Дочь шофера, Женька Колесникова с детских лет могла водить почти любую технику, даже как-то пришлось – не по своей воле – управляться с автобусом! Правда, то был не «ЗИЛ» и не «Львовец», а небольшой «КАвЗ-651» с капотом как у «ГАЗ-51». Да и проехала-то немного… И все же – автобус! Что уж говорить о мотороллере? На права Женька сдала с первого раза, и теперь, учась в университете, о «Веспочке» своей откровенно скучала, как о любимой родственнице, а сейчас наконец дорвалась.

Правда, по городу ездила аккуратно, как учил отец: гоняют почем зря одни бездельники и дешевые пижоны…

Что ж, раз уж с практикой договорилась, можно и в магазины!

Заурчал, затрещал мотороллер, вывернул на главную улицу…

Повезло, в раймаге как раз «выбросили» докторскую колбасу, и народу в полдень еще было не так и много – отстояв пару часов в очереди, Женька купила целых полкило, больше в одни руки не давали.

Гордая и счастливая, девушка упаковала колбасу в большую хозяйственную сумку, привязала к багажнику и поехала дальше. Мама еще просила пару батонов (в Озерске продавали то, что пекли, только хлеб – черный и белый) и, если сильно повезет, сосисок – килограмм или полкило, сколько продадут, дело такое.

Батоны Женька купила в хлебном, почти что без очереди – десять человек не считается – и еще, не удержавшись, взяла две ром-бабы. Одну съела тут же, на улице, отгоняя от мотороллера почуявших колбасу собак, а вторую решила привезти домой – вечером попить чай.

После ром-бабы захотелось пить – пришлось подъехать к вокзалу. Там, на усаженной липами и кленами площади, стояли автоматы с газированной водой. Помыв стакан, девушка бросила три копейки… Жалко, сироп-то оказался только лимонный, апельсиновый куда вкуснее… ну уж какой был…

Сосиски Женька не нашла, из-за чего, честно сказать, не очень-то и расстроилась – колбасу все же урвала! Хорошая такая колбаса, свеженькая – целая стая собак позади увязалась.

Да, еще нужно было заехать в новый универмаг РайПО, из-за своих архитектурных форм с большими витринами именуемый в народе «стеклянным» или просто «стекляхой». Там иногда появлялись неплохие грампластинки, до которых Женька была охоча с детства. Дома, кроме старой могучей радиолы, еще имелся портативный проигрыватель «Юбилейный» – такой, в виде чемоданчика, он всегда стоял на столе в Женькиной комнате, под приклеенными на стенке вырезками из журналов мод, большой фотографией безвременно ушедшего польского актера Збигнева Цибульского (в модных черных очках) и цветными открытками с видами Риги. В Риге жила старшая сестра Женьки, а Цибульского девушка просто очень любила и даже поплакала, когда узнала о его трагической гибели.

Хорошо было бы купить пластинку Дина Рида! Того самого американского красавчика-певца, что показывали в новогоднем «Голубом огоньке», а там ведь кого попало не покажут. Тем более настоящего американца! Дин Рид, кстати, хоть и американец, а Советскому Союзу не враг, а добрый друг и товарищ! Ах как он пел… «Лиза-Лиза-Лиза-Лизабет!» Ну не рок-н-ролл, но твист – точно.

– Дин Рид? Да что вы, девушка! У нас такого и не бывает.

Толстая, средних лет тетка за прилавком укоризненно покачала головой:

– Да зачем вам Дин Рид? Возьмите пластинку Эдиты Пьехи с ансамблем «Дружба» за рубль тридцать! Там «Сосед» и «Манжерок».

– А пожалуй, возьму! Раз уж там «Сосед» с «Манжероком»…

Больше в магазине искать было нечего. Да Женька не очень расстроилась – все ж в Ленинграде училась, а там… А там она того же Дина Рида чуть было не купила, отстояла в очереди в «Мелодию» битых три часа, но пластинки кончились! Пришлось брать что было – Радмилу Караклаич. Не за десятку же у спекулянтов покупать? И дорого, да и вообще – подсудное дело…

От Тянска до Озерска – около шестидесяти километров по грунтовой дороге. Женька проехала их за час, лихо обгоняя грузовики и лесовозы – не глотать же за ними пыль! Даже по грунтовке «Вятка» легко шла девяносто, тем более ее красотка-хозяйка большим весом не отличалась.

