, и только на юго-западе горело несколько пожаров после вечерней бомбёжки. Спрятавшись в какую-то расщелину разрушенного до основания дома, я притаился и стал ждать. Чего ждать, я и сам толком не знал, но чувство того, что что-то вот-вот должно произойти в самое ближайшее время, никак не покидало меня. Там я и просидел до самого рассвета.
Выбравшись из своего укрытия, я подошёл к замёрзшей луже, ударом каблука разбив ледяную корку. Встав на четвереньки, я хотел было умыться, но в этот момент увидел в воде своё отражение. То, что я увидел там, заставило меня отпрянуть назад, поскольку на меня смотрел совершенно незнакомый для меня человек. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, а голова была покрыта седыми волосами.
Приложив ладони к лицу, я ощутил под ними старческую, ребристую поверхность дряблой кожи. Если сказать, что в тот момент я испытал повторное чувство ужаса, это значит не сказать ничего. Я находился в состоянии полной прострации. Невозможно было смириться с мыслью, что за несколько часов я превратился из молодого человека в дряхлого старика. Сколь долго я просидел над лужей, было мне неведомо. Однако, когда я поднялся на ноги, то почувствовал прежнюю лёгкость в ногах и теле. По всей видимости, из-за какого-то непонятного физического явления, произошедшего прошлой ночью, я превратился в старика снаружи, оставаясь молодым внутри. При этом физиологические изменения коснулись только моей внешности, но не затронули внутренних органов. Трудно было в тот момент осознать всю глубину произошедшей трагедии моей души, моей психики, когда на пороге большой жизни человек теряет своё лицо и внешность. Но времени жалеть себя у меня уже не было, поскольку из развалин и подвалов начали выходить люди, бросавшие вопросительные взгляды в мою сторону. И тут ко мне неожиданно подбежала маленькая девчушка.
– Дедушка, вам плохо? – спросила она.
От такого обращения меня передёрнуло. Но потом, собравшись с мыслями, я прикоснулся рукой к её голове, чтобы погладить, и в этот момент меня пронзил удар наподобие сильного удара током, от которого я зашатался. Чтобы не упасть, я схватился за её руку и получил повторный удар. В этот момент мир перед моими глазами превратился в белое полотно, на котором, как на экране кинотеатра, я увидел всю жизнь этой маленькой девочки. Я знал о ней абсолютно всё. Самое печальное, что я видел её трагическое будущее. Я видел, как этим летом её будут эвакуировать из города и как она погибнет, попав под бомбёжку. Произойдёт это 15 июня в час дня…
Отшатнувшись от неё, я пришёл в себя и произнёс:
– Ничего, ничего. Просто голова закружилась.
– Постойте здесь, я сейчас вам воды принесу, – и, не дожидаясь моего ответа, она умчалась в ближайший подвал.
Буквально через минуту, она в сопровождении своей матери с металлической кружкой в руках уже бежала назад. Её васильковые глаза излучали огромную жизненную силу, которая присуща только детям.
– Вот, пейте! – она протянула мне наполненную до краёв кружку воды.
Пока я пил, подошла её мать и участливо спросила меня:
– Извините, может быть, вам нужна какая-нибудь помощь? А то вот дочь прибежала и сказала, что вы тут чуть в обморок не упали. Я, правда, не врач, а всего лишь медсестра, пришла с дежурства покормить её, а она вот вас лечить собралась. Что с вами произошло? Вы давно ели?
– Нет, нет. Со мной всё в порядке, не беспокойтесь, так, общая слабость, – проговорил я, уставившись немигающим взглядом в её глаза.
И когда она перестала моргать, я ей сказал:
– Если хочешь, чтобы дочь твоя осталась жива, под любым предлогом не посылай её в эвакуацию. Особенно оберегай её 15 июня в час дня, – потом провёл ладонью перед её глазами и проговорил уже спокойным голосом: – Да ты, голубушка, сама чувствуешь себя неважно. Вон на ходу засыпаешь, видно умаялась на дежурстве. Ступай к себе, отдохни и поспи немного. Всё будет хорошо.
С этими словами я развернулся и пошёл неспешной старческой походкой.
Не имея никакого артистического таланта, я тем не менее старался идти степенным небыстрым старческим шагом, шагом пожилого уставшего и больного человека. Мимо меня проходили редкие прохожие, но я не чувствовал от них никаких энергетических посылов. Не было никакого намёка на тот шок, который я испытал, держа за руку девочку. Я уже не думал и не сокрушался о моей изменённой внешности, я думал сейчас только о том, чтобы ещё раз попробовать прикоснуться к кому-нибудь и узнать, сработает ли моё ясновидение на этот раз или нет.
Впереди себя я увидел старого пожилого человека, которому было трудно перейти через вывороченные взрывом трамвайные пути, и я решил помочь ему. Он посмотрел на меня сверху вниз и хорошо поставленным голосом произнёс замечательную фразу:
– Ты, дед, можешь помочь мне только в одном случае, если будешь идти впереди меня и посыпать дорогу песком, который сыпется из тебя, как из пожарного ящика.
Оценив этот юмор, я ответил ему в том же духе:
– По правде говоря, я уже успел состариться, глядя на то, как вы прыгаете через эти барьеры.
Он внимательно посмотрел на меня и разразился лёгким смехом, которым, наверное, не смеялся с самого начала войны.
– Ну что ж, мой верный Санчо Панса, помоги своему Дон Кихоту протоптать дорогу к Дульсинее! – театрально произнёс мужчина.
Я подошёл к нему и подал свою руку для рукопожатия, одновременно представляясь своим настоящим именем, – Архип. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем он освободил свою правую руку от нескольких вязаных перчаток, наполовину дырявых от старости и моли.