Дома колбасе обрадовались, сразу же и пожарили, тем более к вечеру дело шло, мама с работы пришла, а вот отец, как всегда, задерживался.

«Что такое Манже-ро-ок!» – задорно пела Эдита Пьеха с пластинки.

Все же не зря купила…

На место практики Колесникова явилась уже назавтра, с утра. Денек выдался хороший – погожий, солнечный. А вот платье пришлось замочить в тазу, потерев хозяйственным мылом, – вчерашняя езда по пыльной грунтовке даром не прошла! Что же оставалось надеть? А то, что было! Старенькая белая юбочка вполне впору пришлась, ну разве чуть-чуть тесновата, да и длина… Выросла за последнее время Женечка, вытянулась! А впрочем, что длина? Ну, мини и мини – в Ленинграде уже давнего так все ходят, что такого-то? Они вон с девчонками как-то по утрам бегать затеяли, между прочим в спортивных трусах-шортиках, так и то никто из прохожих и слова не сказал, хотя все мужчины оглядывались. Ну, тут вам не Ленинград, провинция – в шортах уж слишком… А вот в юбочке-то – отчего ж нет?

К юбочке Женька надела светло-голубую нейлоновую блузку с короткими рукавами. Подарок сестры, она и теперь выглядела как новая, все ж таки нейлон, не какой-нибудь вам ситец! Голубые гольфы, туфельки на низком каблуке… Собралась! Выкатила за калитку «Вятку»… Запустила двигатель, понеслась – только пыль позади закружилась!

А бабуси на углу, у колодца, глазастые! Сразу все приметили, заценили…

– От ить бесстыдница! В этакой юбке-то! Срам!

– Срам, срам, Егоровна! Вот в наши-то времена тятенька вожжами бы отстегал… Ужо бы попомнила!

– Ишо и волоса распустила! Ишь!

– Егоровна… Это ль не Колесникова ли Сашки дочка да-ак?

«Понаехавшие» из дальних деревень бабуси так вот и строили фразы – с ударением на последнее слово, так что было непонятно – то ли соглашаются, то ли спрашивают.

– Дак Колесникова и есть!

– Ой, Сашка, Сашка! Проглядел дочку-то.

– А неча в Ленинграды всякие отпускать! Шла бы на ферму.

– О-ой, на фермах-то нонче таки курвищи – ого-го!

– Много воли нынче молодежи дали, вот что! Ране-то так не ходили да-ак! Боялись!

– И правильно, Егоровна! Как еж без страха-то?

– Ой, бабы, что я вам скажу! Слыхали, на реке девку убили молодую? А допреж того – снасильничали да пытали! На спине звезду красную вырезали! Мне кума намедни рассказывала. Она, кума-то, в Погорельце живет. Говорит, милиция приезжала. По станции ходили, расспрашивали…

– И я что-то такое слышала! Ох, страсти-то какие! Неужто опять банды немецкие завелись? Это что же, теперича и за ягодами в лес не пойти?

– И куда только милиция смотрит?

– Э-э, в старые-то бы времена-а-а…

– Дак правда и есть! Сталина на них нету!

На произведенный ее проездом фурор Женька не обратила никакого внимания – просто не заметила, пролетела мимо. Свернув на центральную Советскую улицу, единственную асфальтированную, уже минут через пять подкатила к милиции, размещавшейся в приземистом одноэтажном здании барачного типа, обшитом досками и выкрашенном в веселенький ярко-зеленый цвет.

У милицейского крыльца стоял бирюзовый «газик», а вот мотоцикла что-то видно не было. Значит, не было и участкового – куда-то укатил.

Жаль. Участковый уполномоченный Дорожкин уже год как был женат на лучшей Женькиной подружке и бывшей однокласснице Мезенцевой Кате. Старший брат Катерины, Максим, с недавних пор тоже работал в милиции, только форму носил редко, потому что уголовному розыску не положено, это уж Женька знала.

Максим ей нравился аж с седьмого класса. Потом, правда, появился некий Тынис, симпатичный эстонец из этнографической экспедиции Тартуского университета. Они сюда приезжали частенько, почти каждое лето, – исследовали жизнь и быт местных угро-финнов – вепсов, в просторечии именуемых чухарями. Жившие в дальних деревнях, эти самые вепсы-чухари и русского языка-то толком не знали, говорили по-своему, по-фински, а еще в большинстве своем придерживались старообрядческой веры и сильно не жаловали чужих. Впрочем, то дальние. Ближние давно уже ассимилировались и язык свой почти не помнили, а их дети – так и вообще не знали. В паспортах – у кого таковые имелись – все значились русскими. Таково было указание властей…

В дежурке за оперативной стойкой с телефонами сидел Мезенцев в форменной голубой рубашке с погонами старшего сержанта и что-то писал в большой толстой книге. Позади него, у окна, два милиционера – усач и парень – играли в шахматы.

– А я вот – конем!

– А я – слоником! Шах, однако!

– Здрасте… Ой, Макс! – увидев старого знакомого, улыбнулась Женька. – Первый раз тебя в форме вижу!

– Дежурный у нас в отпуске, вот и замещаю, – захлопнув гроссбух, пробурчал Мезенцев. Впрочем, все же улыбнулся: – Рад видеть! Давно приехала?

– Вечером, вчера… Не знаешь, к Катерине когда можно зайти?

– Да когда хочешь. Светка, тьфу-тьфу, не болеет… Насколько знаю, Катька ее обычно часиков в десять в коляске выгуливает. Ты так и подходи – вместе и погуляете.

– Ага… если смогу… – Девушка хлопнула ресницами.

– А чего не сможешь-то? – удивился Макс. – У тебя ж каникулы – так?

– Так, да не так! – Колесникова со всей серьезностью сдвинула брови. – На практику я. К вам.

– К на-ам? Так тебе тогда к начальнику надо. Ревякин сейчас за него. Игнат Степанович.

– Знаю.

– Третий кабинет направо, – привстав, на всякий случай подсказал Максим.

Женька улыбнулась:

– Спасибо! Ну, я пойду тогда.

Глянув вслед девушке, Мезенцев испытал смешанные чувства. Они ведь дружили когда-то, переписывались, когда Макс служил в Венгрии, целых три года переписывались! А потом… потом все как-то не заладилось, что ли… Нет, они не поссорились, просто Максим, возвращаясь из армии, случайно встретил знакомую девушку из параллельного класса, с ней и закрутил – как-то само собой так вышло. И с Женькой тогда держался стеснительно-холодно, по-деловому. Вот ведь дурак… наверное… И с девчонкой той, Верой, тоже вышло как-то не очень… не по вине Максима, да, но они расстались…

– Макс, река на Восточно-Европейской равнине из пяти букв? – Дежурные милиционеры с шахмат перекинулись на кроссворды.

– Не знаю… Дунай, наверное… – Мезенцев все думал о Женьке…

Если она на практику – как с ней держаться-то? Все ж стеснялся, варнаком не был… Ведь выходит, тогда, с Веркой-то, он ей изменил… Так, а с Женей-то была ли любовь-то по-настоящему? Или просто привязанность, дружба? Они даже целовались-то редко. А про что-то большее и речь не шла! Ах, Женька, Женечка… какая красивая стала – не оторвать глаз… А улыбка – та же, что и в детстве.

«И. о. начальника Озерского отделения МООП Ревякин И. С.».

Прочитав табличку, Колесникова откашлялась и, постучав, заглянула в дверь:

– Игнат Степанович, можно?

Ревякин – в белой, с короткими рукавами рубашке – как раз стоял у окна: курил, выпуская дым в распахнутую форточку. Из транзисторного приемника на подоконнике доносилась негромкая музыка… приятный мужской голос пел что-то про фонари…

«Жан Татлян», – улыбнулась Женька…

– А, Женя! – Поспешно затушив сигарету, Игнат выключил транзистор и махнул рукой. – Проходи, садись… Случилось что?

На спинке стула висел модный, с накладными карманами пиджак.

– На практику к вам. – Присаживаясь, девушка вытащила из сумочки бумагу с голубоватой печатью. – Вот направление. С прокуратурой согласовано.

– На практику, значит… – озадаченно протянул Ревякин. – Ну-у что ж, давай так – ты приходи завтра, а я пока подумаю, к кому тебя прикрепить.

– Завтра? – Женя похлопала ресницами.

– Ну да, завтра… Часиков в девять не рано?

– Да нет, в самый раз.