– Райков Павел Степанович, – представился он, и наши руки соединились в крепком рукопожатии.
И в тот же миг, как и в случае с девочкой, в меня начала поступать информация о жизни Райкова.
Я увидел его, ещё совсем маленького, на коленях матери. Вот он уже выступает на подмостках губернского театра. Годы революции, стрельба на улицах города и в театре. Смерть родителей и жены от тифа. Недели запоя и полная безысходность в жизни. Потом в его жизни появилась женщина, которая становится его женой. Снова театр, цветы, поклонники и поклонницы. День объявления войны и обезумевшие от страха глаза жены, её решение не уезжать и остаться рядом с ним. Голод и холод блокадных ночей. Стояние в очередях за хлебом. Смерть супруги. И наконец смерть самого Райкова тёплым сентябрьским днём в своём любимом кресле-качалке 5 сентября текущего года в полном одиночестве под грохот бомбёжки и артиллерийской канонады.
Но мало того, что я видел и знал об этом человеке всё, что с ним было, и то, что ещё произойдёт, в момент ясновидения я ощутил всю гамму чувств, пережитых человеком в самые важные моменты его жизни. И от этого водопада эмоций мне стало нехорошо. Я был к этому ещё не готов. «Странно, – подумал я, – теперь я могу знать всё о жизни любого человека, к которому прикасаюсь, а о том, что будет со мной через час или два, не могу».
Распрощавшись с артистом, я решил пойти к старшему лейтенанту Гаврилову. Во-первых, по его реакции можно будет проверить узнаваемость моей новой внешности, а во-вторых, узнать, чем закончилась разборка с Булькиным и близнецами.
Добравшись до нужного мне отделения милиции, я устроился в подворотне дома напротив и стал ждать появления Гаврилова. Солнце припекало, и я, подставив под его лучи спину, нежился в этом первом весеннем тепле. Никто не обращал на меня никакого внимания. Ну, сидит себе старик и сидит, никого не трогает. Мимо меня два раза проходил военный и милицейский патруль, но ни у кого из них не возникло желание проверить у старика документы. Оказывается, с внешностью старика очень легко затеряться среди людей или наоборот быть у всех на виду, но в тоже время быть для всех незаметным. «И это совсем неплохо», – сделал я своё умозаключение.
Людей на улице было совсем мало, и я немного расслабился. Изредка проезжали полуторки, гружённые снарядами для передовой, да вот нищенка прошла дважды из конца в конец улицы. И когда она в третий раз прошла мимо меня, мне показалось, что эти хождения не просто так, а ей что-то нужно здесь. Может, в этой подворотне что-то спрятано, и она сейчас при виде меня боится это забрать? И я решил, что если она ещё раз пройдёт мимо, то я её окликну.
Не прошло и тридцати минут, как она появилась снова.
– Эй, тётенька, может, вам помочь чем-то? – прокричал я.
– Кто это тётенька? Ты на себя посмотри, старый хрыч. Сам старше меня лет на двадцать, а всё туда же.
Я сразу узнал голос небезызвестной мне Софьи Павловны: баронессы, гадалки и по совместительству немецкой шпионки. А старухе как будто только того и надо было, чтобы я заговорил. Она презрительно плюнула в мою сторону и довольно бойко побежала по направлению к развалинам, видневшимся в конце улицы.
«Ладно, старая карга, мы с тобой ещё поквитаемся», – подумал я, обратно устраиваясь на своё пригретое место, чтобы не пропустить Гаврилова.
А Гаврилов появился только часа через четыре. Он задвинул на затылок фуражку, зажмурился и подставил под солнечные лучи своё небритое огрубевшее лицо. Потом достал из кармана шинели кисет, скрутил самокрутку и с удовольствием сделал первую затяжку.
Выбрав удачный момент, когда рядом никого не было, я вышел из подворотни и пошёл по противоположенной стороне улицы мимо отделения своей обычной походкой. Через несколько секунд я услышал за своей спиной голос Гаврилова:
– Эй, парень, как тебя там, Архип, постой! – но я продолжал идти, как ни в чём не бывало.
– Стой, стой! Кому говорю, остановись! – и я услышал шаги бегущего за мной милиционера.
А я всё иду и иду, как будто меня это не касается. И вот слышу, шаги всё ближе и ближе, и вот его рука ложится мне на плечо, я немного приседаю и оборачиваюсь… Надо было видеть в этот момент лицо Гаврилова! Он чуть в обморок не упал от удивления. В растерянности отступил от меня на несколько шагов и прошептал:
– Извини отец, ошибся! Просто невероятно, как вы похожи сзади на одного паренька. Но тому всего лишь лет двадцать будет, а вам-то, наверное, уже за семьдесят? А со спины выглядите точно, как он. Такая же телогрейка, шапка и сапоги, рост, да и походка такая же, как у него. Если бы кто другой мне об этом рассказал, а не сам я это увидел, не за что бы не поверил. Может, вы с ним какие-нибудь дальние родственники? Кстати, дед, как твоя фамилия? Документы есть? – и Гаврилов моментально превратился в милиционера.
А в карманах у меня ничего нет, даже клочка бумаги. И дотронуться до него я не могу, поскольку стоит он от меня в трёх шагах. Думаю, будь что будет. И только я поднял на него глаза, вижу, как из-за его спины выходит неизвестно откуда взявшаяся Софья Павловна, которая достаёт наган и прицеливается в меня. Гаврилов по выражению моего лица понимает, что у него за спиной что-то происходит, поворачивается, и в этот момент раздаётся выстрел, и пуля попадает мне в грудь. Какое-то время я ещё слышал вокруг себя крики, беготню, ругань, но мне это уже было безразлично. Спустя секунду я провалился в темноту.
О проекте
О подписке