Улыбнувшись на прощание, Игнат задумчиво забарабанил пальцами по столу. На практику, ишь ты… И что теперь с этой девчонкой делать? Хотя есть одно дельце! Как раз для нее…

Потерев руки, Ревякин поднял телефонную трубку и сразу же услышал обычную фразу:

– Слушаю, милиция, дежурный!

– Максим, завтра на отсыпной не торопись. Я тебе тут помощника нашел. Как раз по тому делу, что ты «музыкальным» прозвал. Пусть по мелочи поработает, а ты пока главным займешься…

– Помощник – это хорошо… – обрадованно выпалил в трубку Мезенцев. – А кто? Стажера-участкового наконец дали?

– Вот завтра и увидишь.

Дежурство у Макса выдалось не слишком-то суматошным, за весь день оформили двух местных алкашей да вечерком съездили на пару домашних скандалов, или «кастрюльных дел», как их именовал тот же Дорожкин, – вот, собственно говоря, и все. И хорошо, было время подумать о главном, о поиске циничного убийцы! Эту-то обязанность с младшего опера никто не снимал, как не снимал и множество всякой мелочи типа «тайного хищения гуся неустановленным лицом» и «потравы покоса неизвестным животным». Мелочь не мелочь, а по ним тоже подходили сроки, и нужно было торопиться – отрабатывать материал да принимать решение – то ли в возбуждении уголовного дела отказать в связи с малозначительностью содеянного да списать материал в архив, то ли, наоборот, вычислить гадов – кто гуся украл и чья корова или коза забрела на чужой покос…

Хорошо хоть, от «музыкального дела» начальник вроде как освободил, спасибо и на этом.

В день убийства Максим отработал до вечера, подробненько опросив всех служащих станции «Погорельцы» насчет подозрительных незнакомцев, появлявшихся на станции в период с пятницы по воскресенье включительно. Таковых набралось ого-го! Ясно же – выходные, вот народ и ринулся в лес. Из Озерска, из Тянска, даже из Ленинграда! На рыбалку, за земляникой – пошла уже! – да и просто так, разбить палатки, полюбоваться природой, посидеть с гитарой у костерка… «у янтарной сосны», как пел замечательный бард Юрий Визбор.

Эти вот шумные группы с гитарами Мезенцев отмел сразу же. Убийца явно был один… вряд ли даже и двое… Двоим-то мужикам упирающуюся девушку бить незачем совершенно – схватили, скрутили, да свои дела гнусные сладили – долго ль? В этом и Ревякин с Максимом согласился… тем более на бережку, у мостков, следок выявился – неглубокий, размытый, но все-таки… Опытный Теркин сразу заявил, что не от сапог! Скорее всего, от кед. А размер – от сорок второго до сорок четвертого. Самый популярный мужской размер. Однако уже то хорошо, что кеды! Значит, не рыбак (те в сапогах все!), а турист, скорее всего не местный. Хотя мог быть и местный – судимых и в Озерске, и по деревням хватало, причем и по самым тяжелым статьям, вплоть до сотрудничества с оккупантами. Дорожкин таких в первую очередь проверил… и продолжал проверять. Как уехал с утра в Лерничи, так до сих пор еще не вернулся. Ну так там и деревень – целый куст, поди проверь всех один – упаришься!

Подозрительных, одиноких мужчин «туристского» вида, по словам сотрудников станции, оказалось семеро. За все три дня. Двое уехали еще в субботу, на дизеле, в Тянск, еще трое – туда же, но в воскресенье. Еще один сел на проходящий архангельский поезд, а другой – на вологодский.

Выглядели все семеро примерно одинаково – рюкзаки, куртки или там олимпийки, треники, кеды… Эх, еще б хоть какую-то примету! Скажем, бороду или шрам на лице… И еще хорошо бы установить, откуда или куда ехали…

Было уже около двух часов ночи. Все магазины, почту и склады наряд в очередной ряд проверил – проехались по маршруту, шуганув по пути стайку молодежи с гитарой, и вот только что вернулись, затеяв попить чайку.

Сделав все отметки в журнале, Мезенцев потянулся и вдруг услыхал приближающийся треск мотоцикла. Судя по звуку, это был какой-то тяжелый мотоцикл, «Урал» или трофейный БМВ с коляской, такие после войны имелись у многих…

Черт! Ну конечно же…